Из воспоминаний благодарных ему людей составлена эта книга

Краткая биография

Иеромонах Владимир — Шикин Владимир Николаевич родился 25 июня 1947 года в селе Нижняя Ярославка Тамбовской области, в семье учителей. После средней школы поступил в Воронежский монтажный техникум, по окончании его — в Московский Государственный университет на факультет журналистики.

В годы учебы увлекался изучением зарубежных и русских философов, дипломную работу писал по творчеству Ф.М. Достоевского.

По окончании университета являлся сотрудником газеты «Труд» и других периодических изданий, но через некоторое время бросил журналистскую деятельность и устроился работать дворником на московской улице Сретенка. Здесь в одном из домов, на первом этаже, в его маленькой комнате собиралась одаренная творческая молодежь Москвы. В это время он много писал, хотя рассказы и роман ложились «в стол». По метафоричности и образности языка его проза была близка стилю Андрея Платонова.

Постепенно он приходит к осознанию Православия как единственно возможного истинного вероисповедания. И уезжает от московской суеты на родину, где два года преподает в школе историю, литературу, русский язык. Затем возвращается в Москву.

Весной 1984 года он познакомился со своей будущей супругой, известной скрипачкой и преподавательницей Московской Консерватории Ириной Васильевой, в сентябре того же года они поженились. В 1985 году родился сын Арсений, в 1989 - дочь Лидия. В эти годы Владимир был внештатным сотрудником редакции «Советская Энциклопедия» и журнала «Природа и человек», писал статьи по экологии и на религиозные темы.

Весной 1992 года семья переезжает в Дивеево, Владимир трудится над восстановлением храма в селе Большое Череватово и готовится ко священству. 2 мая 1993 года в Свято-Троицком соборе Серафимо-Дивеевского монастыря, в неделю святых Жен-мироносиц, его рукополагают во диаконы. 31 октября 1993 года, в день святого Евангелиста Луки, — в Арзамасе, в кафедральном соборе Воскресения Христова — во священники, и назначают иереем в Дивеевскую обитель. С первых дней своего священства и до последних, он полностью отдает себя служению Богу и людям.

Осенью 1999 года у отца Владимира обнаружили онкологическое заболевание. Лечение и операция не принесли результата. 20 января 2000 года, в храме Рождества Пресвятой Богородицы (Серафимо-Дивеевского монастыря), во второй день Богоявления — в праздник Собора святого Пророка и Предтечи Господня Иоанна — отец Владимир принял монашеский постриг.

Утром 23 марта 2000 года в подмосковном военном госпитале иеромонах Владимир мирно отошел ко Господу.

Вступление

* Святитель Игнатий Брянчанинов. «Аскетические опыты». Т.1. «Плач мой». Правило веры. Москва 1993 г.
** Примечание и выделенные фразы - автора.

Отец Владимир относился к числу священников, отдающих главное время и силы основе нашего спасения - покаянию людей . Всенародное покаяние, по сей день неосуществленное, — единая и последняя надежда для продления жизни России. Он касался глубинных струн сердечных, оживлял безчувственную совесть, реанимировал души.

Начинал плакать о попранном образе Божием, прежде чем стоящий перед Крестом и Евангелием становился способен действительно предстать перед ними — увидеть грехи свои. И через минуту или сразу же — начинал плакать сам исповедующийся. Потому что истинная скорбь о грехах чужих, дарованная зрением своих, — чудотворная сила, передающаяся во мгновение, как пламя одной свечи - другой.

* «Признак живой рыбы то, что она плывет против течения...». Отечник.

Этот человек, возвращавший ежедневно к жизни никем кроме Бога, не сосчитанные, сотни и сотни людей, нередко способных плыть уже только по течению,*— не только жив, но жив особенным, цельбоносным для нашего времени образом. Ибо о нас сказано: «И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф.24,12). «Где мала любовь, там мала и вера в Бога и в безсмертие души. Где нет любви, там полный мрак неверия, а это значит— ад» (святитель Иустин Сербский). Прежде чем завершить сатанинский проект по уничтожению Православия на земле, нужно затянуть душу народа ледяной корой безсердечия, чтобы лишить нас главных черт, присущих России и русским: способности с о-с m p a д a m ь — болеть чужой болью, радоваться не только своей радостью, любить, забывая себя, разлюбив себя. Батюшка не только сам приобрел эти Небесные черты, он дарил стремление к их обретению другим людям, возвращая теплохладным христианам видение их порочного, внешнего благочестия. Он созидал из них воинов Христовых, любящих убиенного Царя и свое Отечество, нетерпимых к ересям явным и тайным, готовых биться за свою подлинность: за жизнь души и духа в себе и ближних в безпощадной войне с гордостью, самолюбием, самоутверждением, нечистотой, всяческой ложью, начиная с оправдания себя, духовной атрофией, чувством само-достаточности... — всеми безчисленными видами грехов, погружаясь в смрадные, тинные воды которых, мы теряем все дары Божий, начиная с радости. Забываем свое предназначение: воздавать, пусть немощною любовью,— за всеобъемлющую, безконечно снисходящую, без числа прощающую Любовь Божию - единую заповедь, на которой созиждется весь Закон и пророки.

Воистину было расширенно сердце этого человека, способное вместить и понести неудобоносимое. Так естественно стремление иметь отдых, уединение, отстраненную от шквала чужих бед жизнь. Но у батюшки, кажется, этого не было. Подобно старцу Алексию Мечеву, который, имея семью, держал двери дома незапертыми, считая, что духовный отец днем и ночью должен быть доступен для духовных детей, как для своих собственных.

За полтора года до конца жизни отца Владимира в его доме единовременно замироточило около сорока, или больше — их никто не считал - икон и фотографий. Запомнила дату: день Владимирской иконы Божией Матери. Среди них многочисленные портреты подвижников нашего времени.

Помню, как батюшка двигался в своей молельне, смиренный, безшумный, под взглядами живых духоносных старцев, столь близких ему, которые вместе с Царицей Небесной, Господом и преподобным Серафимом были здесь главными хозяевами. С благоговейным страхом смотрела на мокрый след от скатившейся капли на лике архимандрита Сергия (Сребрянского), духовника Марфо-Мариинской обители милосердия: на черно-белом снимке глубоко чтимого отцом Владимиром святого, как у живого человека, глаз наполнялся новой слезой. В эти минуты батюшка тихо, с большой духовной силой произнес, не отрывая взора от другого портрета, на котором также было рассеяно несколько крупных капель: «Мой любимый пастырь — отец Алексий Мечев. Когда я еще не предполагал стать иереем, думал: «Если быть священником — нужно быть т а к и м священником». Незабываемо ощущение Неба, склонившегося над этой кельей, кротко и пристально внимающего всему, что здесь происходит. Душа чувствовала непривычную робость, выбирала слова, боялась произнести что-нибудь неверное, недостойное той невыразимо чуткой тишины, которая наполняла — явную для этих скорбящих старцев и сокровенную для нас — тайную жизнь этой малой обители.

И на смертном одре, по свидетельству матушки Ирины, отец Владимир о всех безпокоился, скорбел, молился, продолжая до конца с глубокой отдачей участвовать в жизни своих духовных детей. Многие справедливо негодовали: почему не прекращают пускать людей к батюшке, ведь он при смерти? Но исполняли требование отца Владимира. Все это почти невероятно, так как несколько последних месяцев он питался считанными глотками сока в день. Физические силы были истощены, недостаточно сказать: до предела. Завершающий период его жизни - явление вышеестественное.

Теперь, в первые месяцы возвращения батюшки на единственную и подлинную нашу Родину, мы приобретаем его заново: с новым чувством покаяния за многие наши вины перед ним и новой благодарностью. Постоянно замечаем его ежедневную заботу с тех далеких, недосягаемых Небес, которые он приблизил к нам своей жизнью, смертью... Жизнью по смерти.

Низкий поклон Тебе, Господи, за то, что батюшка был, есть, будет всегда - с нами. Безмерно благодарим, ибо успением Ты сделал его приобретением, достоянием всех.

«Пусть обо мне никто не плачет»

Девятый день по кончине отца Владимира. После длинной панихиды в храме и литии на могиле часть людей сидят за столами, стоящими в три ряда, непоместившиеся и без конца прибывающие переполняют прихожую и двор. В трапезную входит раба Божия Валентина, семидесяти восьми лет, духовная дочь отца Владимира, и матушка Ирина при ее появлении возвышает голос: «Матушка! Расскажите нам немедленно, как вы видели Государя». В ответ: «Пришла тебе рассказать свой сон про отца Владимира!» — «Нет, нет, матушка, сначала, как вам явились Государь с Государыней!»

«Три года назад я переехала в Майовку и купила себе хибару — так она холодна до невозможности, уж так соломкой затыкала, затыкала, да птицы вытаскивают солому-то. И вот у всех завалинки, как у людей (чаще всего — это земляная насыпь, обитая досками, утепляющая нижнюю часть дома), а у меня-то нету. Прохолодала одну зиму, уж другая катит в глаза, а никого не могу дозваться, чтобы опилок-то привезли. Хожу клянчу: и этот с машиной на краю деревни и те могли бы, но никто, день за днем, месяц за месяцем — никто... Однажды окончила свою Псалтирь. Книги-то у меня старинные, родовые — вековые, может быть еще от прабабушки перешли. У нас-то семья: все по церквам и для Церкви. Сама всю жизнь облачения шила и камилавки для священников-то. Книги — одно богатство...» Понимаю из ее рассказа, что она стоит на коленях перед своим святым углом у стола в иконах и книгах и привычно до рассвета молится.

«Окончила свое правило и душу мне перехватило, взмолилась: «Государь-Батюшка, Ты здесь — Хозяин!». Я смотрела на ее лицо, удивляясь тому, как только что простое, оно вдруг стало значительным, сильным. Со следующими словами, казалось, душа ее сейчас вырвется навстречу святому, к Которому она обращалась. В глазах полыхало что-то большее, чем слезы. «Очисти нашу землю от всякия скверны!..». «Вот, как молятся, чтобы быть услышанными», — пораженно думала я, опуская глаза. «Милосердный наш, прости меня, окаянную, ты так помог сербской вдове... (Памятная история, когда Государь на слезы матери, которая все мучалась, погиб ли ее сын, год никаких вестей, явился ей и сказал: «Он — жив»). Это ты вывел ее сына из окружения!.. Снизойди к моей малости, умилосердися над опилками моими», — и в слезы. Плачу, головой уткнулась в коленки, и вдруг меня будто под руку толкнули: вскинулась, а Они передо мной стоят — Царь с Царицей. У Государя белый китель в орденах — красота несказанная. Государыня в белоснежном платье, корона на голове сверкает, и прямо передо мной подол-то расшитый, в глазах эта вышивка по краю платья. Сколько не помню, на них глядела — и исчезли...

К. семи утра я в храм — без храма не могу. Возвращаюсь во второй половине дня: ну!., у меня полдвора опилками засыпано! Прослезилась: «Государь-Батюшка! Дня не прошло, а ты меня уже вспомнил!». Бегу к соседке: «Нина! Твой Володька привез опилки?» — «Нет. Чего не было, того не было — не он». К другим... Наконец, нашлась одна, указала: «Вот эти привезли, завтра в семь утра у тебя будут».

Приходят. «Соколики мои, да как же вы меня вспомнили?» — «Везли на фирму-то опилки, вдруг в голову мысль, что ты полгода нам пороги обиваешь, решили к тебе заехать, да и ссыпали». Время прошло, так и стоят Государи мои — перед глазами...

Пришла-то рассказать тебе, как отца Владимира видела. Помнишь, матушка, ты мне сотню дала? На твою-то сотню я купила четыре бутылки соевого масла — больно хорошо горит, и отдала своим, чтобы жгли лампадки да читали свою Псалтирь, Серафиму и Владычице, что полагается. И обязательно ко всему приложили акафист Государю — за здравие отца Владимира. И вот они у меня, голубки, день за днем исполняют.

В ту ночь читаю, уже ближе к утру, о батюшке вообще без слез молиться не могу. К рассвету заснула, уткнулась в книжки-то. (Она рассказывает так живо, что не поняла: во сне или наяву дальнейшее происходит). Вдруг вскидываю голову, а батюшка так добро ко мне наклонился, улыбается. Всплеснула руками: «Батюшка! Я тебя не узнала». А он: «Узнаешь...» И стал удаляться, отходит лицом ко мне и кланяется: благодарит. Отступит и снова кланяется. В монашеском одеянии, так дошел до двери и исчез... Схватилась и этим же утром бегу сюда, к батюшке-то домой. А мне говорят: «Они в Москву уехали».

Этот сон-явь Валентина увидела в первую ночь после смерти отца Владимира. Благодарной душой, батюшка, во-первых, утешил тех, кто подлинно любил его, всем сердцем молился.

Матушка сидела рядом за поминальным столом, и мы вполголоса разговаривали. «Таких на наш век мало пришлось, да вряд ли и будет — больно милостив... не мог терпеть чужой боли. У меня без конца давление, голова-то раскалывается. И никогда мимо не пройдет. Застопорится на бегу, без вопроса обхватит правой рукой голову. Отпустит, улыбнется, кивнет — побежал. Стою, не сразу опомнюсь: а голова - отошла. Теперь некому-то слова сказать... И головушка гудит... Какой батюшка! Любил Пасху, и 40 дней — на Пасху, на второй день. На первый-то не каждый от прихода уедет, много детей — священники и других, при церкви работают. Любил Царя, Сам Царь на день Ангела его посетил. Любил мучеников, особенно новым сугубо молился, — сам стал мучеником...» — светлые глаза матушки увлажнились и сияли благодарной памятью. Изможденное лицо напоминало о России, которой уже нет с нами — и которая все-таки есть... «Пойду к матушке В. Она мне сухари преподобного да крошки от них дает, водой развести, лучшего не надо. Меня тут без конца грабят, на днях последние полтора мешка картошки унесли. Поплакала, да что уж делать? Что картошка-то: книги святые воруют! Все одно, дома сиднем не сидеть, коли жива, надо в церковь... Теперь уж стала Библию с собой носить да главные святыни», — она отвернула край белоснежного ситцевого платка и показала тяжелый том своего сокровища. «На, приложись», — и я поцеловала стопочку Почаевской Божией Матери на атласных узорах плата, отделанного золотой тесьмой. Святыня тут же пошла по рядам, сидящих за тремя столами. «Да, батюшка, — помолчала она, возвращая свою святую ношу в черную заношенную котомку, — человека не пропускал: пожалеть. Все отдал для «малых сих». Потому и Господь — все ему даст. Скажет: как ты для Моих-то детей себя не щадил, а Я тебе дам больше... Слово Божие необманное, все Он о нас помнит, не только дело — мысль каждую нашу добрую сохраняет: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Глядя в это простое, дышащее детским доверием лицо, думала: сколько их у нас, неведомых подвижников, безыскусной молитвой которых держимся? Помяни, Господи, во Царствии Твоем рабу Твою и подай ей утешение, не только то будущее, всещедрое, но сейчас, здесь — утеши, поддержи. Мы похристосовались с матушкой на прощанье, по обычаю отца Владимира, хотя длилось время Великого поста: ведь у батюшки пасхальное приветствие не сходило с уст круглый год.

Прихожанка московского храма, раба Божия Ольга, все время болезни отца Владимира переживала о нем и едва ли не каждый день с сердечной болью спрашивала: «Как состояние батюшки? Нет ли новых вестей?», — рассказала свой неожиданный сон. «Приоткрываю дверь, за ней ослепительная комната. Столько света! В белоснежном священническом одеянии сидит батюшка, светлый, живой, такие яркие глаза и что-то говорит, говорит. С изумлением думаю: «Батюшку ведь постригли, почему же он в белых ризах, а не в черных, монашеских». Он улыбается, отвечает мне, и чувствую: это все для моей души, очень мне нужно. Но ничего не запомнила. Прикрываю дверь, ухожу... смотрю, а я вся в черном, до пят. (Так она никогда здесь не ходит). Думаю: удивительно! В каком белоснежном батюшка!». Мы ей говорим: «Отец Владимир умер вчера в восемь утра».

Послушница Дивеевского монастыря Галина: «В ночь перед батюшкиной смертью дежурила в Троицком соборе. Устала после всех дел, прилегла. И снится мне отец Владимир. Как будто идет служба. Батюшка служит, а потом начинает говорить вдохновенную проповедь. С возвышенной солеи, значительно выше обычного — на уровне человеческих плеч. Батюшка высоко над нами, лицо не изможденное болезнью, а — светлое, прекрасное и дивная проповедь. Проснулась, так жалко, ни слова не помню. Глаза открыла, думаю: «Что бы это значило? Еще минутку подремлю». И во сне вдруг отчетливый голос: «Он уже не ваш!». Очнулась, утро. Неужели батюшка умер?! Отгоняю помысел, вспоминаю, с каким светлым лицом батюшка проповедовал. С утра все же стала спрашивать: нет ли вестей об отце Владимире? Никто ничего не отвечает. Люди не знали, что матушка с батюшкой в Москву уехали. И только днем распространилась весть: батюшка ушел от нас в лучший мир».

После похорон отца сын батюшки Арсений видит во сне: «Выкапывают из земли гроб, поднимают, а он весь чистенький, золотой, никаких следов грязи. Несут его торжественно в Троицкий собор. А я забегаю по крутой лестнице выше и заглядываю, чтобы увидеть папу. Крышки на гробе уже нет. И вижу, он начинает шевелиться. Он - живой! Я всех толкаю, чтобы другие заметили: он совсем не мертвый! Но никто не обращает на это внимания. Никто. И я просыпаюсь».

В другом сне отец Владимир просит сына принести альбом с фотографиями. Рассматривает страницу за страницей, так светло улыбается: «Какая красота!» На свое отпевание смотрит, похороны, как несут его гроб к выкопанной могиле, и радуется: «Какая красота!»

Две насельницы Серафимо-Дивеевского монастыря сразу же после смерти отца Владимира видели сны похожего содержания. Один из них:

«Стою в храме, смотрю на гроб. Как полагается монаху и священнику лицо отца Владимира закрыто. И больно, что не могу глянуть в этот лик в последний раз. Так хочется увидеть батюшку, проститься. Иду просить на это благословение. С трепетом подхожу ко гробу. Перекрестилась, поклонилась, осторожно поднимаю покров: отец Владимир с закрытыми глазами... открывает их, яркие, живые, и произносит: «Передай всем: пусть обо мне никто не плачет — мне очень хорошо».

Вспоминает сторож московского храма: «На третий день батюшкиной смерти было мое первое дежурство. И напал на меня необыкновенный страх. А кто-то сказал, что отпевать отца Владимира будут у нас. Начала разговаривать с ним, хотя первый раз в жизни видела батюшку на молебне перед Царской иконой несколько дней назад: «Отец Владимир, если бы сюда на ночь Вас привезли, было бы не так страшно...». И не заметила, как уже отчаянно молюсь: «Батюшка, защити меня от этого ужаса!». Вдруг все отступило. Тишина, покой, будто и не было ничего.

На девятый день отца Владимира опять выпало мое дежурство. Провожаю последних прихожан. Уже трое осталось, двое... И снова приближается ко мне этот безотчетный, неуправляемый страх. Последняя прихожанка вдруг поворачивается ко мне, улыбается и протягивает просфору: «Это вам из Дивеева, от отца Владимира». Я была поражена. Взяла просфору. Заперла за незнакомой женщиной дверь. А от страха — никакого следа. Исцелил меня батюшка от наваждения, надеюсь, на всю жизнь».

Сон послушницы Дивеевского монастыря М.: «Вижу наш храм Троицкий, но такой прекрасный, уходящий ввысь, наверное, Небесный Троицкий собор. Раскрыты Царские врата. Отец Владимир стоит на солее перед ними — я сбоку, издали на него гляжу — и вдохновенным гласом читает акафист Серафиму Саровскому».

Сороковой день батюшки

Не забуду, как мы приехали на сорок дней к батюшке первого мая. В Москве перед этим было необыкновенно тепло, температура доходила до 30°С, в Дивеево сразу же резко холодно. А мы по-летнему, налегке, и холод такой, что снег хлопьями, и тяжелая ночная дорога.

Проспали и только к одиннадцати утра торопимся на могилку. Там никого нет, панихида кончилась. С батюшкой похристосовались, постояли, быстро продрогли и побежали к мощам преподобного Серафима. Из храма выходим, а навстречу — вьюга, ветер. Бежим мимо могилочки, зуб на зуб не попадает, не в силах у дорогой святыни задержаться, и кричу издали: «Батюшка, родненький, помолись за Л., чтобы он не простудился». Просьба не праздная, потому что в последний приезд в Дивеево он без серьезной причины сразу же заболел гриппом и долго лежал с температурой 39°, а тут реальный повод для простуды. Буквально через три шага после этих слов чувствую, что освобождаюсь от мучительного оцепенения, непроизвольно расслабляюсь и начинаю согреваться. Еще через два шага говорю А.: «Тебе не кажется, что потеплело?». Он с недоумением: «Да, что-то такое происходит». Еще минута: хлопья перестают падать, ветер утихает, все успокаивается. Нежданная блаженная перемена. Идем, светло недоумевая, нас ведь только что трясло от холода. И так спокойно, утешительно дошли до дома батюшки, присоединились к поминавшим. После трапезы матушка нас вещественно утеплила. Так отец Владимир встретил нас столь свойственным ему вниманием сердечным.

Перед отъездом мы любовались фотографиями батюшки, облаченного то в скуфью, поручи и епитрахиль, то в мантию или пальто преподобного Серафима. И дерзновенно просила: «Батюшка, помоги, так хочется приложиться к этим святыням!». А они недоступны, лежат на втором этаже Троицкого собора, куда можно пройти только по особому разрешению. На второй день по приезде, после всенощной, к нам неожиданно обращается благочинная: «Приглашаю вас через час в храм Рождества Божией Матери, приложиться к вещам преподобного». Мы были поражены: «Батюшка, это только твоими молитвами. Никто никогда нас здесь не останавливал и такими милостями не одаривал!».

На могиле отца Владимира лежали стихи, которые нам очень понравились. Тетрадь, на ней камешек и надпись: «Не уносить!». Прочли и думаем: «Как хочется иметь, а переписывать очень длинно». Еще через день стоим у батюшкиного креста. Уезжала из Москвы, многие просили: «Ты от меня поклонись отцу Владимиру, это передай, попроси, не забудь...» — но понимала, что еду с просьбами еще большего количества людей. И вот стою, кланяюсь, «Христос Воскресе» отцу Владимиру пою и про всех ему рассказываю.

Какая-то женщина, стоявшая поодаль, смотрит на нас и неожиданно спрашивает: «А у вас есть стихи, которые лежат на могиле?» — «Да, — говорю, — очень хочется иметь. У нас их нет!» - «А я вам сейчас подарю». И по сей день батюшка все нужные встречи стремительно совершает, связывает нужных друг другу людей.

Об этих стихах мне рассказали необыкновенную историю. Монахиня С. из Боголюбовского монастыря, человек нам давно известный и достопочтенный, приближенный к архимандриту Петру, прислала письмо алтарнику московского храма, где рассказывала, как ездила на девять дней отца Владимира в Дивеево. Батюшку она очень любит, помню ее в толпе вокруг дорогой могилы на этот девятый день. Оказывается, перед тем как уезжать, она подходила сюда в последний раз. Вдруг ее внимание привлек ворон, который, совершая плавные «круги почета», приближался к земле. Он держал что-то белое. К вящему недоумению матушки, птица села на свежий холмик и, выпустив из клюва белый лист, взмыла в небо. Перекрестясь, она осенила машинописный текст крестным знамением, прежде чем взять в руки. Перед ней были строки, посвященные памяти отца Владимира. Единственное понятное объяснение: кто-то унес понравившееся стихотворение домой, невзирая на просьбу — видимо, исполняя Божие послушание, птица его вернула на место. Вспомнила другие примеры подобного служения пернатых: в ХХ-ом веке — преподобному Кукше Одесскому, в период его заключения в концлагере.

Памяти духовного отца иеромонаха Владимира (+23.03.2000)

От духовных чад на девятый день — батюшке

Один из примечательных снов: матушка иерея Б., ставшего священником по благословению отца Владимира, увидела во сне недавно ушедшего батюшку. Он был в красном пасхальном облачении, необыкновенной красоты митра или корона сияла рубинами. «Я по-детски, и всегда рядом с ним чувствовала себя как перед отцом, потянулась рукой, почти коснулась этой митры: «Батюшка, а почему алый цвет? Это мученичество означает, да?» Отец Владимир едва заметно улыбнулся и ответил: «Да, это означает мученичество».

За поминальным столом многие люди не могли сдержать слез, благодарили батюшку за Божьи милостыни, которыми Господь одарил их его руками. Одна раба Божия обратилась к матушке отца Владимира: «Вы об этом не знаете, я вам не рассказывала при жизни батюшки. Знают об этом только Господь Бог, отец Владимир и мы с дочерью. Сейчас, на сороковой день после его смерти, не могу об этом умолчать.

Батюшка приснился мне в первый раз, когда я еще в Дивееве ни разу не была, отца Владимира не знала и ничего о нем не слышала. У меня случилось страшное несчастье: шестнадцатилетняя дочь перестала ходить. Мы всех врачей, огонь и воду прошли, никто ничего не обещает, посылают от одного врача к другому. Это было настолько страшно, это была трагедия, я слез не осушала. И вдруг снится мне неизвестный священник, еще и распатланный такой (батюшка был очень быстрый, почти все делал на бегу, и волосы нередко развевались во все стороны), который, как мне кажется, буквально нападает на дочь, хватает ее за голову, начинает трясти, кулачком бьет по позвоночнику. Я кричу: «Что вы делаете?! Вы же ее убьете!». Он на меня строго посмотрел: «Отойдите от меня, не мешайте», — и продолжает. Проснулась под неприятным впечатлением, ничего не поняла.

Едва ли не на другой день какие-то знакомые говорят: «Поезжай в Дивеево, место цельбоносное, там преподобный Серафим, источники». Потом от других почти то же самое. В жизни о Дивееве не думала, и вдруг — просто зазывают. А про отца Владимира, повторяю, никто, ниоткуда. И вот мы решились, приезжаем. Обращаюсь к одному священнику, другому: может быть можно молебен о здравии отслужить, на источник пойти, как-то помочь моей дочери?.. Отвечают: молитесь преподобному Серафиму — и все. (Девочка сидит рядом с матерью с кроткими светлыми глазами, какие можно встретить только в православных русских монастырях). Мы и на источники ездили, окунали ее — ничего не помогает. Собираемся домой. И уже в день отъезда поделилась своим горем с одной монастырской служащей. Она: «Сейчас я подведу тебя к батюшке, который, может быть тебе и поможет».

Подходим к толпе, священника за нею не видно. Мы держим дочь, чтобы она хотя бы вертикально стояла. И только от батюшки отошел очередной исповедник, сторож храма ему говорит: «Здесь девочка, которая перестала ходить, посмотрите, пожалуйста». Отец Владимир повернулся к нам стремительно. И дальше происходит невероятное. Люди перед ним расступаются, он быстро подходит к моей дочери. И повторяется все, что я видела во сне. Он начинает ее бить кулачком по позвоночнику, сжимает голову, трясет за плечики. Как тогда во сне, кричу: «Вы что делаете? Вы же ее убьете!». Батюшка поворачивается ко мне и так строго: «Не мешайте мне. Отойдите от меня». Потом положил руки дочери на плечи и говорит мне: «Отпусти ее». Отвечаю, что не могу ее выпустить, она сейчас упадет, она не может стоять самостоятельно. «Я сказал — отпусти!» И дочери: «Сейчас мы пойдем с тобой к святым мощам Батюшки Серафима». Он, кажется, даже опирается на нее, руки держит на плечах, но на самом деле он ее ведет. Толпа смотрит, все понимают, что она не может ходить сама. Так они доковыляли до святых мощей. И оказывается, дочь не может приложиться к святыне, отец Владимир борется с неведомой силой — и таки прижимает ее голову к стеклу раки. И они обратно идут!

А кончилось это тем, что батюшка заставлял ее бегать в Троицком соборе с первого этажа на верхний, множество пролетов — здоровый утомится. Он за ручку ее держит, за пальчики, и они бегут вместе. Мне улыбается: «Ну, что это ты, мамочка, говорила, что твоя дочь не ходит? Посмотри, как она у тебя бегает». Так отец Владимир на моих глазах исцелил мою дочь». А эта девочка сидит тут же, безмолвная, с глазами, которые невозможно забыть. Мы все слушали этот рассказ, но повторить его невозможно. Люди плакали. И мать прерывала свои слова слезами, которые сдерживала, как могла. Все ощущали живое присутствие отца Владимира — здесь и сейчас с нами.

Одна и та же черта повторяется в безчисленных рассказах: все дела, за которые брался батюшка (а наша внутренняя жизнь идет с вечными затруднениями, запинаниями), все, во что он включался, тут же «становилось на колеса».

Один из рассказов, прозвучавших на сороковой день: «У меня родилась внучка с родовой травмой и такая слабенькая, что даже не решались ее крестить: не дай Бог простудится. Уже у моей дочери требуют, чтобы ребенка на первую прививку везли, а девочка наша — чуть жива. И дочь, хотя едва верующая, говорит: «Нет, пока не крестим, врачам в руки не дам». И мы все в неврастении, не знаем, что делать. Приехала в Дивеево, мы от него на значительном расстоянии, рассказываю ситуацию батюшке. А он: «Привози ее ко мне». — «Батюшка, да мне бы и в голову это не пришло, ведь далеко, ребенок столь болезненный, и подумать страшно о такой дороге». — «Ну, я тебе сказал, а ты как хочешь». С огромным сомнением вернулась домой. Рассказываю все своим. У меня ведь полон дом неверующих. Дочь только-только порог храма переступила. И тут, представить невозможно: зять не возражает, мой муж — также, на работе всех отпускают, машина немедленно появляется. И все это, как одним небесным мановением... В двенадцать часов ночи мы приходим к коллективному семейному решению — и готовы привезти ребенка к отцу Владимиру.

К трем часам ночи прозваниваемся в Дивеево, договариваемся с батюшкой, и утром мы уже здесь. Совершая эти крестины, отец Владимир сказал: «Когда я погрузил в купель твою внучку в первый раз, она посмотрела на меня так, что я чуть не заплакал...».

Слушая эти слова, вспоминаю фотографии, где батюшка за три недели до смерти — крестит младенца. Он не выглядит ни больным, ни умирающим. Редкой силой духа обладал батюшка, и этот пламень не угасал до конца, лишь все больше разрастался. Столько души проливается на крошечное существо, будто это родственник батюшки, родной ему ребенок. Навсегда останется перед глазами, как умирающий священник крестит новорожденное дитя. «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко...» — произнес святой праведный Симеон, принимая на руки Божественного Младенца, и воздал хвалу Творцу. Внутреннее благоговение, преклонение перед тайной жизни, перед Самим Христом, сокровенно пребывающим и в этом новорожденном, созерцание света души непорочной, радость неизреченная — все это памятно в облике крещающего батюшки.

Дар глубоко милующего сердца был дан отцу Владимиру при жизни, еще в большей степени он обладает им теперь. Десятилетняя батюшкина дочь перед экзаменом в музыкальную школу по скрипке приступила к маме в самых расстроенных чувствах: «Папа, при всей своей занятости, находил время и всегда помогал мне делать уроки. Ты, мама, совсем со мною не занимаешься, полностью меня забросила». А бедная мама едва на ногах после всех несметных толп сорокового дня, когда за столы, поставленные в большой трапезной в три ряда, садились в несколько этапов. «Вот у меня, мама, завтра экзамен по сольфеджио, и я получу двойку, вот увидишь!» — и в слезы. У бедной матушки, блестящего музыканта, времени на дочь в этот вечер так и не нашлось.

И в первый раз снится безутешному ребенку папа. И видит она его невзрослым: «Папина бородка, лицо, но он маленький». И он говорит: «Лидусик, что же ты так расстраиваешься? Ну, куда денутся от тебя твои «пять с минусом?» И они вместе за ручку идут в храм, стоят службу и вдвоем выходят. «Понимаю, что он сейчас исчезнет, обняла его: «Папа, не уходи! Я без тебя не могу, никуда тебя не отпущу!» — и плачу. А он утешает: «Ну, Лидусик, не волнуйся, я буду тебя навещать, а если у тебя будут какие-нибудь трудности, приходи ко мне на могилку и все-все расскажи. Я передам святым, и мы тебе вместе поможем». На следующий день она действительно получила вместо ожидаемого — «пять с минусом».

Вспоминаю этот эпизод и еще раз осознаю: множество людей, от малого до старого, одинаково по-детски надеялись на помощь отца Владимира. Так Господь в наше черствое, убийственное, время находит души, через которые Он нас утешает, согревает и поддерживает. И каждый, у кого сердце почувствует батюшку, может вот так же на могилу отца Владимира прийти, или из своего далека его попросить о самом важном, безысходном, самом трудном. Тем более, что в одном сне он сказал духовной дочери: «Всех, кто обращается ко мне, в каком бы уголке ни был, — всех слышу».

В доме батюшки хранятся безчисленные благодарные письма. Пишет раба Божия Татьяна из Ступино: «Нашего отца Владимира я видела только один раз, но до гроба буду за него молиться. Я приехала в Дивеево с сыном-шизофреником, и батюшка его два часа исповедовал, несколько раз возил на источник, помогал ему окунуться, что для сына было совсем непросто, а без участия отца Владимира — полностью невозможно. Это при безконечной загруженности батюшки... Никто никогда в жизни не уделял столько внимания моему больному несчастному сыну».

Письмо из Тольятти

Здравствуйте, дорогая матушка Ирина и ваши детки! Была сердечно рада получить ваше письмо и фотографии батюшки. Теперь его лик рядом с Царем Николаем II в моем святом углу. С самого первого дня знакомства я всегда за батюшку молилась, да вот, без его согласия — как за духовного отца.

Эта, главная в моей жизни, встреча произошла четыре года назад. В это время я вовсе не была близка к Церкви (спасибо свекрови, что детей моих, хотя уже взросленьких, покрестила). И так за свою жизнь грехами обросла, что начался везде разлад, распад всей нашей семьи. У младшей дочери — диабет, муж, хороший человек, пить стал, дальше-больше. К снохе никак не найду подхода. И на работе без конца придираются (вот ведь гордость-то). В общем, скорбь придавила меня к самой земле. И ко всему прочему тяжело заболел внук. Вот тут-то Господь внушил мне молиться на коленях и со слезами. В это время, видя мое состояние, один знакомый сказал, что группа паломников едет в Дивеево, и позвал меня присоединиться. Согласилась. Приехали мы под утро и попали на самую раннюю службу. Это благоухание в храме и хор Дивеевских сестер до сих пор в моей душе хранятся неизгладимо. Потом нас собрали на улице ехать на святой источник. Тут из Троицкого собора вышел наш паломник и говорит, что в храме появился такой благодатный батюшка, все к нему стремятся попасть под благословение. А меня в поездке опекала руководитель группы, и она быстро повела меня в храм. Если честно, я и руки-то сложить для благословения как следует не умела. Состояние мое было такое тягостное, что только в пол и смотрела. Поэтому, и подойдя к батюшке, я его не видела, а он своей благословляющей рукой оградил меня Крестом и тихонько сжал мои руки. Подняла глаза и увидела... Христову улыбку... Из глаз моих хлынули слезы, а внутри забилось: «Дух Святый». За слезами я ничего не видела.

Вечером на службе одна паломница сказала, что отец Владимир, теперь я знала его имя, будет вечером исповедовать. К нему собралось много народа. Всех исповедовать он не смог, потому что храм стали закрывать. Вот тут-то я и увидела Лидочку, которая за рясу его дергала и говорила: «Тебе еще Евангелие читать». Но батюшка был весь на службе у людей. К нему подходили за благословением и со своими многочисленными вопросами. Батюшка никому не отказывал, и такую от него любовь и утешение люди получали: нельзя было не видеть. У многих сразу бежали слезы из глаз. Внутри меня все говорило, что я должна исповедаться отцу Владимиру, иначе эта греховная тяжесть меня задавит. Только успела взять благословение, и он вдруг сказал, чтобы завтра я к нему подошла первой.

Рано утром мы были в храме. Народу без числа — воскресенье! Готовились исповедовать три священника. К батюшке Владимиру — просто толпа народа. Сначала была общая исповедь, сам батюшка на коленях так усердно о нас всех молился, что у меня опять слезы бежали и бежали. Потом началась исповедь индивидуальная. Пробиться к отцу Владимиру было невозможно, но он не забыл меня, сам пригласил первой... И началась моя исповедь. Не передать состояния в этот момент. Исповедовалась любящему отцу. Батюшка мне помогал и тут же делал наставления. Поведение его совершенно необычное, он мог и пошутить, и так к месту, что полностью раскрывал душу, укреплял и вселял радость. Батюшка окончательно сразил меня, когда сам назвал мне грех, который только после этого у меня и всплыл в памяти. На мою попытку возразить, с юмором произнес: «Что ты, я ведь не прокурор». Тут я поняла, что отец Владимир обо мне больше меня знает. Исповедь закончилась, я уже сделала два шага от аналоя, вдруг батюшка меня за руку поймал, повернул лицом к стоящим: «Вот, братья и сестры, а сестра Наталия у нас венчается». Так он мне внушил, что это самое первое и главное. У меня опять хлынули слезы, но уже какие-то радостные, облегченные.

После причастия мы уехали, и я вернулась домой другим человеком. Как будто расширились горизонты моей души, и в ней поселилась радость.

После его смерти я все больше осознаю, насколько батюшка не жалел себя для нас. А какие мы к нему приходили? Стопудовые горы несли и с себя на него их взваливали.

Дома я решила, что мой муж обязательно с батюшкой должен встретиться. Уговорила его дочку в Дивееве повести. Ради нее он поехал. Искупали мы ее в источнике матушки Александры. Ей стало очень плохо: она кричала, потом слегла. Два дня в гостинице лежала, плакала. Одна монахиня мне сказала: «У нас здесь есть священник Владимир, он отчитывает от злых духов». Но к батюшке тогда постеснялась обратиться. Мы увезли дочь домой, но я ему все рассказала в письме. И батюшка мне быстро ответил, объяснил, что нужно делать для дочери. Пользуясь батюшкиными наставлениями, привела я Катю в чувство, с тех пор у нее голова перестала болеть, и духовное самочувствие улучшилось. Это его трудами, хотя и заочными. Много искушений и скорбей пришлось испытать, пока, с Божьей помощью и батюшкиными молитвами, стало все вокруг нас восстанавливаться: мир духовный и даже материальное благополучие. С мужем обвенчались, квартиру освятили, муж стал иконы покупать, старается всем помочь. На все есть воля Божья, теперь это понимаю. Последняя моя встреча с отцом Владимиром тоже была удивительной. День был будний, народу в храме немного, началась всенощная. Встала у раки батюшки Серафима. Из боковых дверей алтаря своей стремительной походкой вышел отец Владимир. С какой любовью он каждого приветствовал. Подошла под благословение, сказала, что хочу исповедаться. Он отослал меня к иконам помолиться: «Послушаю, как ты просишь Господа». Пошла, помолилась, как могла, и так мне радостно стало. Вернулась: «Сделала, как Вы сказали». — «И что?» — «Радостно стало!» Он тоже так светло заулыбался, видишь, мол, что молитва может: «Ну, Наталья, Христос Воскресе!» Потом я исповедалась, и батюшка делал мне наставления. В большой радости побежала в гостиницу, мужа разбудила, вернулись в храм, но его уже не было. Только поклон мужу от отца Владимира достался.

Последний раз при жизни батюшки я была в Дивееве 9 марта 2000 года. Не знала, что он так тяжело болен, надеялась увидеть в храме. Но его нигде не было. Было грустно. Удивительно, внутренний голос настойчиво внушал, что нужно подойти к любой монахине и спросить: «А служит ли отец Владимир?» Еще удивлялась готовой фразе. Но не подошла и со своей грустью уехала. На самом деле, это моя душа предчувствовала батюшкино состояние.

Только в августе близкая духовная сестра, вернувшись с паломниками из Дивеева, сказала, что батюшка Владимир умер и похоронен рядом с блаженными. Подробностей она не знала и на могиле не была. Вот я тут ясно поняла: нельзя ничего отложить на «п о т о м». Все нужно делать, как сердце велит. Так и не попросилась к отцу в духовные чада. Безконечно плакала, переживала: ведь уже не увижу батюшку никогда. И сколько вопросов, больных проблем накопилось: «Кроме него, кто ответит?» В эту же ночь вижу сон. В Дивеево высокая женщина ведет меня на могилку к отцу Владимиру. На кресте табличка, рассмотрела даже год рождения. И думаю: «Мне казалось, батюшка моложе». Женщина исчезла. Передо мной оградка, за ней на лавочке сидит отец Владимир. Самой могилы я так и не увидела. Мы с ним беседовали, мысленно все ему рассказывала. И батюшка мне отвечал. Сон был совершенно ясный, неразмытый. На один духовный вопрос отец Владимир, прежде чем на него ответить, кому-то помолился, спрашивая обо мне. Ответ во мне ясно запечатлелся. Поразительно: в этом разговоре батюшка р е ш и л все мои недоумения и вопросы. Не оставил ни одной неясной проблемы.

При пробуждении было грустно и в то же время радостно. Тем более, что вообще сны редко вижу, а такой особенный — первый раз в жизни. Поехали с сестрой в Дивеево. Кстати, с ней мы тоже, благодаря батюшке, помирились.

Очень долго с ней не общалась, хотя как-будто зла на нее не держала. А после разговора с батюшкой на эту тему как-то незаметно и быстро стало все налаживаться. Теперь она со мной в храм и в монастыри просится. Слава Богу за все!

По приезде в Дивееве мы сразу пошли на могилку к батюшке. После чего непреодолимая сила повела меня к Вам. Спасибо Вам, на сестру эта встреча очень повлияла. Она стихотворение, посвященное батюшке, воспоминания о нем у меня просила. Для укрепления веры. Размножила и ей дала.

Буду Вам очень благодарна за газету и любое свидетельство о батюшке.

Побывала за это время во многих монастырях, но Дивеево особое место — моя духовная родина, а батюшка Владимир — мой духовный отец. И я буду молиться о нем и — ему! Теперь и Вас, конечно, буду поминать во всех записках. Напишите мне имена Ваших детей. Помоги Вам всем, Господи, — во всем.

До свидания. Р.Б. Наталия».

Письмо из Санкт-Петербурга матушка Ирина получила на Пасху. Сон Е. П.: «Отец Владимир лежит на металлической узкой кровати в красном одеянии. Ему кто-то закрывает глаза, так как он умер. И вдруг он живыми веселыми глазами смотрит на меня. Потом встал и пошел к дверям. Одежда стала белой-белой! И за дверью, куда он ушел, был тот же Свет. Дверь закрылась. Посмотрела на кровать, а там, где он лежал, на месте сердца, на белой простыне — огромное пятно крови».

На Пасху, к сороковому дню батюшки, в его дом среди прочих пришла поздравительная открытка, на ней: венец и три розы.

«Дорогой наш, любимый отец Владимир! Благодарим нашего Господа, Премилосердную Богородицу, несравненного батюшку Серафима за то, что они подарили нам такой луч света, как Вы. Недостойны и не заслуживаем этого света. Мы хотим, чтобы в день Святой Пасхи увенчал Вас Господь — венцом! который Вы заслужили: каждым своим вздохом и взглядом, каждым Вашим словом — в помощь нашему спасению. Просим Вас не забывать нас, сегодня и во веки».

В эту открытку вложено бумажное яичко, исписанное дошкольным почерком: «Дорогой мой батюшка Владимир! Поздравляю тебя со Святой Пасхой и желаю тебе, чтобы Боженька в Раю «показал тебе много всего хорошего! Твой Вова». Люди эти не желают батюшке выздоровления, то есть они еще не знают о его болезни и кончине. Рукой этого ребенка водил, верно, Ангел Господень, и пятилетний написал усопшему батюшке по земному адресу небесные пожелания.

Уезжая из разных концов Москвы в Дивеево, попечением отца, мы попали в один вагон с его близкой духовной дочерью Татьяной К., которая рассказала: «Когда мы отмечали последний день священнической хиротонии отца Владимира, я спросила: «Батюшка, шесть или семь лет Вашему священству?» Он посмотрел на меня пристально и как-то отстраненно, будто оттуда, где мы не бывали, но это было одно мгновение, и произнес: «Сто!» Далее занимался другими людьми, потом следующими, хотя был уже смертельно болен. Теперь постепенно постигаю его слова.

Разве мы понимали, когда он был жив, чем оплачена ежедневная отдача этим несметным толпам? И на какой глубине она происходила? Мы плакали навзрыд на его исповедях. Но чтобы это произошло, он шел проторить нам путь к нашей душе, к Богу — путь, недоступный нашим собственным силам — забитый бесами. Обнаженным, пронзенным Любовью Христовой сердцем он с невидимым плачем ходатайствовал о нас перед Создателем. Вот человек, который язвы Господа своего Иисуса Христа носил на теле своем. Это слова монашеского параманного креста, ими запечатлены схимнические одежды. Но они соответствовали жизни отца Владимира, всем шести с половиной годам его священства. И теперь — его служение продолжается.

Сейчас нет батюшки рядом, и попробуй вернуть то покаяние, те благодатные чувства, которые, его молитвами, возникали так естественно, будто сами собой. Сколько людей осиротело без него. Истинное содержание сделанного им — ведомо одному Богу. Много благодарных отцу Владимиру, но настоящую стоимость пожертвованного им для нас — постигнем только на Небе. Если удостоимся туда попасть, батюшкиными молитвами.

Ему это, конечно, не нужно, чтобы мы говорили о нем замечательные слова. Для этого человека ничто внешнее не существовало. Нередко после службы услышишь: «Какое красивое было на отце таком-то облачение». Мы никогда не замечали, во что одет отец Владимир, — настолько ему самому это было безразлично. Так точно для него несущественны наши словесные облачения. «Не нам, Господи, не нам, а Имени Твоему, дай славу», — говорил батюшка. Ему это не важно, но это нужно нам, ибо неблагодарящий - не приобщается благодати Христовой. Недостаточно благодарить Бога, надо благодарить каждого человека за всякое добро, ибо через все, подлинно доброе - действует Тот же Бог.

Большую силу обретает тот, кто проникнут знанием тщеты всех сокровищ мира, включая славу человеческую. Дай, Боже, и нам, молитвами отца Владимира, обрести такое устроение. Одно единственное батюшке было в жизни важно - спасение душ».

О победительной силе Божественной Любви, этого Небесного огня, этого Креста Христова нам говорит Библия: «Положи Мя яко печать на сердце твоем, яко печать на мышце твоей: зане крепка, яко смерть, Любовь, жестока яко яд ревность: крила ея - крила огня, углие огненно - пламя ея; вода многа не может угасити Любве, и реки не потопят ея. Аще даст муж все имение свое за Любовь - уничижением уничижат его» (Песнь песней 8, 6-7).

Второе крещение

Рассказывает матушка Ирина: «В 1991 году я поехала в Рижский монастырь с основным, давно мучающим меня желанием — исповедаться глубоко и серьезно с детского возраста. Понимала, что это насущная необходимость, но не могла найти пастыря, к которому почувствовала бы абсолютное доверие и была способна все ему открыть. Ехала, зная, что в Риге служит отец Петр, старец с большими дарованиями, который и отчиткой занимается, мне рассказали о нем друзья, пригласившие меня в монастырь.

Прибыли в Рождественский сочельник, с поезда — сразу на службу в Елгаву. В Преображенском скиту шла всенощная, я впервые увидела старца. Митра была глубоко надвинута ему на глаза, что придавало батюшке еще более внушительный вид. Я с трепетом на него смотрела, чувствуя неподдельный страх: какой строгий! Всем своим существом почувствовала: передо мной тот самый священник, которому я обязательно исповедаюсь. Этот момент — решающий в моей жизни. Я не знала, принимает ли он исповедь, но душа безповоротно произнесла: мне необходим именно этот духовник. Ситуация моя не могла оставаться дольше нерешенной. Несколько лет я ходила в московские храмы, была в какой-то мере воцерковленным человеком, не пропускала воскресные, праздничные службы. Необходимость серьезной исповеди была наболевшей.

Подошла после всенощной к инокине: «Матушка, а можно отца Петра увидеть?» В ответ так просто: «Ну, пойдемте в домик его...». Хотя перед этим мой знакомый объявил: «Ты знаешь, к старцу попасть невозможно, он отчитывает, у него запись...» — «Если бы он взял в чада?..» Я уже знала, что нужно иметь духовного отца, это была глубокая сокровенная мечта. Он: «Да ты что? Чего захотела? Старец — неприступный!» И вдруг, позабыв о предостережениях, я бросилась к матушке. И она: «Да, пожалуйста, пойдемте в домик, я вас провожу». Мы идем с Юлией, и с безпокойством спрашиваю: «Матушка, скажите, пожалуйста, а есть грехи, которые батюшка не простит и не разрешит? Есть такие грехи, которые не прощаются?» Она улыбнулась: «Христос не оставил нам такой заповеди: «не прощать». Если человек исповедует грехи, раскаивается в них, Господь — прощает все». Это окончательно меня успокоило: все прощается, значит, нужно дело довести до конца. Приходим в домик, слышу, отец Петр спускается по лестнице со второго этажа в сапогах, громко так. Юлия моя прислонилась к стене, побелела: «Сейчас упаду от страха». Успокаиваю ее, хотя сама волнуюсь: «Не бойся. Буду говорить я». Он спустился. «Батюшка, простите, мы издалека, из Москвы приехали». - «Так, из Москвы? Ну, проходите, сестры, ко мне», — и вводит нас в большой кабинет. Час с лишним он с нами беседовал, расспрашивал. Рассказали, что мы — музыканты, в первый раз в монастыре. Батюшка: «Сестры, вам Господь дал талант, послужите им Господу! Воспевайте Бога! Это так дорого — Богу послужить. А вы — чем занимаетесь?! Как петух с кукушкой: она играет, ей аплодируют. Кукушка публику услаждает, толпа ее хвалит. Она в гордыне, превозношении... Разве угодна Богу такая профессия?» Всю душу он мне этими словами разбередил. Осталась с неразрешенным вопросом: как быть и что делать дальше? Узнал, что у меня двое детей: «Ты — мамочка», - определил мой путь материнский. Юле: «А у тебя лицо монахини». — «Батюшка, что Вы, я и в храме-то, никогда не была, Ирина меня в первый раз привезла, я такая грешница». Говорю: «Батюшка, желание, давно созревшее: мне нужно глубоко исповедаться, я за этим, собственно, и приехала». Очень внимательно на меня посмотрел. «Батюшка, может быть мне сегодня все написать, подготовиться?» — «Нет. Ничего писать не надо. Придешь завтра к началу службы и сразу проходи вперед, к амвону. Будет много народу, а ты иди вперед, не задерживайся. Я тебя исповедую. Ничего не пиши».

Подарил нам много книг, вышли, как на крыльях. Меня будто уже исповедали, настолько было радостное и светлое ощущение. Не то что завтра предстоит что-то грандиозное, страшное, а такая легкость, как будто тягостная ситуация решена: все долгожданное произошло. Предчувствие радости необыкновенной, никогда не пережитого счастья. Покаянием мы удостоверяем Бога, что ненавидим Его врагов на самом деле, и тогда Он с легкостью их, вместе с грязью наших грехов, отметает — и открывает чистый путь к Себе. Как Свет и наивысшее счастье устремляется нам навстречу. Счастье от корня «часть». Co-участь - участие в жизни Христа, единая с Ним участь. Выше этого ничего не существует. Мы живем для этой встречи, которая во всей своей полноте должна осуществиться в вечности. Так Господь оделяет Своей радостью от одного твердого намерения принести искреннее покаяние. В этот вечер уже знала: все будет хорошо. Вернулись. На нас с удивлением смотрят: «Едва с поезда и побывали у отца Петра».

Наступило утро. В храме народу полным-полно. Стою довольная, батюшка исповедует около алтаря, на амвоне. Никуда не тороплюсь, молюсь, думаю: «Что я буду людей теснить, и моя очередь подойдет». Осмотрелась по сторонам: «А где тут батюшка Серафим?» — уже очень его почитала, имела иконы. Хочу приложиться, попросить его о помощи, чтобы исповедь моя прошла хорошо. Угадываю его икону на клиросе. Попросила разрешения, положила поклончик, приложилась и пошептала: «Батюшка, ты мне помоги серьезно исповедаться, по-настоящему, как надо, как надо... Чтобы все было, как следует...» И отошла на свое место. Через минуту отец Петр отпускает очередного исповедника и направляется вглубь храма. Необыкновенная тишина и напряжение, люди следят за отцом Петром: «Кого он ищет?» — ходит и заглядывает в каждое лицо. Стою спокойно около притвора. Батюшка в очках, глядит серьезно и продвигается к дверям. Дошел до меня: «Я что вчера сказал? Ты почему тут стоишь?» Взял меня за руку и потащил к аналою. Все оглядываются...

Мои знакомые рассказали: «Минут сорок он тебя одну исповедовал, ни с кем в этот день так подробно не занимался». Потрясающие, незабываемые минуты: я ничего не говорила, батюшка все сам говорил за меня. Наверное, в этот первый раз меня исповедовал сам преподобный Серафим; подобное в моей жизни не повторилось. Исповедь осталась уникальной. Он начал с семилетнего возраста, с «невинных» грехов: непослушание, детские проказы, непочитание родителей, мелкое воровство, яблоки из чужих садов, резинки и ручки у соседей по парте... грехи, которые действительно были и которые, по своему неофитству, новоначалию, не считала нужным вспоминать и, конечно, в них не каялась. Дальше, больше, как будто батюшка участвовал во всей моей жизни. Неведомое никому передо мной разворачивал, напоминал.

Я была в состоянии рыбы, выброшенной на берег. Хватала ртом воздух и с рыданиями во всем сознавалась. Он очень строго повторял: «Кайся! Кайся!» Видел, как тяжело подтверждать, но называл все своими именами и требовал: «Кайся!» В этот день я поняла, что у Бога — все записано. Известно все — до самых последних, раз Его служителям дается такое знание, прозрение. Если какие-то грехи я и готова была назвать, он обнаруживал их подлинную серьезность, которую я сама не скоро бы еще разглядела. А может быть и никогда их такими не увидела. Это была поразительная операция, духовная хирургия — выпущен был гной, копившийся десятилетиями. Произведено очищение. После исповеди вышла на улицу. Шумели сосны, дивные корабельные сосны в скиту, я чувствовала, что просто родилась заново. Позже прочла у святых отцов, что настоящая исповедь — еще одно крещение. Крестили меня в Риге пятилетней в незабываемом храме святого благоверного князя Александра Невского и второе крещение получила здесь. Так было угодно Богу. Хотя с детства сюда не возвращалась, родители уехали, когда мне было шесть с половиной лет. На этой земле я обрела духовника.

На следующий день пошла к отцу Петру со всею серьезностью просить взять меня в духовные чада. «Вы знаете, — говорю так хитро-мудро, — я выполняю 150 Богородиц, правило, данное Царицей Небесной». — «Да, да, знаю». — «А там, батюшка, после третьего десятка - молитва за духовного отца, а у меня же его нет. Я вместо имени произношу: «Матерь Божия, пошли мне духовного отца!» Можно я теперь Ваше имя буду поминать?» Он посмотрел на меня: «Приехала в первый попавшийся монастырь, увидела первого встречного священника, и он уже ей - духовный отец. Поездишь еще, поездишь, увидишь, скажешь: «Вот он, вот он!» — «Батюшка, это невозможно. После того, что Вы для меня сделали, Вы выше моего земного отца. Я Вас умоляю, прошу, возьмите меня в чада, я буду все выполнять». Он почувствовал серьезность моего намерения, несмотря на эмоциональность, оно было из самой глубины. Говорит: «Ну, хорошо». Написал мне последовательность правила. И тут же, очень трогательно это было, учитывая, что мы люди занятые, погребенные мирскими заботами, работами, тут же подсчитал, сколько времени уйдет на выполнение правила по пунктам. Вспомнила его слова: «Сестры, послужите Богу! Чем занимаетесь? Вы должны воспевать Господа, а не играть на инструментах и тешить лукавого». - «Батюшка, ну, как же можно бросить, как? Вы не представляете, какая у меня скрипка! — просто простонала я. - Это же не худшая профессия, все-таки прекрасному служу, а Красота - одно из имен Бога. Я исключительно Бахом занимаюсь, стараюсь исполнять одну духовную музыку, на моих концертах люди плачут. У меня такая скрипка...» - и чувствую, все доводы у меня из рук сыплются, как песок. Я судорожно пытаюсь ускользающее удержать. «Да, Елизавете Феодоровне не то пришлось бросать, что тебе. Не какую-то скрипку - всю Царственную жизнь. И другие немало имели и ради Господа все оставили. Я тебе не то что категорически запрещаю...» Но, конечно, это было благословение старца: оставить все.

Своими словами он внес в мою душу полное смятение. Но в те минуты я не сделала окончательного вывода, не произнесла: «Благословите бросать!» Получила от него правило и напутствие на отъезд. Двое из нас оказались в одном купе, двое — в другом. Ночь. На душе неспокойно, нет ясности. Что-то гложет внутри: неужели все менять? Но решения так и не приняла. Еду: завтра репетиция, моя будничная трудовая жизнь. Ложимся спать и засыпаем. Поезд летит в Москву. Среди ночи вдруг просыпаюсь от жуткого звука: кричит моя спутница. «Катя, что с тобой? Что случилось?» Она благодарит, что я ее разбудила: «Ты знаешь, мне периодически снится один и тот же страшный сон: я падаю в б е з д н у. В бездонную пропасть лечу, лечу безостановочно вниз, в данном случае под стук колес, полусон-полуявь. Под стук, отсчитывающий секунды, меня несут в какую-то смертельную жуть. Страшная тоска расставания с жизнью, и ничего невозможно изменить. Чудовищная тоска расставания с миром, всеми, кого люблю». Она вдруг начинает говорить, как ей трудно с мужем. Как ему тяжело даются посты, все церковное, потому что он очень чувственный, эмоциональный. В любом плотяном и материальном ему тяжко себя преодолеть. Оказывается, передо мной удивительный человек, сердобольный, сердечный, ей жалко страдающих детей. Она хотела бы служить сиделкой в каком-нибудь госпитале или детской больнице.

И вдруг начинаю вспоминать, что мне сказал батюшка. Катя мне свою душу приоткрыла, и во мне начинается глубочайшая внутренняя работа. Восстают слова старца: «Ты — мамочка». И осознаю, что полностью забросила собственных маленьких детей: я сплошь в выступлениях, вся - в концертах. Не бываю дома... Впервые вижу свою жизнь противоестественной, ненормальной и понимаю: так жить нельзя! Все надо менять! Немедленно! Как будто обрела зрение: моя профессия никакого отношения ни к чему духовному не имеет. Напротив, она служит соблазном, облекает меня в возвышенный ореол, раскрашивает несуществующими красками, кого-то пленяет отнюдь не духовным пленом. Красота — да не та! Какое право я имею своими концертами отнимать людей у Бога? Почувствовала весь ужас исполнителя, вообще художника, который встает между человеком и Богом — своим ничтожеством затмевает Творца. И все, что должно принадлежать Господу: время, внимание — душа! — все это похищает себе, в свою славу. Это же страшно! Ведь мне придется за все — отвечать!!! Это внезапно возникло в душе, молитвами старца и моего Ангела-Хранителя. С неотвратимой ясностью понимаю: завтра должна все закончить. Прийти и сказать: «Я осознала, что занимаюсь жуткой ерундой, которая никому не нужна». Господь меня не спросит, прекрасно ли я играла, и обронил ли кто-нибудь слезу на моем концерте — разве это слеза готовности исправить свою жизнь? Все это — полная чушь. Дьявольский обман. И э т о — я сделала смыслом, центром моей жизни? Все это провалится — в тар-тарары.

И прежде меня посещали мысли: как эфемерна моя профессия. Она будто бы прекрасна в данный момент, в следующий - растаявший призрак. Пустота! Фикция. Живописец оставляет после себя полотна, писатель — книги (я не о том, что можно оставлять — недостойное своей души). Чем занимаюсь я? Услаждаю отнюдь не духовное — душевное начало людей. На самом деле — питаю, взращиваю человеческие страсти. И эти псевдокрасоты немедленно улетучиваются. В итоге — абсолютный ноль. Я не благодарю Господа. На земле основная задача человека — славить Его. Своего Творца я не прославляю. Воспеваю себя, превозношу — себя и композитора, который эту иллюзию сочинил. Впервые в жизни я вижу себя реально. Вся моя деятельность - мыльный пузырь! И он лопается передо мной - с треском. И этому я была предана?! Оказывается, я была одержимой, в самом жутком смысле слова. Дня не мыслила без скрипки. Превратила себя в белку, вертящуюся в колесе: мне нужно было без конца заниматься, играть. Самовосхваление, как у любого художника, потребность всех внутренних эмоциональных струночек самовыразиться. И у меня получалось, я владела скрипкой виртуозно, меня ценили. И я - высоко ценила себя. Отделаться от профессионального ореола мне помогли исповедь и святые молитвы старца. Благодать Божия явила ложь того пути, по которому я устремлялась в противоположную от Бога сторону. В эту ночь я больше не сомкнула глаз. К утру было ясное осознание происходящего и уверенность: я никогда не буду играть!

Утром приехали в Москву, говорю своим спутникам: «Вы знаете, я больше никогда не буду играть на скрипке». Они на меня смотрят жуткими глазами. Юлия, позевывая: «Ты что, сдурела? С ума сошла, что ли? На тебя все программы сделаны. У нас рождественские концерты, афиши по всей Москве. Чего себе надумала? Я присутствовала при разговоре: батюшка тебя не благословлял бросать. Он сказал, что ты — мама и все. А этого не было, не сочиняй!» Алексей добавляет: «Я вижу, что ты впала в обольщение. Ты просто в прелести: «Добродетель — не груша, — сказал преподобный Серафим Саровский, - ее сразу не съешь». Смотрю на них и ни одного слова не воспринимаю. От меня пластами отходит что-то чуждое, идет переосмысление всего, льется источник слез. Разговариваю с ними сквозь поток слез. Это было оплакивание всей своей жизни. «Да что с тобой? Не расстраивайся, мы сейчас возьмем такси, ты приедешь на репетицию...» — «Я никуда не поеду». Они: «Нет, это твой долг. Ты не можешь подвести людей, тебя все ждут. Это твой долг!» На вокзале ищу скорее телефонный автомат, все пошли куда-то пить кофе. Набрала номер и, всхлипывая, вся в слезах и соплях, говорю своему мужу, своему супругу дорогому, будущему отцу Владимиру: «Ты знаешь, я все поняла: никогда больше не буду играть... Я все поняла. Какой ужас! Чем я занималась всю жизнь? Они заставляют меня ехать на репетицию, а я не хочу. Как ты скажешь, так и сделаю. Втроем на меня давят: чувство долга и так далее. Тянут назад...» А он: «Приезжай домой, тебе никуда не нужно ехать. Как ты чувствуешь, так и делай. Приезжай!» Прихожу к ним в ресторанчик: «Всё! Он мне с к а з а л, я еду домой, не нужно никаких такси, на репетицию я не еду...»

Пребываю вне времени и пространства... Не ощущаю окружающего меня: чем-то светлым отгорожена от всей чуждой теперь столичной жизни. Владимир понимает: что-то кардинальное, глубочайшее произошло. Без устали говорю, объясняю, что вижу все по-новому. И его теперь понимаю. И детей своих вижу - глазами мамочки, а не той чужой тети, которая повторяла, что дети ей помеха и другие неразумные слова: «Я давно сделала выбор, дети только мешают, главное дело моей жизни — исполнительство».

Муж меня полностью поддержал, в тот же день я поехала на репетицию. Предстала перед всем коллективом и, обливаясь слезами, никак не могла их сдержать: «Вы меня простите, наверное, я очень виновата, но я никогда больше не смогу играть. Только не умоляйте, не просите... Так должно быть. У меня начинается совсем другая жизнь». Они заволновались, думают, у меня нервный срыв: «Тебе нужно отдохнуть... Давай мы тебя в Сочи отправим! Покупаешься, сменишь обстановку...» — «Нет! Это очень серьезно. Это — навсегда!» Так я с ними рассталась. Никто ничего не понял, они остались в глубокой подавленности. Создалось много проблем. Ведь я играла в сопровождении многочисленного оркестра.

Позже была уйма телефонных звонков. Но отец Владимир всем за меня отвечал: «Сегодня — неотложный концерт, послезавтра — тем более. И так — до безконечности. Ирина забудет все, что ей говорил батюшка. Но если Господь открывает ей новый путь, значит, Он в любом случае уведет ее от прежнего, только гораздо более жестким способом. Все равно Он поставит ее на ту дорогу, которую ей избрал. Оставьте ее в покое. Выбор сделан, не нужно ее принуждать».

Моя работа была главным источником дохода в семье, и мы оба понимали, что наступают трудные времена. Он писал статьи, получал нерегулярные гонорары, привык к определенному образу жизни. И все в одночасье меняется. Мужа я тут же, на Крещение, повезла к батюшке в Елгаву. Отец Петр его серьезно исповедал. Но к этому времени отец Владимир уже пережил свой катарсис у отца Иосифа. Помню, как он приехал, потрясенный глубочайшей верой старца, подвигом его жизни. Для него именно отец Иосиф был отправным моментом в прозрении глубины своей греховности, в осознании того, что ты живешь не так, неправильно — неправедно перед Богом. И надо что-то менять! Событие, подобное моему, у него произошло раньше. Отец Петр был продолжением пути. После его исповедей, глубоко очищающих душу, у будущего батюшки были большие изменения в жизни. Вскоре отец Петр получил новое место и прислал телеграмму: «Переехал Задонск. Служу в Задонском монастыре. Отец». Была поражена и глубоко тронута: сколько у батюшки чад, и он поспешил сообщить о своих переменах. Перед нашей общей поездкой к старцу отец Владимир разговаривал со своей мамой, долго ее расспрашивал и выяснилось, что он принял крещение по--интеллигентски - дома, только водяным погружением. Сказала: «Миропомазывать тебя будет только отец Петр».

Мы сели в поезд, у Владимира вдруг резко заболело горло. Приехали в Задонск, он лишился голоса, потерял возможность говорить. Такое серьезное было нападение. Детей мы оставили дома. Пробыла с ним в монастыре двое или трое суток, он лежал плашмя. Решила: «Я должна ехать к детям, что бы ни случилось, ты - в монастыре, так уж Богу угодно. Почему-то не волнуюсь. Еще раз зайду к отцу Петру, напомню, что он обещал». Прихожу: «Батюшка, я должна вернуться к детям, а муж серьезно заболел. Вы хотели провести чин миропомазания? Может быть Вам некогда? Тогда мы поедем домой». — «За кого ты меня принимаешь? Раз я сказал, значит, все сделаю». Повторила, что Владимиру очень плохо, он лежит не поднимаясь. Отец Петр: «Так, сейчас я его вылечу». Послал сестру принести настойку девясила. Владимир дважды ее принял, и все прошло. Батюшкиными молитвами, благословением, кроме лекарств. Он быстро поднялся, и отец Петр повез его в Липецк, миро в монастыре не было.

«Приехали поздно, — рассказывал мне отец Владимир, — заходило солнце, и лучи прощально освещали храм. Отец Петр зашел в алтарь, вынес миро. Его было немного, но достаточно, заканчивался пузырек. Посмотрел, говорит: «На тебя — хватит». Провел чин миропомазания: «Ну, что ты теперь чувствуешь?» Отвечаю: «Благодать Святаго Духа». — «Вот-вот, а то от первородного греха омылся, а благодати не получил». Так произошло это великое для нас событие.

Мы вернулись в Москву и в первое же воскресенье пошли в Николо-Архангельский храм, прихожанами которого являлись. Там настоятель — отец Евгений. После службы он вдруг к нам подходит: «Знаешь, Владимир, сейчас совершал литургию и понял: ты уже достаточно послужил Господу своим словом, пора поработать Ему другим образом. Благословляю тебя на приход в Савино. Будешь алтарничать, там тебя и рукоположим». Сразу после миропомазания Владимир получил конкретное благословение встать на путь священства. Он начинает ездить в Савино, вскоре и я переселилась к нему.

На Пасху поехала к отцу Петру. Уже было принято решение пожертвовать мою скрипку Дивеевскому монастырю. «У меня, батюшка, серьезный к Вам разговор. Прочла Серафимо-Дивеевскую летопись и возникла мечта... Хочу просить у Вас благословения на серьезный шаг. Милостью Божией, Вашими молитвами, я все оставила. И если так нагрешила, и скрипка приняла в этом участие, хотела бы этот дорогостоящий инструмент отдать Господу». — «Ну, хорошо, занимайся его продажей, но пока на пожертвование я тебя не благословляю. Назначат игумению и будем решать этот вопрос».

Через какое-то время Владимиру звонит друг: «Приглашаю тебя в Дивеево, скоро туда мощи перевезут, давай съездим». — «У меня жена только что прочла летопись, пусть она с тобой поедет». И мне: «Ты под таким впечатлением от летописи, отпускаю тебя в Дивеево». Остался с детками, а я поехала. Месяц до перенесения святых мощей преподобного Серафима, июль 1991 года. Мне — 33 года.

Незабываемая поездка. Ходила по дивеевской земле и повторяла: «Я должна тут жить. Ничего не понимаю, но я должна тут жить». Все меня здесь потрясло. Смотрела на свежезацементированное место: «Господи, тут будут мощи преподобного Серафима, они будут здесь! Могу смотреть на это место благое, где станет почивать вселенская святыня». Монастырь готовился к встрече с преподобным Серафимом. Совершались чудеса. Без провожатых мы нашли источник в Цыгановке, он был заброшен, еще никому неизвестен. Вернулась под огромным впечатлением.

И начала вызревать мечта сюда перебраться. Несколько месяцев спустя, взяв благословение отца Петра, я уехала в Дивеево вместе с детками. Батюшка последовал за мной через короткое время, хотя его готовили к рукоположению в Подмосковье. Ему пришлось сообщить, что его матушка с детьми уехала в Дивеево. Благочинный сказал: «Ничего себе... там в епархии тебя не знают. Какие вы странные. Кто там тебя будет рукополагать?..» Но, видимо, уже времени не оставалось. Если бы он стал священником под Москвой, перемены были бы невозможны. А Господь готовил иное — известное Ему Одному. Очень быстро мы переехали. Поселились рядом с Дивеево, начали восстанавливать храм в Большом Череватово. Было очень нелегко. Батюшка не приспособлен к подобным трудам. Есть отцы — хозяйственники, он совсем другой. Тем не менее, ему пришлось этот крест взять себе на плечи: поднимать полностью разоренный храм. Здесь мы столкнулись с крупными испытаниями, первой безпощадной клеветой. Действительно, если взялся служить Богу, уготовь душу к искушениям. Все это много нам дало... Начало нашего пути».

Так изменилась их жизнь. «Вы бы видели, — рассказывал близким о Ирине отец Владимир какое-то время спустя, — что за человек от отца Петра приехал... Новорожденная, от которой исходил свет». Они продали скрипку. Ирина была на столь высоком уровне виртуозности и таланта, что Бог даровал ей играть на уникальном инструменте. Уехали в Большое Череватово, семь километров от Дивеево. На деньги от продажи антикварной скрипки стали реставрировать местную церковь. Впервые я увидела нашу легкую матушку, когда она доставала оцинкованное железо для храма, позже им покрыли купола и кровлю. Во все времена можно было сказать одно: матушка была Божьим даром — достойным спутником, другом и сподвижником батюшки.

Отношения батюшки и матушки были удивительными. Думаю, я не встречу подобных. Это была глубокая духовная дружба-любовь: единодушие, понимание с одного взгляда, взаимная сиюминутная поддержка — словом, делом, молитвой. Безусловно, быть таким духовным другом батюшки было подвигом — при его непомерных нагрузках, множестве напряженных ситуаций, окружающих его, без конца меняющихся людях. Памятно батюшкино письмо из отпуска, который он неизменно проводил в деревне у мамы, своему семейству, где он приносит покаяние каждому из детей и своей матушке. Как и все, что делал батюшка, слова обжигают своей искренностью. Стихотворением в прозе звучат последние строки: «Семейная жизнь должна быть проникнута любовью, как весной пропитывается зелень садов солнцем, и сады — цветут белым целомудренным цветом счастья!»

Вспоминает Наталья Григорьевна, учительница музыки детей отца Владимира: «Как они бедствовали, приехав из Москвы в Череватово! Жили в трущобах. У нас автобус останавливался на трассе. Это сейчас там мостик, асфальт. А раньше была такая грязь, надо было переплывать. И не одна вещественная грязь им досталась. Живу напротив храма Покрова Царицы Небесной, Господь сподобил. Окна выходят на храм. Очень им дорожу. Батюшка его восстанавливал. Бабушки отца Владимира по-прежнему любят, постоянно вспоминают, несмотря на то, что он тогда только начинал. Считают, что это был первый батюшка. Потому что с него все сдвинулось с мертвой точки. Библиотекарь Т.Д. рассказывает: «Он такой, со всеми здоровался. Ходил в кожаной курточке и сумка на ремне». Отец Владимир «выбил» на череватовский храм средства, а еще и монастырь не восстанавливался, и деньги ушли в Дивеево. Тогда батюшка и матушка продали скрипку за какие-то баснословные доллары, сами при этом жили в трущобах. Одно время нам с мамой в тех же бараках дали жилье, но у меня тут же выбили двери, и эти постоянные бранные слова... По немощи своей, я не смогла и недели выдержать. Потом нам дали домик отдельный. Как они там все выносили, я удивляюсь, столько лет — смиренно. Батюшка был очень быстрый. Выходил из транспорта, из-под подрясника только туфли мелькали — всегда бегом, бегом. Обгонял весь народ выходящий из автобуса на много метров вперед. При первой встрече я увидела батюшку бегущим. Спешащим, жаждущим успеть, объять. Он еще не был священником, но очень деятельный, столько энергии, силы и стремления. И все бегом: домой, к людям, на службы. Т.Д. говорит: «Приехал к нам отец Владимир. Череватовский храм сплошь заросший сорняками, ни крыльца, ничего не было. Все в запущенном состоянии. Храм трехпрестольный: Пресвятой Троицы, Покрова Царицы Небесной, Николая-Угодника. Батюшка взял лопату и день за днем стал выкорчевывать сорную траву, эти буйные заросли, сначала с крыльца, потом в храме». Никто его не просил. Все сам. Никто не помогал. Это человек — деятель. Никто никакие блага не сулил. Начал с того, что стал очищать храм от полувековых пластов мусора и засилья осота. И — один. Первые впечатления: его стремительность, направленная на благое, — успеть как можно больше. Потом он стал священником. Все мы батюшку любили. С каждым поздоровается. Глазами с тобой встретится и знаешь: он помнит, молится, держит в памяти. Самая большая сильная исповедь — у него, его молитвами. Помню, возвращалась с автобуса, а ему на автобус, но он тут же вернулся. Кому это надо, о ком подобное вспомнишь? И вот мы полтора или два часа беседовали. Представляете, два часа жизни. А потом он уже тебя особенно знал. Но его одного, вне толпы, я больше не видела: всегда люди, люди. Только скажет на бегу: «Наталья Григорьевна, почему не заходите?» Думаю: все Слава Богу, ничего особенного нет, мне достаточно знать, если будет какая-либо проблема, я приду, а так жалко отнимать время».

Когда будущий отец Владимир занимался восстановлением череватовского храма, на него обрушились изощренные бесовские нападения. Одно из них: несмотря на то, что батюшка с матушкой Ириной пожертвовали на воссоздание храма все, что могли, — стоимость уникальной скрипки, отца Владимира обвинили в расхищении церковных средств. (Приходит на память, как святитель Иоанн Максимович в конце подвижнической жизни был посажен на скамью подсудимых за подобное «обвинение»). Однажды, изнемогая от искушений, отец Владимир молился у святых мощей преподобного: «Батюшка! Творю ли Божию Волю? Мой ли это путь? Быть может, зря сюда приехали и нужно было остаться в Москве?..» Неведомы все слова, которыми он изливал перед своим старцем глубину мучительных сомнений. Молясь, батюшка всегда обращался к живому, здесь присутствующему святому. Ответ преподобного Серафима не замедлил последовать: Владимира скоро рукоположили в диаконы и затем в иереи. Преподобный отыскал и привлек к себе послушника по сердцу.

Батюшка стал диаконом в неделю святых жен-мироносиц. Иерейская хиротония — на евангелиста Луку. (Его рукополагал владыка Иерофей (+14.08.2001), он же потом постригал в монашество и отпевал отца Владимира). Неслучайны эти даты. Жены-мироносицы — воплощенное Милосердие, поклонение Жизни и Страданиям Господа всей собственной жизнью, преданность Христу до самозабвения. И тем более не случайно служение батюшки в Дивеевском монастыре, где все эти качества он взращивал не только в себе, но и в духовных детях. Святой евангелист Лука заметил в поведении Христа какие-то редкие, не всем бросающиеся в глаза черты, таинственные подробности. Только у него мы прочли о молитве Господа в Гефсиманском саду до кровавого пота. Он сохранил для нас отмеченные Христом две лепты вдовицы. Притча о «Мытаре и фарисее» — Богом протянутая всем рука помощи в борьбе за недосягаемое смирение. Лишь в его Евангелии мы знакомимся с милосердным самарянином, которого святые отцы воспринимают прообразом Христа, склонившегося над впавшим в разбойники человечеством. Последняя фраза притчи обращена к каждому из нас: «Иди и ты твори также». Его Закхей бездонно рад все отдать всем — ради Любви Христа, излившейся на него, которая зажгла в его сердце пламень ответной неистощимой Любви. О, если бы мы так отвечали на Любовь Бога, излитую лично на нас! И целый ряд других, сокровенных, особенных подробностей, которые щемяще касаются сердца. Очевидна связь личности автора святого Евангелия с образом служения отца Владимира.

Немало людей, желающих проследить канву жизни отца Владимира, ждут рассказов о его детстве, юности, зрелости. Но близкие батюшки не посоветовали следовать общепринятому пути.

Матушка Ирина: «Это был человек редкой доброты, широкой души с обыденными человеческими погрешностями. Он и до священства опекал множество людей, особенно находящихся в горестных обстоятельствах. Батюшка перенес в жизни большие испытания и скорби, был непривычно и как-то мудро сострадателен ко многим. Но все это было настолько, насколько это возможно для незаурядной, творчески одаренной личности с яркими человеческими качествами».

В священстве происходит уникальный расцвет этой души. Из доверенного нам о батюшкином прошлом, памятно слово друга юности отца Владимира Б.: «Это был человек — без кожи. Все мы под «защитой» равнодушия, заботы о себе, собственно, под корой себялюбия. Батюшка был лишен этой естественной ограды. Он был беззащитен перед человеческой скорбью, чужое горе воспринимал — живьем. На самом деле это страшная жизнь. Мы бы не выдержали и трех дней такой жизни...»

Брат отца Владимира Петр рассказал: «Помню, ему пятнадцать лет было, по улице мимо нашего дома несли покойника — чужой для нас человек. Как Володя плакал! Я в жизни не видел подобного переживания. Такая невозможная способность отзываться... Ни в ком другом я не встретил похожего качества».

Тайна этого редкого на земле явления — глубока, и это все, что мы можем позволить себе сказать...

Рассказывает иерей Владимир С: «Наиболее близко я соприкоснулся с отцом Владимиром, когда он стал дьяконом. Он был начинающим, а я — более опытным дьяконом. Всегда он очень волновался, чтобы не сделать что-нибудь неверно. И однажды идет кадить и, чувствую, переживает. Советую: «Ты, когда кадишь, не думай об этом, молись святым, которым предстоишь». Вернулся. Я глянул на него: а он весь залит слезами, ручьи слез! Что-то ему сказал, он даже не мог ответить, кивнул головой и отошел в сторону. Многим начинающим давал этот же совет, но никогда не видел подобной реакции. Насколько искренний он был человек, все пропускал через глубину сердца».

И вот каждый день мы видим в монастыре священника, который всегда торопится, постоянно окружен народом так, что невозможно приблизиться. Батюшкино смирение проявлялось в его доступности многочисленным и самым разным людям: у него окормлялась художественная и литературная интеллигенция, иногда к дому подъезжали на блестящих машинах, тут же толпились самые простые, в том числе, убогие, грязные и больные. Батюшка не отклонял ни одной искренней попытки принести покаяние.

В это время был окончен ремонт церковного дома. Мы решились попросить отца Владимира его освятить. Накрыли на стол и смотрим на часы. После назначенного времени проходит час, три, четыре... — батюшки нет. На следующий день он деликатно просит прощения, называет обстоятельства... Договариваемся снова. Опять готовим и ждем. Все повторяется. Когда в третий раз, после заслуживающих внимания извинений, назначаем встречу, думаем: нет, так просто — больше ждать не будем! Отойдем от отца Владимира, только убедившись, что он поехал именно к нам.

Обычное батюшкино утро: множество исповедников, после литургии — очередь желающих с ним побеседовать. Затем он исчезает, пообещав быстро вернуться, но, конечно, «скоро» не получается: крестит несколько человек на Казанском источнике. И, наконец, договаривая с кем-то на ходу и время от времени оборачиваясь к нам и кивая, поднимает руку — машина тут же останавливается. Вот он уже в ней. Едет в нашу деревню. Но еще не к нам, а к рабе Божией Т., у которой в гостях подруга из Москвы, больная раком крови. Ей пытались помочь искупаться в Серафимовском источнике, она отказалась, объяснив, что святая вода «жжет и колет иголками». После этого она внезапно заболела, температура 41°. Т. делилась с неподдельным страхом: «Ночью думала, она отойдет у меня на руках». К этой тяжело больной едет батюшка.

Но, утешенные тем, что он удаляется в нужном нам направлении, мы поспешили на свой автобус. Опять ждем, подогреваем еду. Проходит час, два, три. Продолжаем надеяться. Наконец, раздается тихий стук в дверь террасы. Безшумно входит отец Владимир, который лишился голоса и говорит шепотом: «Пришел еще раз попросить прощения. У меня сегодня на исповеди было шесть одержимых, потом крестины. А сейчас — исповедь за всю жизнь и все необходимое, включая соборование». Самым извиняющимся голосом он произносит: «Теперь я уже никуда не годен, пришел поклониться и — уйти». В ту минуту я чувствовала что-то особенное, неспособное вместиться в общепринятые слова. Как перед безсловесной проповедью безропотного мученичества. «Батюшка! Мы вас умоляем, зайдите к нам. Ведь мы третий день вас ждем, третий раз готовим... Мы, конечно, не просим, чтобы Вы освящали дом. Умоляем, чтобы Вы сели за стол. Ведь Вас у Т., верно, не покормили?!» Батюшка смотрит своим необыкновенным взором, отражающим незнакомую нам степень восприятия. И по доли изумления, проявившейся на миг в глубине глаз, я понимаю, что сказала впопад. Человек с пяти утра на ногах и еще не ел! Шестой час вечера. Осознание этого факта прибавляет мне сил и уверенности: «Батюшка, мы Вас не отпустим! Вы должны покушать. Потом вы полежите, мы предоставим комнату. Может быть Вы даже задремлете и, отдохнувший, — поедете домой». Выпаливая все это, понимаю, что нахожусь перед необыкновенным человеком, который слушает не сами слова, а внутреннее состояние говорящего. В ответ на эту мольбу, происходит нечто неизъяснимое: батюшка делает незримое усилие — отлагает свою волю, немощь. Отказывается воспринимать тот факт, что все силы им уже отданы — соглашается исполнить волю чужую, которой так естественно пренебречь. Не способна передать происходящее. Эта безмолвная минута повеяла на нас чем-то неизвестным, неземным: ангельским послушанием. Отец Владимир, опустив голову, делает один, второй шаг вглубь дома. На третьем — звучит первый священнический возглас, начинается чин освящения.

Через краткое время совершается чудо — Господь возвращает батюшке силы. Вот он уже летает по комнатам: везде забегает и вокруг дома обошел, и сарай покропил. Неоднократно присутствовала при подобных требах. Поразила нестандартная длина службы, присоединение незнакомых, очень сильных по содержанию молитв против темных сил.

Вспоминаю все это с неслабеющим от прошедших лет чувством обновления. Поток победного света был излит в те часы на убогий дом, как будто это был царский чертог, и на нас, недостойных.. Все москвичи изменились, сияли лица и глаза, будто из глубины каждого пробился чистый источник. Через батюшку Господь произвел освящение: не одних только стен — человеческих душ.

Вот отец Владимир за столом, мы разговариваем. Батюшка рассказывал о серьезных вещах. В частности, о служении в Дивееве иеромонаха Рафаила*, о своем присутствии на келейной молитве подвижника, его крестном знамении редкой силы. Говорил, продолжая пристально вникать в то, чему был свидетелем. Крестное знамение отца Рафаила очищало окружающее пространство, изгоняло нечистых духов. (Рассказ напомнил глубокое впечатление от слов покойной, близкой мне старицы-схимницы Илиодоры: «Я видела сон о Страшном Суде. Кроме многого другого, там будут очень строго судить за небрежное крестное знамение». Матушка постоянно учила всех нас совершать его не только тщательно внешне, но главное — сосредоточенно внутренне. «Осеняя себя крестом, мы предстоим Господу на Голгофе. Приобщаемся Его Страданиям. Во всех, посвященных Богу, скорбях таинственно заключена — Пасха. Поэтому наши святые терпели любые лишения, а свет не покидал их. И только нарастал — все больше их освящая. Всей жизнью они причастились страданиям Бога, потому их крестное знамение обладало чудотворной силой»). Не случайно я вспомнила слова схимницы, слушая рассказы отца Владимира. Одним и тем же духом они были наполнены. Полтора года спустя, вспоминая об умершем духовном отце, старце Иосифе, отец Владимир благоговейно скажет: «Батюшка совершал крестное знамение — и крест оставался в воздухе. Продолжала действовать непобедимая сила, в нем заключенная. Крест сопровождал нас в пути...» (Да, батюшка, благословение старца, изгонявшего бесов, испившего полную чашу гонений и клевет, — сопроводило твою жизнь).

В ответ начинаю говорить что-то из самой души. Давно подобного не помню, как правило, произносишь только то, что готовы, хотят услышать. Рядом с этим человеком оживает твоя забытая подлинность. Чувствуешь себя так, как редкие минуты в жизни: переживаешь и мыслишь из действительной глубины, а не из очередной своей поверхности. Обыкновенно это никому не нужно. И самым близким. Испытываю неподдельное счастье. Человек призван общаться друг с другом и Богом совсем не на тех внешних уровнях, на которых это обыкновенно происходит. Вслушиваюсь в батюшку: живая, действующая, творящая волю Господню — душа! Велик духовный голод нынешних русских людей. Драгоценные, неспособные кануть в забвение минуты. Батюшка вспоминает святых отцов непривычно естественно: не цитатами проповеди, а применительно к ситуациям, которые в его передаче становятся выдержками из ненаписанного отечника. Этот священник не просто начитан, он органично принадлежит той святыне, которой делится. Старческие советы звучат его собственными мыслями. Известное кажется новым. Он имеет дар прививать дорогое для себя — другим. Запомнилась фраза: «Чем старательнее человек стремится исполнять заповеди Христовы, тем глубже он постигает свою немощь» (преподобный Симеон, Новый Богослов). Было непонятно, сколько батюшке лет. Он мог смеяться заразительно, как искренние дети, и в следующую минуту казался старцем, все в нем — очень просто и с редкой силой. Пять-шесть человек участвовали в разговоре, и каждый ощутил, что одарили лично его. Батюшка ел очень немного. Похвалил капустную запеканку и сказал, что будет просить готовить такую — свою матушку. Сидел за столом не больше получаса, сразу предупредив, к общему огорчению, что у него мало времени. Но, как ни странно, все остались под впечатлением длительного щедрого общения.

Провожаю батюшку через зеленое в цветах поле к остановке автобуса. И предчувствую, что он моментально уедет. Так и происходит. Это мы по сорок минут ловим транспорт. Автобус подошел через полторы минуты. Ощущая краткость дарованного времени, говорю: «Батюшка, вот возьмите...» — и протягиваю целлофановый пакет с нашей скромной благодарностью: какие-то фрукты. Батюшка реагирует так, как будто его одаривают недопустимо роскошно. Резко отстраняет сумку: «Это вам нужно!» Он уже знает, что у меня плохо с кровью. «Это вам необходимо есть фрукты!» Так как батюшка не соблюдает акцию приличия, а делает все с ошеломляющей искренностью, больно и по-детски страшно, что он на самом деле может не взять. Все происходящее в другой душе он воспринимает так отчетливо, как другие читают с листа, только необыкновенно стремительно — одним взором. Он жил иначе, чем многие. Мы что-то произносим и считаем, что люди должны на это ориентироваться. Батюшка не придавал никакого значения внешнему. Всегда слушал и отвечал на то внутреннее — единственное, что происходит в нас — на самом деле. Он бережно берет сумку с фруктами, благословляет, благодарно сжимает мне руку, в его глазах слезы. И произносит с необыкновенным теплом и человечностью: «Спасибо, друженька!» Говорит так, как будто знает меня давно, будто нас связывают пережитые им вместе со мной скорби, о которых едва обмолвилась. И этот человек видит меня в первый раз в жизни?! В следующую секунду рядом возникает автобус, батюшка в нем исчезает. Приснопамятная первая встреча с отцом Владимиром. Переживая потрясение от глубины восприятия не знающего меня человека, не подозреваю, что это священник, способный без объяснений постигать чужое, горькое и скорбное, почти не ошибаясь. И еще стану свидетелем того, как люди без конца будут переливать в него свою боль всех видов. Не только физическую, но все разновидности духовных скорбей: даже безысходность, саму оставленность Богом. И его душа будет отзываться на эти беды глубже и страдательней, чем пребывающие в них.

Шло время. По-прежнему я не решалась приходить к батюшке на исповедь. Всегда он в таких толпах. Здесь все священники перегружены, но он — особенно. И я стеснялась прибавить ему свою ношу. Подходил к концу первый год батюшкиного священства.

Прошло несколько месяцев, и отец Владимир серьезно заболел. Чрезвычайно тяжело. Дифтерит. Батюшка несколько месяцев был между жизнью и смертью. Во взрослом состоянии в подобных случаях нередки летальные исходы. О батюшкином состоянии я долго ничего не знала, и сама в это время болела необыкновенно тяжело.

Никакие обстоятельства не вынудили бы меня рассказывать об этом отрезке моей жизни. Но после ухода батюшки в мир иной начинаю смотреть на себя более отстраненно. И свою ситуацию воспринимаю поводом для великой милости Господней, незаслуженно излитой через Своего верного слугу на меня, непотребную. Быть может этот рассказ способен принести кому-то пользу. Тем более в наше время с нарастанием волны безнадежных ситуаций, которая грозит стать девятым валом. Знаю, что батюшка участвовал в сотнях подобных историй. Из мест его трудов изгонялись скорби, уныние и само исчадие ада — отчаяние.

Железодефицитная анемия у меня с детства, обострилась в переходном возрасте. И стала изнурительной хроникой к тридцати трем годам. С этого времени меня систематически забирали в больницу: один, потом два раза в год, с крайне низким гемоглобином. И месяц-полтора кололи в вену по пяти кубиков в день черные железистые препараты, не считая горсти всевозможных таблеток. Какое-то время я казалась трудоспособной. Потом опять резко слабела. Головокружения становились все изнурительней. Я не выдерживала никакой физической нагрузки, начинала задыхаться. Переходила на полулежачий образ жизни, и меня снова брали в больницу. Все это длилось годами. Казалось, я даже стала привыкать к полусуществованию. Тут-то и пришла беда. Стало невозможно поддерживать меня таблетками. Думаю, причиной явилось количество принятых лекарств. Резко ухудшилось зрение. В период очередного курса (было прописано 120 инъекций), когда мне вводили под названием витаминов очередную химию, открылась сильная лекарственная аллергия. Это не так интересно, поэтому скажу только, что последние попытки поднять мой гемоглобин завершились аллергическими шоками. Во второй раз уцелела чудом: температура выше 40°. Меня подхватила соседка по палате в момент, когда я падала в обморок, и положила на кровать. Температура росла. Открылся озноб до физической тряски. Чувствуя, что умираю, теряя сознание, я запретила перепуганным заведующей отделением и старшей медсестре ввести мне очередной «антиаллерген».

То страшное состояние, которое последовало за всем этим, было реакцией на привычку жить лекарственным допингом. Кроме гемоглобина ракового больного на последней стадии, на фоне головных болей и головокружений до предобморочных состояний, при отсутствии всяких сил — я утратила желание есть. С отвращением смотрела на любое содержимое тарелок. Проглатывала несколько ложек первого или второго — насильно, не ощущая вкуса. Отравленный химией организм был полностью разбалансирован. Врачи с раздражением смотрели, как я худею, слабею и начинаю походить на умирающую, и продолжали заставлять меня «попробовать» очередной препарат. Это, в лучшем случае, грозило высыпаниями на коже: вместо сна я расчесывала себя ночи напролет. Начала с ужасом смотреть на каждую предлагаемую таблетку. Но, принуждая меня «лечиться», медики считали, что выполняют свой «святой долг». Поблагодарив врачей, я ушла из своей последней больницы.

На работе с меня сняли все нагрузки. Ни о чем не просили, ничего не ждали. Все смотрели на меня с тяжелым чувством. Замечая резкую худобу, желтизну и шаткую походку, кто-то подозревал рак. Другие, видя, что из живой и общительной я превратилась в молчаливую и заторможенную, считали, что у меня психический сдвиг. Друзья и близкие советовали что-то полезное. Но никто не понимал элементарной вещи, что у меня нет никаких сил проводить курсы голодания, очищения. Слова участия вызывали во мне внешнюю благодарность, но не могли проникнуть за стену безысходности и нечувствия. Своих родных, одного за другим, начала хоронить с двадцати лет и к этому времени давно похоронила всех. Ни один из моих добрых близких по духу не был способен отреагировать адекватно тому страшному, что на меня надвигалось. Ощутила, что я одна на целом свете, и нет человека, который в силах мне помочь, который хотел бы просто понять меня. Я впала в невероятную безнадежность. Едва ползая, представляла, что завтра буду держаться за стенки и падать в обморок. За лежачей ухаживать некому. И вдруг ощутила: я не хочу жить и очень желала бы умереть. Мне казалось, что Бог меня оставил. Отчуждение от жизни усугублялось внутренней отстраненностью от Церкви. Я не просто роптала на Бога, я Его обвиняла в своем ужасном состоянии. Прости меня, Господи, еще раз прости, Владыко Святый и Благий. Я исповедовалась, причащалась. И будто бы каялась в своем бунте против Творца, но не называла главный грех: жажду прервать свою жизнь. За святые молитвы обо мне, я перестала обвинять людей и Господа — «смирилась» и стала просить смерти. Я пребывала в тупом отчаянии. И обдумывала способы, как уйти отсюда поскорее. Моя вина перед Богом была велика: понимала, что грешу — смертельно, что окружена толпой бесов, раз меня одолевают такие мысли, но была безсильна противостоять наваждению. Порой говорила: «Боже, я знаю, что грешно выпить упаковку снотворного, к тому же вдруг спасут и будешь идиотом на неизвестный остаток дней, или выпрыгнуть из окна с десятого этажа, — помоги мне умереть безгрешно, даруй смерть из Твоих рук». После этого я снова предавалась бесовским помыслам.

Всю весну и лето я пролежала, редко поднимаясь, в доме, в центре Москвы, глотая шум и гарь близкой трассы, не имея сил заставить себя вырваться в любимое Дивеево. Этот странный сон я увидела летом. Мне явилась покойная мама, одетая необыкновенно. После смерти, похоронив перед этим 93-хлетнюю монахиню, за которой ухаживала, она приходила в свете благодати, радости неизреченной. Теперь она была облечена в ветхую, полурваную, длинную черную одежду, дырявый серый платок. И я понимала, что мама выглядит так не случайно: это ее рубище покаяния, выражение крайнего смирения перед Господом — из-за меня. Ее скорбь обо мне, о моем непотребстве, крайности моего падения. Мы садимся в автобус и куда-то едем. Радуюсь, видя маму. Но на мои попытки заговорить она отвечает молчанием и отворачивается к окну. Понимаю, она удручена и с болью молится обо мне. Я недостойна никаких слов и должна все воспринять из глубины ее молчания. И во сне — я необыкновенно слабая и больная. Меня укладывают на солому в телегу, чтобы продолжать путь на лошадях. Телега стоит посередине пустого двора. Вдруг, откуда ни возьмись, возникает страшная лошадь с горящими сатанинской ненавистью глазами, серой масти. Она неожиданно высоко прыгает, собираясь обрушиться на меня и уничтожить. Но незримая сила образует надо мной прозрачный непробиваемый купол. В полном безсилии смотрю, как лошадь рушится на меня сверху всей массой, и ее копыта выбивают огненные искры из невидимой никому брони. Господня сила, неизвестно за что, защищает меня. Запрягают обыкновенных, нестрашных лошадей и мы продолжаем путь. Без слов, мысленно, мама сообщает, что мы едем в деревню — к знакомому монаху. Он должен меня исцелить. Я проснулась, перебрала всех известных мне священников. Среди них не было монаха в сельской местности. И позабыла странный сон.

Милостью Божией, уехала в Дивеево отстояв всенощную на праздник святых мучнеиц Веры, Надежды, Любови, моих покровительниц. (Первая моя духовная мать — монахиня Вера, в схиме Илиодора, после ее смерти в моей жизни появились матушки Надежда и Любовь). Святым участием небесных молитвенниц, я чудом вырвалась из духовного и физического чада Москвы. Незадолго до отъезда с болью узнала, что отец Владимир провел несколько месяцев почти в предсмертном состоянии.

В Дивеево, казалось, ничего не изменилось, чувствовала себя очень плохо, едва передвигала ноги. На третий-четвертый день по приезде нам с Юлией, которая меня сопровождала, пришлось участвовать в жуткой чужой ситуации. На наших глазах к мощам преподобного Серафима на носилках поднесли молодого человека: высокий, крепкий, красивый и полностью лишенный движения. Четверо плотных мужчин наивозможно приблизили, по разрешению монахинь, тело несчастного к святыне. Две плачущие женщины, мать и жена, обратились к нам: «Вы не могли бы помочь пройти с больным по Канавке* ?! Все здесь в первый раз». Мы согласились.

* Здесь и далее речь идет о Канавке у Дивеевского монастыря, которую повелел рыть преподобный Серафим Саровский, говоря: «Канавка эта — стопочки Царицы Небесной, здесь Она Сама прошла... Когда придет антихрист, везде пройдет, а этой Канавки не перескочит» (Прим. ред.)

Родные прикладывали безжизненные руки С. к каждому святому дереву, все непрестанно читали: «Богородице, Дево, радуйся...» Расставаясь, мать поделилась своим страшным горем. Они приехали из Т., ее сын спрыгнул с десятого этажа, в результате: ни одного перелома, все цело! — и полная неподвижность. Отнялась речь, С. все понимает, его кормят, за ним убирают, как за младенцем. Прошли всех врачей, им занималась столичная профессура. Никто ничего не может сделать, все отказались помочь.

Носилки внесли в маленький автобус, помахали на прощанье. С. проводил нас пронизывающим взглядом светлых светящихся глаз. Было тяжело и больно. Понимала, что преподобный Серафим пытается достучаться до моей окамененной совести: вот что случается с мечтателями прыгать с десятого этажа.

Прошло еще несколько дней, ощущала себя по-прежнему едва живой. Никогда не забуду, как я вошла в Троицкий собор. Поднялась по ступенькам и перед дверями притвора резко обернулась на звук хлопнувшей внизу двери. Мало ли кто за тобой входит, разве на это реагируют? Вижу, вошел и взлетает по лестнице легкий батюшка. Оказывается, в первый раз после больницы, после своей смертельной болезни, с голосом, едва звучащим. К нему бросается монахиня, одна, другая. Он благословляет, что-то говорит, весь озаренный, улыбка подчеркивает резкую худобу, желтизну, измученность лица. Вся моя душа рванулась к нему, как к родному: «Благословите!» Отец Владимир устремляется ко мне с тем неподдельным участием, которое столь трудно встретить, радостно благословляет. «Батюшка, я узнала, что вы были так тяжело больны? Вам лучше?!» Скороговоркой благодарит: «Ничего, ничего, уже все хорошо... Мне Марина рассказывала, что вам — очень плохо». В следующую минуту выговариваю батюшке, как отцу родному, с подступившим к горлу комом все о себе: про аллергию, о невозможности лечиться и поднять гемоглобин и что в больнице я чуть не умерла. Рассказываю так, как никому на свете не расскажешь, разве что матери, если бы она была жива. Батюшка смотрит на меня, он воспринимает мою боль столь явственно, как ощущает горечь пьющий горькое. Из дверей притвора уже выглядывают и радуются батюшке монашеские и другие лица. «Завтра же приходите на исповедь», — настоятельно, с добротой, вызывающей слезы, произносит отец Владимир, благословляет и исчезает за дверями храма.

Но разве это просто — решиться на искреннюю исповедь человеку в моем состоянии? Проходит еще неделя. На Покров Божией Матери я, заметив исповедующего отца Владимира, постаралась обойти окружавшую его толпу, в уверенности, что он не заметит. Каково же было мое изумление, когда он внезапно прервал чью-то исповедь, чтобы меня догнать: «Вам необходимо исповедаться за всю жизнь — не откладывая!» Это прозвучало с силой, с какою властен действовать врач, предписывая единственное средство против неизбежной смерти. Как будто ведомая преподобным Серафимом, против желания, мне было трудно и стыдно, — я пришла в храм. Добавлю, что в начале церковного пути уже имела счастье происповедать все предыдущее. Но пятнадцать лет спустя я видела пройденную без Бога часть жизни — на иной глубине. Тем более, благодаря последним изнурительным обстоятельствам. И вот я у аналоя на коленях перед Крестом и Евангелием. У батюшки, по обыкновению, уйма народа, но он выслушивает меня, как будто нет других, более часа. Его молитва, как живительный Свет, который простерт над прошедшими событиями, ярко освещает и казавшееся мелким, незначительным. Забытое чувство: Бог рядом, и Ему в высшей степени есть до меня дело. Обливаюсь слезами. Боже мой, сколько лет я не плакала на исповеди. Ощущаю рядом необыкновенное сострадание — живую беззвучную мольбу отца Владимира, обращенную к милости преподобного Батюшки. Он явно во всем этом участвует, принимает каждое мое слово. Так искренно, потрясенно все выговариваю, как будто самому Серафиму во всем сознаюсь.

Батюшка происповедовал меня три раза подряд, не с семилетнего, а с того возраста, как я себя помнила, с перерывами в один-два дня. Своей молитвой он открывал пространства каменистые и заросшие. Одной молитвой, без единого слова обличения, он открыл мне всю бездну непотребной гордости и маловерия, которые были причиной моего состояния. Наконец, я ужаснулась себя.

Никогда не забуду вторую из этих исповедей. Литургия кончилась, пустой храм, лишь толпа вокруг батюшки: он продолжает принимать покаяние людей. Здесь он с пяти утра, ранняя литургия, потом - поздняя. К двум часам остаюсь последней. Наконец, я у аналоя. Батюшка задает вопросы по ходу исповеди, он не только молится о помощи Божией для меня, окаянной, он активно участвует во всем. И когда я называю свой главный, никому еще невыговоренный грех, он хватает меня за руку, стремительно подводит к иконе Божией Матери «Взыскание погибших». И начинает в слезах, с беззвучным воплем о чужом прощении, класть земные поклоны вместе со мной: «Кайся!!!» Слезы градом у меня из глаз. В этот момент он задает мне вопрос, как будто не связанный с происходящим, о моем родном отце. Отвечаю правду. «Ох, уж мне эти отцы!». — восклицает батюшка, его лицо заливает новый поток. Он стирает его всей ладонью резким движением, но слезы не перестают литься по его лицу. Я не знала, что можно так сострадать чужой беде. Узнав батюшку глубже и то, что самые неожиданные вопросы его не были случайными, думаю, мое состояние было сокровенно связано с загробным неблагополучием моего отца. Майора, политработника, которого видела в последний раз в жизни трех лет от роду. После этой исповеди я ощутила, что начинаю оживать, приходить в себя.

На следующий день батюшка пригласил меня в первый раз к себе домой. Он жил тогда на Канавке, в старом деревянном бараке без всяких удобств. Маленькая обшарпанная келья с безцветными, отстающими от времени обоями, о ремонте мысль здесь никого не посещала. Полупотресканные, частично разбитые стекла окон. Печка. Дрова в дальнем сарае на улице, туалет — там же. Слава Богу, есть холодная вода, хотя канализация отсутствует. Каждый день батюшка, угощая гостей чаем, кипятил воду двумя кипятильниками в литровой кружке и кофейнике. Пришла к назначенному времени, но отец Владимир исповедовал еще сорок минут матушку священника, у которой было семеро детей и уйма неразрешенных проблем - такое несчастное замкнутое лицо.

Наступила очередь женщины, которую привез из Москвы батюшкин друг-иконописец — с какой-то страшной семейной драмой. Затем батюшка пригласил в свою келью с бедными бумажными иконами друга-художника и меня. Далее для нас четверых происходило то, что никогда не изгладится, не померкнет. Зажигая толстые монастырские свечи, глубоко внутренне сосредоточенный, батюшка раздал их нам и начал молиться вслух с земными поклонами. Первые же слова заставили меня вздрогнуть, дохнули в душу забытым умилением. Семью краткими иноческими прошениями начинал любое правило близкий мне почивший 93-лет старец — протоиререй Николай (Сушко): «Боже, милостив буди мне грешному; Боже, очисти грехи моя и помилуй мя; создавый мя. Господи, помилуй; без числа согреших, Господи, прости мя; Владычице моя, Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго; святии Архангели и Ангели и все святии, молите Бога о мне грешнем; Ангеле, хранителю мой святый, от всякого зла сохрани мя; святии...— далее батюшка назвал имена небесных покровителей всех присутствующих, — молите Бога о нас». Он открывал тексты, неизвестные мне. Через несколько дней я спросила о книге, по которой он начал правило. Редкое издание — келейные прошения святых.*

* «Молитвы, которыми молились подвижники келейно», Москва, 1991

Никогда не слышанные мною молитвы, исторгнутые из недр души, глубина покаяния древних и новых подвижников дышала в них Духом Святым. Смогу ли передать хоть что-то об этих минутах? Каждую молитву батюшка произносил из той подлинности, которую мы в себе не открыли: «Услыши стенание мое, утеши мя и помилуй в горести моей... ко Твоему цельбоносному Образу пение возсылающих со умилением, яко Тебе Самой з д е сущей и внемлющей молению нашему. По коемуждо прошению исполнение твориши...» Было пронизывающее чувство, что горе внимают каждому слову и можно верить в исполнение просимого этим человеком. Каждую молитву он сопровождал земным поклоном, который мы повторяли вслед за ним, не чуя под собой ног, не ощущая себя телесно. Это не ты — привычный, совершенно иная, истинная твоя сущность — жила, и так глубоко, как редко приходится жить. Батюшка раскрывал толстые и тонкие старые книги. Серые страницы с крупным славянским шрифтом были закапаны воском, дышали святыней. Содержание неизвестных мне текстов посвящено покаянию: «Слава Тебе, не погубившему мя доселе; слава Тебе, потерпевшему согрешения моя... Благоутробия Источниче, даждъ ми ныне умиление и воздыхание, яко да восплачу злых моих безмерныя моря... Безплодия зря многоболезненныя души моея, еще потерпи, Христе, и не посецы мене, якоже смоковницу оную проклятую, отцев Боже... Камень отвалив ожесточения, Господи, от моего сердца, умерщвленную страстьми воздвигни душу мою, Благий... Даждь ми, Христе, разум и терпение, еже не осуждати согрешающих с кичением фарисейским, но, яко мытарево покаяние, приими, и яко блуднаго сына, Боже, вечери Твоея достойна мя яви, и грехов прощение ми даруй... Помилуй всестрастную мою душу, умилосердися Мати многомилостивого Бога, избавити мя Суда и езера огненнаго... Греховным недугом истаяваем, на одре отчаяния низлежу; темже мя, Врачу болящих, посети Твоим человеколюбием и не о с т а в и мя уснути люте в с м е р т ь... Мати Божия, Всесвятая, Стено христиан... противостани скверным и возносливым помыслом, да вопию Ти: радуйся, Приснодево!» (Канон покаянный иже во святых отца нашего Тихона Задонского. Канон преподобному Паисию Великому, имеющему благодать избавлять от муки умерших и живущих без покаяния). Жаль, что недостает места привести хотя бы избранные места из сборника «Скитское покаяние», которым нередко пользовался отец Владимир. «Господи! Спаси мя, погибаю. Се бо кораблец мой бедствует от искушения волн, и близ потопления есть. Ты, яко Бог милосерд и сострадателен немощем нашим, властию Твоею всесильною запрети волнению бедствий, хотящих погрузити мя и низвести во глубину зол, — и будет тишина, яко ветры и море послушают Тебе. Аминь». Встречались молитвы против темных сил. В какой-то момент слышу, звучит уже столь особенное, что не выдерживаю, стоя на коленях, приподнимаю голову, робко смотрю на батюшку. Оказывается, он уже давно ни в какую книгу не смотрит. Слегка приподнятое лицо, глаза, устремленные повыше раскрытых страниц — он сам, то есть Бог через него, - творит молитву. Батюшка взывал к внимающему Небу о снисхождении, прощении. О спасении душ - во что бы то ни стало, по великой, неизреченной Милости Господней. Свободно звучала церковно-славянская речь. Эти тексты изливались из него так естественно, как будто он читал написанное в воздухе. Душа ощущала неземное присутствие, понимая свое полное ничтожество, блаженствовала, жадно впитывала слова. Вслед за батюшкой, будто первый раз в жизни, постигали их великую сущность. Мне кажется, и сейчас хранится в ведении какого-нибудь Ангела этот небесный текст.

Не могла бы сказать, сколько все длилось. Не знаю, с чем сравнить пережитое в те часы благоговение. Это моление низвело на нас, непотребных, благодать Господню: страшно было выпрямиться, поднять лицо. Было утрачено ощущение времени. Оно казалось безграничным пространством; я очень удивилась, уяснив, что все длилось часа полтора.

На фоне происходящего что-то изменилось, как будто тьма, окутывающая меня, отпустила - разжала когти. Враг отступил. Милостию Божиею, батюшка совершил в этот день великое благодеяние для меня, недостойной, — настоящее чудо. Он и сам весь сиял, внутренне радовался, благодарил Бога, это было слышно без слов. Тут же отвел в сторону, ввел меня в содержание драмы женщины, которая здесь молилась. Попросил, чтобы я помогла написать ей первую в жизни исповедь. Хочу заметить, что батюшка не просто благословлял на какое-то дело: осенив тебя крестным знамением, он продолжал участвовать в дальнейшем. Душа воспринимала силу молитвенной помощи. Я не просто воспрянула духом: хотелось что-то делать, благодарить Господа. И в глубине ночи, трудясь над исповедью, мы обе чувствовали, будто батюшка тоже не спит, своим живым состраданием помогает осуществиться покаянию человека, тридцать с лишним лет отметавшегося Церкви. Батюшка был большим духовным педагогом. Недаром он поручил мне это дело: всегда полезно соизмерить свою скорбь с чужой, еще большей бедой.

Сколько их было, людей, к которым батюшка — безоглядно, не помня о еде и отдыхе - бросался на помощь... Он не мог выносить зрения чужой погибели. Батюшка спешил к людям, как бросаются в воду спасать утопающих. Число страждущих постоянно увеличивалось, они окружали батюшкину жизнь. Как будто специально, по какой-то тайной договоренности, к отцу Владимиру шли и ехали люди в особенно тяжелых ситуациях. Не помню, чтобы он кем-то пренебрег.

Моя подруга имела возможность безплатно отправлять в Киево-Печерскую Лавру близких знакомых в почтовом вагоне. Она устроила такую поездку отцу Владимиру. Тесный вагончик, забитый тюками, бригада почтовиков, маленькое купе на четыре полки без дверей, где попеременно спали проводники. Мы ехали в этом купе. Молились или разговаривали о серьезном. Батюшка все время в несметной толпе, и вдруг такая милость. Отец Владимир общался и с обслуживающими вагон, он всегда старался тут же что-то делать для всех людей, которые оказывались рядом. Незабываемая поездка, освященная светозарной силой, несравненной молитвой. Тогда мною внятно было осознано: отец Владимир — монах!

Позже узнала от матушки Ирины, что они с батюшкой, после рождения второго ребенка, дали обет целомудрия и многие годы живут под одним кровом как брат с сестрой. К дате своего официального пострига батюшка жил серьезной духовной жизнью около десяти лет. В этом же году отец Владимир с семьей ездил в Лавру преподобного Сергия и в Переделкино на исповедь к архимандриту Кириллу. Мне посчастливилось участвовать в этой поездке. После исповеди у отца Кирилла батюшка и матушка были необыкновенно утешены, мирны и светлы. Отец Владимир просил благословение, вслед за благословением своего почившего старца Иосифа, на серьезную подвижническую жизнь, слов о возможном постриге не было. Отец Кирилл сказал с радостью: «Благословляю: на свете нет ничего выше монашества!» Слова духовника Троице-Сергиевой обители определили путь отца Владимира, хотя сам батюшка не решался, по своему смирению, относить их к себе в прямом смысле.

В Киевскую поездку мы посетили Феофановский скит, Киево-Печерскую Лавру, приложились ко множеству святых мощей. Помню, как после молебна в пещерах, служащий иеромонах поднимает Распятие, чтобы осенить множество верующих, и какая-то одержимая завизжала не своим голосом: «Опусти Крест!!!» Maтушка Ирина сказала, что ее духовный отец называет одержимых «апостолами нашего времени».

На следующее утро отец Владимир служил литургию в скиту. Затем панихиду, поминая поименно Царскую Семью и наизусть множество непрославленных новомучеников. Почти все присутствующие плакали, ощущая близкое участие непрославленных любимых святых. Нас без конца спрашивали: «Что за батюшка? Откуда?» Услышав: «Из Дивеева», — все как-то утешались, будто от преподобного Серафима должен быть именно такой священник. Несколько монахинь отдали ему записочки с просьбой поминать родных. Передавали их со светлым детским доверием, как в руки родственника. И батюшка, сияя улыбками, будто сам получал благодеяния, радостно записки принимал. Происходило что-то особенное, трепетное, благодатное, светились все лица. На другой день батюшка служил литургию в Киевском соборе.

Одним из подарков обратного пути был разговор о покаянии. «Хочу сделать вам замечание, — сказал мне отец Владимир, — вы постоянно перечисляете грехи общими словами. Но исповедь должна быть конкретной. Послушайте, как я буду исповедовать завтра эту поездку священнику». Далее мне был преподан памятный урок. О возможности подобной исповеди я не предполагала. Необыкновенно трезвая констатация никому неведомых фактов. Батюшка анализировал события двух прошедших дней, углубившись в себя, и полностью безстрастно. Вспоминая свое общение в Лавре с одним из монахов, он обнаруживал помысел превозношения, за который жестоко себя корил, это выражалось не в эпитетах, в глубине раскаяния. Каждая фраза исповеди — приговор неподкупного прокурора себе, подсудимому. Мельчайшие подробности назывались собственными именами. Канва жизни, внутренних, чаще всего неопознанных нами, движений души, ускользающая почти в небытие, была для этого человека ясно зримой. Он удерживал ее молитвенным вниманием, пристально разглядывал. Любой оттенок осуждения, миг самого тонкого недобра — тут же улавливался и пригвождался. Передо мной был незнакомый человек: хладнокровный, с хирургическим умом, который занимался без всякого жаления выслеживанием и исторжением признаков гибельной болезни или своих личных врагов. При этом мне открывалось, как можно воистину — бояться греха. И формула «страх Божий», отнюдь не возвышенная фразеология — насущная реальность, основа и стержень жизни. Та тщательность, с которой производилась эта душевная уборка, убеждала в том, что батюшка занимается ею ежедневно многие годы.

Со стыдом я сравнивала свое саможаление на исповеди с отсутствием самооправдания у батюшки. И думала: «Он, наверное, так всю жизнь может — по минутам разложить». Четкость ума, пронзительная ясность взгляда на вещи - поражали. Длинный перечень завершился несколькими горячими покаянными фразами, живой мольбой о прощении — перед Богом, Который здесь и сейчас принимал это покаяние. Узнав батюшку глубже, смею свидетельствовать, что он был человеком, который боролся с грехом не на жизнь, а на смерть. Используя самые жестокие приемы. До полного попрания себя. Думаю, это было основой его редчайшего дара — способности так глубоко помогать чужому покаянию. Я видела человека, безпощадно себя обвинившего и немедленно — получившего облегчение, тут же прощенного Господом за эту жестокую правду о себе. Пронизывала мысль: как будто мне это знакомо, что-то явственно напоминает... То же самое сочетание — безстрастная фиксация греха и попрание, уничтожение его гневным отвращением, припадание к милости Творца. Вспомнила: подобное я встречала в тайных покаянных дневниках святого праведного Иоанна Кронштадтского. Ощутила себя расхлябанной, тиной и болотом, в сравнении с батюшкиной собранностью. Монашеские четкость и трезвение. И вдруг поняла, о каком монахе говорила мне во сне покойная мама.

Общаясь с батюшкой в течение шести лет, ощущала себя подобно убогому, который обрел нечаянное богатство. Так он одаривал нищих. Это производило ошеломляющее впечатление. Мы навсегда, здесь и там, останемся в неоплатном долгу перед батюшкой. Сохранился рассказ о повторявшемся эпизоде раннего детства отца Владимира. Ребенку было три года. Отец покупал в магазине сто грамм конфет. Но никогда мальчик не мог донести их домой: по дороге все раздавалось встречным. Мама огорчалась: «Неужели для мамы нет ни одной конфетки?!» Раз за разом Володенька обезкураженно показывал пустые ручки: «Все! Нету! Все — раздал».

Думаю о том, как батюшкина душа, при всей глубине зрелости сохранившая детскую искренность и святую простоту, явилась в час смерти перед своим Христом. Упала ниц: «Нищ и наг... ничего не имею. Господи. Все, что Ты мне дал, все — р а з д а л».

«Мы не обязаны друг другу ничем, кроме любви»

Думаю, что отец Владимир сам неустанно припадал к Господу с просьбой об этой милости. Был услышан. И получил небесный дар: Любовь к своему Творцу и глубоко невнешнюю, состраждущую, болезнующую Любовь — к человеку. В том числе ничтожному, незаметному, на которого, так сказать, никто взгляда не кинет, — любому. Живя сегодня в донельзя искаженном, противоестественном мире, мы замечаем, как нам не хватает сил на любовь к самым близким, дорогим, не говоря уже «о всех». Тем дороже увидеть своими глазами человека, который обладал этой нечастой во все времена способностью.

Непрерывным потоком к нему шли люди: один, второй, через минуты — следующий. Никому он в участии не отказывал, это была отзывчивость струны, натянутой до предела. У каждого уйма проблем и скорби, скорби... И он полностью поглощен каждым, но в данную минуту именно этим человеком, как одним единственным. И вспомнит всех этих людей в своей ночной молитве и будет опять умолять Бога о милости и спасении для них. Казалось, все самые скорбные, самые печальные на свете люди съезжались отовсюду, чтобы излить свою боль батюшке. Благодарю Бога за то, что знала, видела этого человека. Присутствовала при том, как он снимал с людей неподъемные вериги болезней, изгонял уныние. Как расцветали рядом с ним забывшие про радость. Благом было присутствие при общении батюшки с народом. Он тратился на людей непомерно.

Сегодня не все подают просящим на улице. Батюшка подавал милостыню со вниманием к людям, которых многие стараются не замечать. Помню сгрудившихся подле него бомжей с непривычно светлыми, детскими выражениями лиц. На девятый день батюшки мы торопились к могиле, раздавая денежки неимущим. Один заросший нищий, услышав поминаемое имя, с тревогой произнес: «Это не тот ли отец Владимир?..» Услышал утвердительный ответ и с искренней скорбью: «Господи, это же был мой благодетель». Для батюшки все, без исключения, были — люди! Дети Божии. За годы общения с ним не помню, чтобы он погнушался хотя бы одним человеком.

Инокиня Серафимо-Дивеевского монастыря Н. вспоминала, как выходила из храма вместе с батюшкой, и к нему бросилась женщина просившая «Христа ради». Он отошел от толпы, что-то ей сказал и передал деньги незаметным движением. Отец Владимир остро воспринимал действительную нужду человека. Нередко оказывал милосердие нуждающимся, своим и чужим духовным детям, без единого намека с их стороны, в момент действительной необходимости. Милостыню он давал безшумно, за закрытыми дверями, и если при людях, то так, что глаза посторонних были удержаны. Иногда паломники оставались в Дивеево сверх своих материальных возможностей. Собираясь уезжать, готовились к путешествию на «безплатных электричках». С неизменным тактом, без просьбы, батюшка нередко подсовывал простофилям деньги на дорогу.

Отец Владимир обладал глубокой внутренней скромностью. Помню, многие месяцы, больше года, домашние говорили о необходимости сшить ему новый подрясник. Когда я вблизи увидела тот, в котором, единственном, он ходил, была поражена, — это, без преувеличения, была одежда нищего. Ни один известный мне священник, ни при каких обстоятельствах, не счел бы возможным одеть столь изношенную одежду. В связи с явным недостатком средств и из-за отсутствия умелых рук, приобретение новой вещи стало проблемой. Кто-то предложил обратиться к светской верующей швее, через секунду задумчивости батюшка ответил: «Не справится, подрясник — это высший пилотаж». Прошел немалый срок, подрясник все-таки появился. Наверное, он так же быстро испепелился на батюшке, как и предыдущий. Впрочем, во что был одет отец Владимир, никому не приходило в голову замечать. Во вторую зиму своего священства батюшка ходил в текущих сапогах и шутил в ответ на чей-то испуг по этому поводу, представляя дело не стоящей внимания бытовой мелочью.

Когда, после двух с половиной лет служения, отцу Владимиру подарили первое облачение, светло-синее, Богородичное, помню глубину его благодарности. Он отнесся к нему бережно и отстраненно, как к незаслуженному дару. После многих просьб померить, он как-то застенчиво облачился. Когда заметили, что подкладка пришита недостаточно качественно, и с огорчением предложили: «Батюшка, мы заберем с собой и все исправим», — он немедленно ответил: «Нет-нет, и так слишком хорошо». И тут же унес его подальше от взыскательных глаз. Облачение не поражало блестящей парчой. Совсем недорогое: светло-синий фон заткан белыми матовыми крестами, оно оставляло самое скромное впечатление.

Невозможно записать все безчисленные рассказы об отце Владимире.

Одна раба Божия приняла монашество незадолго до смерти. Глубоко переживая свое недостоинство перед лицом великой милости Божией, ощущала приближение конца и думала, что Господу своему уже не послужит, ей нечем Его отблагодарить, и была очень угнетена. Отец Владимир пришел к ней в первый раз после пострига. И слышит от родственников: «Батюшка, Вы спросите, как ее зовут, она и разговаривать с нами перестала. Мы расстраиваемся: она Вам-то ответит как полагается». И батюшка торжественным славянским слогом вопросил о ее новом имени. Она испуганно на него посмотрела и робко, почти по складам, произнесла: «Не-до-стой-ная мо-на-хи-ня Ели-са-вета». А батюшка: «Я люблю тебя за это!» Матушка после этих слов пришла в себя, осознала, что дорога Богу и в своей крайней немощи. Через батюшкино сердце восприняла сострадание к себе — Самого Господа. Для Него пребывающее в болезни и скорби дитя — становится еще ближе. Как важно, чтобы именно в последние дни жизни, сугубо боримая дьяволом душа — устояла, не утратила правильного духовного устроения. Матушка раскрепостилась, стряхнула оковы ложных переживаний, хорошо исповедалась, с умилением причастилась.

Ее дочь Валентина, сторож Троицкого собора, добавила: «Батюшка бежит мимо, народ его обуревает. Благословляет на все стороны, но обязательно остановится: «Как вы там? Нужно зайти — маму причастить?» И без слов знает ответ. Прибежит, как бы не был обременен. Иногда просто физически ощущаешь его страшную загруженность, но всегда - улыбнется, пошутит. Дух всем поднимет. Причастит. Благословит. И уж нет его. А мы несколько дней в приподнятом состоянии».

Раба Божия Надежда: «Отец Владимир — человек самый близкий всей нашей семье, самый дорогой. И все сокровенное, что было на душе, можно было в любую минуту ему принести. И он принимал все как свою собственную боль, собственную радость. Подобных людей, мне кажется, я больше в жизни не встречу.

Хочу вспомнить один момент. Их было множество. Он приходил к нам в дом причащать мою бабушку, покойную монахиню Елисавету. Она всегда это предчувствовала. «Сегодня должен прийти отец Владимир, я его жду». — «Батюшки сегодня не будет, он занят, на исповеди». — «Нет, я жду. Он обязательно сегодня придет». Проходит час, полтора, два. И вот уже с порога: «Мать Елисавета, где ты там, моя дорогая? Христос Воскресе!» Это была молния — молния света, радости. Или батюшка обещал быть, но его задержали, и вдруг кто-то другой причащает. Появляется отец Владимир со Святыми Дарами: «Причастили? Хорошо. Будем соборовать». Через пять минут его духовные дети привозят кадило, свечи, все необходимое. Начинается соборование. «Ручки-то сама поворачивает, посмотрите-ка, ладошки: вверх-вниз, а я ей ничего не говорю». Бабушка лежит с закрытыми глазами уже тяжело больная. В конце всех молитвословий открывает глаза: «Спасибо, батюшка». — «Радость ты моя, да ты ж поднимись, поднимись, я же не хочу, чтобы ты уходила». — «Батюшка, да воля Божия будет на все». — «Запоминай, — говорит мне растроганно батюшка, — вот так бы и нам, такую детскую простоту». Батюшка, теперь ты в Царствии Небесном. Всех помнишь и молишься за нас, грешных и недостойных».

Матушка Ирина: «Батюшкина внутренняя и внешняя скорость нередко опережала мысль — так он быстро летал по дивеевским тропам. Убежит, вдруг — назад: просфору дать, что-то существенное для человека сказать, сделать. Иногда мне поручит: «Догони его скорее, позови к нам». Или: «То и то передай, это ему важно». Не позволял себе успокоиться: «Ладно, мол, поезд ушел». Нет, он всегда старался исполнить то, что считал своим долгом. Понимал, что опоздать можно — навсегда».

Еще один рассказ Валентины: «Удивительный человек отец Владимир. Для каждого — секунду находил. Нас же тысячи! И на всех его хватало. Это случилось на моих глазах. Одна бабулька поставила на дороге сумку. То ли к нему под благословение торопилась: батюшка не благословлял людей завешенных сумками, сам освобождал им руки, наверное, чтобы рассвободить сердце. А ведь торопится, со всеми говорит, смотрит в глаза. Он эту сумку не заметил, запутался в ней, еле удержался на ногах. Все-таки выскочил. Пробежал по инерции несколько шагов, застопорился и — назад. Наклонился и из своей сумки в ее котомку банку консервов, хлеб, третье, пятое... Я не выдержала, на старую напустилась: «Ты что себе думаешь? Он же мог убиться из-за твоей дурацкой сумки!» А он эту старушку обхватил руками за головку, поцеловал в темечко, и уж след его простыл».

Своей жизнью батюшка исполнял святоотеческую заповедь: «П р и н и м а й все, как из рук Божиих». В жизни нет случайного, безцельного. И нет более удачного времени для совершения нашего спасения, чем «с е й ч а с». Душа, стремящаяся к своему Создателю, не рассматривает — большое дело или малое. Ибо Тот, ради Кого она его совершает — безгранично велик. В ежедневной суете постигаем: «Для повседневных дел требуется больше небесной благодати, чем для великих».

Упомянутый эпизод — лишь несколько обычных батюшкиных минут. Но нельзя не заметить, сколько отец Владимир успевал за самое короткое время: помочь, поднять дух, подарить желание стать лучше несосчитанному количеству людей. И все мгновенно: улыбкой, словом, беззвучной мольбой — посев, неустанный труд на ниве Господней, «во еже добродетели семена сеяти». Словно он ощущал краткость своей и общей жизни и сокровенную скорбь Спасителя: «Посмотрите на нивы, как они побелели и готовы к жатве. Жатвы м н о г о, а делателей мало».

Наблюдая за батюшкой, не уставала удивляться: будто каждый человек был для него долгожданным, наконец обретенным родственником. Батюшкина любовь к людям обжигала своей искренностью, безоглядным расточением сил. Многократно в жизни была свидетельницей того, как, соприкоснувшись с Божественным началом самого незначительного человека, которое он один и способен был разглядеть, батюшка чтил его благоговейно и служил ему как слуга.

Глядя на него, думала: какие сокровища заложены Богом в недра человеческого сердца. Наверное, в каждой душе, и даже моей — уйма нераскрытых богатств, и мы обязаны их обрести, чтобы раздать другим. Со своей привычкой к нерадению не окажешься ли тем, кто закопал свои таланты, дарованные Христом? В батюшкину жизнь смотришь, как в зеркало, выявляющее твои подлинные черты, духовное уродство. Становилось стыдно за себя: ленивую, никчемную, безжизненную на добро. Сколько душевной щедрости, ласки, благожелательности источал батюшка на людей постоянно.

Этот феномен был бы мало понятен, если бы не слова Христа, возводящие личность другого на безпримерную высоту: «Матерь Моя и братья Мои суть слушающие слово Божие и исполняющие его» (Лк.8,21). Как безконечно близким дорожит человеком Сам Бог, значит, такая любовь возможна и должна через кого-то проявляться на земле. Рядом с отцом Владимиром начинал понимать: служение ближнему — Божественного происхождения. Он никогда не искал получить какую-то помощь, внимание, поддержку от других, всегда сам без конца одаривал всех.

Милостью Божией, батюшка видел прекрасное в каждом человеке, казалось, ему было легко любить людей. Он испытывал постоянную жажду поддержать, ободрить. В наше время, когда люда поголовно охвачены унынием, проблема помощи падающим духом стала особенно актуальной. В период скорбей, искушений и суровые старцы не скупились на слова участия, христианскую ласку, улыбку, мудрую похвалу. Сегодня на это — великое оскудение. Как чудо, мы перечитываем слова старца Алексия Мечева *, получившего от Бога дар Любви благодатной, всепрощающей и всеисцеляющей: «Со слезами прошу и молю вас, будьте солнышками. Согревайте окружающих вас, если не всех, то хотя бы тех, кого Господь поставил рядом». В отце Владимире мы узнавали дух московского праведника: «Мы должны подражать Любви Божией. Случай сделать кому-нибудь добро — это есть милость Божия к нам, поэтому мы должны бежать, стремиться всей душой послужить другому. А после... захочется еще и еще делать добро... И в сердце такого человека наконец вселяется Сам Господь: «Мы придем и обитель у него сотворим».

* «Пастырь добрый», Москва, Серда-Пресс, 2000 г.

Велика сила духовной поддержки, которую дарил отец Владимир ежедневно каждому требующему. «Ободрение нас вдохновляет; если его нет, гаснут многие благородные возможности. Ты думаешь, что не можешь добиться многого в жизни, не можешь сделать ничего хорошего, ничего прекрасного. Тебе кажется, что и твои друзья думают так же, и тебя охватывает безнадежное чувство собственной незначительности. Потом приходит кто-то, кто видит твои способности, чей взгляд ловит драгоценные проблески твоей души, кто видит в твоей жизни возможности, о которых ты никогда не подозревал, и говорит тебе об этом... Для каждого из нас много значит знать, что кто-то нами интересуется.

Любовь Иисуса к Симону, высказанная Им, и Его ободрение, стали для него началом новой жизни. Иисус поверил в него, и это наполнило его упованием. Христос видит в нас возможную красоту характера и возможную силу для служения и сразу стремится показать нам спрятанные в нас сокровища» (Государыня Александра Феодоровна).

Это делание не относится к простым или легким. Но для батюшки, казалось, оно было самым естественным. В народной гуще — это поистине был отец семьи, где все дороги друг другу: лица освещались добротой, искренностью, улыбались самые печальные, глаза светлели, хорошели самые непривлекательные, никто не чувствовал себя лишним, обделенным. Рядом с батюшкой каждому хотелось стать добрее, святее. Нередко можно было услышать: «На отца Владимира достаточно смотреть, и это такое утешение, что даже неважно, уделил ли он внимание именно мне».

Батюшка за все благодарил Бога. Пусть Господь и нам даст силы благодарения. Если нам выпало жить в обстоятельствах апостасийного времени, это не может быть случайностью — это Промысел Божий. Отец Владимир завещал нам не поддаваться унынию и в ситуациях, кажущихся безысходными. Он был великим борцом с унынием.

Одна моя знакомая рассказала: «Не знаю, являемся ли мы духовными детьми отца Владимира, не успели попросить об этом, но мы к нему прикипели душой. Он настолько чувствовал любое неблагополучие твоего внутреннего существа, это что-то невероятное.

Однажды мой собственный ребенок, хотя ему не было четырех лет, довел меня «до ручки». Иду и просто унываю: полное непослушание, выкаблучивание. В состоянии безсилия и страдания вхожу в церковь. Мимо бежит отец Владимир, вдруг резко останавливается, пристально смотрит на ребенка, подходит к нам: «Ну, запоминай! Маму нужно любить... слушаться... и — помогать! Ты услышал меня? Повтори!» Не узнаю своего младенца: он весь обратился в слух и внимание, у него что-то неописуемое на лице. Все старательно повторяет. Батюшка выслушал и побежал дальше. А сын был под таким впечатлением от его слов, что рассказывал дома: «Это же надо, папа, что мне сказал батюшка! Маму нужно любить! слушаться! и — помогать!» Причем ребенок, только что образец непослушания, был столь проникнут этим открытием, что долго к этим словам возвращался и пытался осуществлять их в жизни».

Эта семья из Тюмени переехала в Дивеево. Наталья вспоминает, что одно время находилась в страшном унынии. Ранее дома у них был близкий священник, его помощью они регулярно пользовались. А здесь — будто одни на свете. Уныние валило ее с ног. «Однажды, всеми силами сдерживая слезы, я причащалась. Помню, как отец Владимир внимательно посмотрел на меня в момент Причастия. А после службы сам подошел и спросил, как меня зовут. Давно хотела исповедоваться у него, но все не решалась, столько у него народа. Назвала свое имя, он улыбнулся: «Я теперь запомню и молиться буду».

В следующий раз причастилась, отхожу от Чаши, но рыдания просто душат, настолько тяжело. Выпила запивку, стою и плачу от душераздирающего состояния. Вдруг подходит отец Владимир и с невероятной лаской говорит мне, едва ему знакомой: «Я тебя умоляю, очень тебя прошу: ну, перестань плакать, пожалуйста». Вдруг берет меня за ухо и аккуратненько начинает трепать. Уже улыбаюсь сквозь слезы: «Батюшка, тогда уж и за второе». — «Ну, тебя начни за второе, еще обидишься» (узрев, видимо, ее склонность к обидам). «Нет, — говорю, — нужно и за второе». И он меня, с явным удовольствием, за оба оттрепал. Пришла домой, уши горят, но никакого следа от уныния.

Нередко в суете, на бегу, не расчешешься, завяжешь хвост, косынкой прикроешь. Однажды, с такой «прической» стою на исповедь к батюшке. Он меня не берет и не берет. Потом приближается ко мне: «Это ч т о у тебя на голове?» «Вавилонская башня», — с раскаянием отвечаю. «А, вавилонская», — с участием кивает батюшка. Но все становится ясно. И как он видит, ведь волосы под платком, внешне незаметно. Краской залилась, и с тех пор никогда такой небрежности себе не позволяю... Как это ему до всего было дело». Батюшка обладал почти материнской заботой о людях. Был внимателен и к мелочам, внешним и внутренним, и полностью скрытым, когда они могли мешать правильному устроению человека, порой незаметно для него самого.

«Однажды, — продолжает Наташа, — стою в очереди на исповедь. И во мне прогрессирует один грех. Бороться с ним не могу, покаяния за него моя душа приносить не в состоянии. Уже давно к батюшке приблизилась, а он берет людей и слева от меня и справа, посмотрит-посмотрит и берет других. Наконец, глянул на меня внимательно, взял за руку: «Ну, давай поклончики класть». И начинает делать вместе со мной поклоны. На третьем чувствую: что-то произошло, дошло до меня, в каком я безобразном состоянии. Слезы хлынули градом. Начала исповедоваться и никогда не забуду — это была одна из лучших моих исповедей». Отличительная особенность отца Владимира: многоразличными способами он добивался неформальной исповеди: умолял Бога, чтобы душа человека опомнилась, отвергла окамененное нечувствие — разболелась.

«Каких особенных вещей на батюшкиной исповеди не происходило. Моя подруга приехала в первый раз в Дивеево и у нее — тяжелое искушение: пропала сумка со всеми деньгами и документами. Избегалась, исплакалась, во всех местах искала, где только могла ее забыть, начиная с храма. Обезсиленная, стоит в очереди к батюшке. Он приглашает ее к аналою и неожиданно: «Ваше имя такое-то?» Она, пораженная, подтверждает. «Вы ведь из Тюмени?» — «Да! А откуда Вы знаете?» — «Назовите мне свой адрес». После ответа он протянул ей потерянную сумку со словами: «Она почему-то оказалась в моей келье».

Однажды невероятно нагрешила и говорю маме: «Сейчас пойду в храм, хотя бы к отцу Владимиру не попасть...» Но исповедовал он. Ну, думаю, будь что будет: ожидала нагоняй. А батюшка взял мою записку, прочитал, так милосердно посмотрел на меня — и ничего не сказал. Видел все. В другой раз стою на соборовании. Подходит ко мне и, помазывая, произносит с глубоким чувством: «Помоги тебе, Господи». Меня это смутило, я стала присматриваться: никому ничего не говорит, молча всех помазывает. Подходит ко мне и опять, с необыкновенным участием: «Помоги тебе, Господи». Окончательно остолбенела. Пришла домой, а мы в это время в Тюмень собирались. Уехали. И на меня нагрянуло искушение такого размера, что, если бы не те памятные слова... Поняла, что отец Владимир предупреждал об этом, и лишь его молитвами я все перенесла. Такого искушения у меня не было никогда в жизни».

Незадолго до смерти отец Владимир раскрыл еще раз «Письма Царской Семьи из заточения», вчитывался в строки Царственных узников. «Иисус сказал, что Его ученики — это «Свет мира». Он хочет, чтобы мы светили там, где темно, чтобы мы могли быть утешением для других и ободрением унылых. Господь наш. хочет, чтобы Его друзья в гуще мирового зла могли очистить его, чтобы среди скорби и лишений они могли утешать» (из дневников Государыни Александры Феодоровны).

Нередко люди искренне восхищались отцом Владимиром и пытались петь ему дифирамбы. Все это он безпощадно отметал. Услышала однажды, как батюшка ответил резкостью одному превозносившему его человеку: «Я тут бегаю и прыгаю милостью молитв преподобного Серафима, и не больше того!»

Отец Владимир был безконечно мягок, любовен, простодушен по отношению к людям, которые воспринимали его так же просто и чисто. Он мог становиться жестким, если начинали неправильно понимать его безбрежную доброту. И тогда он, как хирург скальпелем, мгновенно вскрывал гнойник. Батюшка был неординарной, притягательной личностью. И нередко к нему не просто привязывались сердцем, но, что называется, начинали «обожать» — это искушение обыкновенно для новоначальных. Батюшка применял к таким людям ряд духовных врачеваний, включая безпощадность. Однажды стояла у дверей его кельи в ожидании исповеди. Отец Владимир, кроме того, что задерживался допоздна с исповедниками в храме, брал нескольких домой, после всенощной и утром.

Отслужив литургию, батюшка продолжал исповедовать и в этот раз. Дверь, отделявшая его келью от прихожей, которая была одновременно кухней, приоткрылась и не нарочно услышала фрагмент разговора с неизвестным мне человеком: «...Будешь любить Христа! Преклоняться перед Ним! — это звучало так жестко, как пощечины по лицу. — Поняла?!» В ответ — молчание. «Что есть человек без помощи Божией? — мерзость и грязь». Это звучало: как можно не видеть, что я — ничто. «И Бог — Небо, превысшее Небес!.. Кайся! Иначе тебе здесь не быть!» Это был один из редких случаев, когда состояние отца Владимира можно было назвать сдерживаемым гневом. Минуты, о которых быть может небезполезно кому-то узнать...

Однажды, по приезде нескольких знакомых из Москвы, батюшка поспешил в храм, мы за ним. До службы оставался целый час, храм пустой. Отец Владимир скрылся в алтаре и тут же вынес котелок, в котором преподобный Серафим по сей день освящает для всех свои сухарики. Как только батюшка появился из алтаря, как из-под земли, возникла толпа: все, связанное с отцом Владимиром, имело оттенок сверхъестественного. Откуда взялся народ? Только что здесь было трое-четверо. И вот уже батюшка перелетает с места на место, сверкая радостью, на каждого одевает котелок. Люди с озаренными лицами спешат подставить головы по несколько раз... Это память о лучезарном счастье, благодать льется потоком, не существует слов способных выразить происходящее. Как притягивались к батюшке люди! Словно кусочки железа к магниту. Но еще в большей мере сам батюшка привлекался святыней. Он, держащий этот котелок, стал проводником Небес. Сам преподобный Серафим действовал через батюшку, руками святого каждый был осеняем святыней. И нет иных объяснений для этой преизливающейся благодати. Все вещи преподобного — непростые, к ним нелегко приблизиться одержимым. Но не во всяких руках они проявляют свою особенную силу. Батюшка не просто любил доставлять радость, что случается со всеми. Он дарил радость— преображающую, исцеляющую - небесную.

Как-то отец Владимир поделился: «Мое любимое слово — «отрада». — «Да? — обрадовалась я. — А мое: «утешение», потому что Царь Небесный — Утешитель». Мы поулыбались и заключили: «Значит, наш любимый образ — «Отрада или Утешение». Именно эту икону Богоматери батюшка получил при посвящении в монашество. День за днем после пострига со свечой и иконой в руках инок приходил в храм, прикладывался ко святым мощам, всю службу проводил в алтаре. В монашеских ризах, фантастически худой — батюшкины граммы таяли на глазах, неуклонно приближая цифру, о которой врачи сказали: «После этого мы Вас уже не спасем», - он выглядел почти безплотным, черный цвет одежд подчеркивал красоту иконы, которая в батюшкиных руках казалась драгоценностью. Божия Матерь сопроводила его до конца. Для нас имя этой иконы — вышнее предопределение батюшкиного служения, вчера и в вечности.

Вспоминаю историю этого образа. На Ватопедский монастырь Афона готовилось нападение. Монахи ни о чем не подозревали. Во время богослужения Царица Небесная, внезапно ожившая на иконе, произнесла: «Закройте ворота монастыря, чтобы вам не погибнуть от разбойников». В этот момент инок, упавший на колени, увидел, как Младенец Христос простер руку, заграждая уста Своей Матери: «Умолкни, из-за своего нерадения они достойны наказания». Пренепорочная Дева, как это может лишь Она Одна, отвела всевластную руку, и предупреждение прозвучало снова. И было повторено трижды. Монахи в самый последний момент успели затвориться. И были помилованы Богом. В наше время, когда человеческое недостоинство обретает все более страшные черты, чтобы возвысить голос в нашу защиту, Божией Матери требуются особые ходатаи, в числе которых Она, несомненно, принимает и отца Владимира.

Служение батюшки отличалось тем, что, подарив «авансом» редкую духовную радость человеческой душе, он тут же звал ее к серьезной духовной жизни.

«Три года назад, — рассказывает раба Божия Виктория, — мы ненадолго приехали в Дивеево с моей знакомой. Отец Владимир не благословил нас идти на послушания, быть может считая достаточной нашу церковную загруженность в Москве. Но так хотелось потрудиться в монастыре. Не послушавшись батюшку, мы проявили своеволие, напросились красить игуменский корпус. Спешим к отцу Владимиру поделиться радостью и получить благословение, как настоящие послушницы.

Пришла в Троицкий собор, когда служба уже закончилась. Отца Владимира ожидало несколько человек. Встала в очередь. Передо мной опиралась на палочку пожилая женщина. Люди, поговорив с батюшкой, расходились один за другим. Подошла очередь старушки, и произошло неожиданное: батюшка вдруг взял из ее рук палочку, подошел ко мне и, ни слова не говоря, ударил меня ею по спине, не больно, но ощутительно. От неожиданности я не успела ничего сообразить и сказала батюшке, правда уже без особенной радости, что мы будем красить игуменский корпус, и он меня благословил. Но моей знакомой совсем не пришлось потрудиться: ее маленький сын ни за что не хотел отпускать маму на второй этаж на «леса». А я через три дня, занимаясь малярной работой под ливнем, простудилась очень сильно. Вот что означало непослушание отцу Владимиру».

Батюшкино отношение к людям было особенным. При всегдашней перегруженности он находил время, чтобы выслушать других не только в момент их отчаянных ситуаций. Отец Владимир всегда был ограничен во времени, потому что делал непомерно много. Но, уделяя другому недлинную минуту, он одаривал нестандартной глубиной внимания, участия и понимания. За самые короткие миги общения человек нередко оставался под неизгладимым на целую жизнь впечатлением, ощущая себя должником батюшки, исходя из заповеди: «Мы не обязаны друг другу ничем, кроме любви». Рядом с ним люди преображались, расцветали таланты, во-первых, человеческие, но и множественные другие. Знаю ряд людей, судьбы которых батюшка — одним движением, краткой фразой — полностью переменил. Осветил новый путь, вскрыл мощный источник таланта, поддержал слабые способности. Он замечал и выявлял прекрасное в самом незначительном, на внешний взгляд, человеке, который о своем даре нимало не подозревал. Отец Владимир предвидел и знал значительно больше, чем мы могли и можем предполагать.

Пять лет назад привезла к батюшке профессионального светского художника, который находился в тяжелом душевном и духовном нестроении по ряду нелегких причин. Давно стало обыкновенным везти к отцу Владимиру всех, кому трудно. Прибывшие, человек шесть, окружили батюшку. Он раздавал благословения, о профессии Л. не имел никакого понятия, видел его впервые. После нескольких доброжелательных фраз одному, другому, он стремительно повернулся к Л. и произнес: «Будет писать иконы!» Это было столь особенно, что все мы ошеломленно смолкли. Но главное, вся жизнь художника с этой минуты полностью переменилась. Он стал успешно заниматься иконописью. К годовщине успения отца Владимира закончил его портрет. И обязан ему не только этой фразой, поменявшей весь его жизненный уклад. Известно несколько случаев чудесной помощи отца Владимира благодаря этому портрету, мироточение его фотокопий.

Однажды матушка Ирина заметила: «Как ты умудряешься советовать людям изменить род занятий — так удачно?» Батюшка, по обыкновению, уклонился от прямого ответа: «Но необходимо же подсказать человеку, что он совсем не своим делом занимается. Это же радость какая, что он займется своим!»

Когда Л. впервые написал преподобного Серафима, батюшка немедленно нашел ему заказчика в лице знакомого священника в Ардатове. Новорожденному иконописцу, хотя и с большим стажем в живописи, предстояло создать первую в жизни иконостасную работу: благословляющего преподобного на золотом фоне большого размера. У Л. не было доски, отсутствовали деньги на сусальное золото и краски. В свои трудности он никого не посвящал. В этот день к дому отца Владимира подъехал рафик, из которого вышла шумная семья, окружившая батюшку. Женщины благодарили его со слезами на глазах. Отец Владимир отшучивался, как человек, к которому все это не имеет никакого отношения. Его все-таки принудили взять конверт. Через считанные минуты конверт был вручен нищему художнику. Искренняя радость отца Владимира означала: «Вот для кого эти деньги предназначались!» В конверте оказался один миллион рублей (старыми деньгами), для Л. — деньги огромные.

Когда впоследствии при подобной ситуации я попыталась сказать батюшке, что в настоящий момент в деньгах нуждаются его собственная матушка и дети, он повернулся и просто молча глянул на меня. В этом взгляде было что-то столь особенное, что я сразу умолкла. Через несколько лет вспомнила эту минуту, читая старца Паисия Святогорца: «Любовь видна, когда человек дает, сам находясь в лишениях. Когда ты встречаешь нуждающегося, подумай: если бы на месте нищего был Сам Христос, то что я дал бы Ему? Безусловно, самое лучшее... Если тебе больно за какого-то страдальца, и ты помогаешь ему, то представь, на какую бы ты пошел жертву, если бы Сам Христос был на его месте... Господь говорит, что делая что-то одному из несчастных, вы тем самым делаете это Мне». Отцу Владимиру был близок этот, почти неисполняемый закон Христа: «Любовь должна быть для всех одна и т а ж е. Министр и нищий, генерал и солдат занимают в сердце человека верующего одинаковое место».

Как-то меня пришла навестить Татьяна, духовная дочь московского старца Михаила Труханова. Мы вспомнили об отце Владимире. Она поделилась свидетельством о тайном исцелении отца Владимира от смертельной болезни. Этот факт неизвестен и самым близким. «Впервые я увидела батюшку три года назад и при памятных обстоятельствах, — рассказала она. — Был день упокоения старца Сампсона, мы молились на его могиле. Вечерело, многочисленная толпа схлынула. Мы тоже собрались уходить. В это время появился отец Владимир. Священник, отслуживший последнюю литию, снимал поручи и произнес над духоносной могилой, засыпанной цветами: «Здесь не панихиды — молебны служить надо!» Отец Владимир очень живо повернулся к нему: «Вы так думаете?! Благословите!» (Очень ясно представила батюшку при этих словах. Знаю, что первостепенной важностью во всех случаях для него было наличие благословения). Тут же достал из пакета облачение и оглянулся на нас, мы — уже за оградкой. «Возвращайтесь, матушки, давайте ваши записочки». В следующую минуту уже горели свечи, начался незабываемый молебен. Когда он кончился, батюшка стал разоблачаться и вдруг произнес: «Ведь я здесь в больнице, на обследовании. У меня обнаружили рак... А вот я как к батюшке припаду, и его попрошу...» На наших глазах он упал на колени, обнял крест отца Сампсона, приник к нему всем своим существом и закричал: «Батюшка-а-а!!!» Никогда в жизни из таких глубин сердечных я не слышала зова...

Когда он встал, мы начали умолять его пойти вместе с нами: «Одна из нас живет совсем близко, на «Выхино», поедемте к нам на чай, ненадолго». — «Нет-нет, — отказывался батюшка, — не могу, я должен вернуться в больницу». Мы уговорили его. Так и запечатлелись в душе живые, всепроницающие глаза. Они видели все, все понимали. Своей любовью он немедленно входил в каждую ситуацию. За краткое время чаепития и разговора мы почувствовали себя так, как будто знали батюшку много лет. Не решилась нагромождать на него свои ситуации: слишком они тяжелы, хотя было видно, что человек безотказный. Но, когда мы прощались, он осенил меня большим сильным крестом: «Запомни, все твои сегодняшние скорби — ничто в сравнении с будущими. Крепись». Несмотря на явно нерадостное содержание, слова несли утешение. Напоминали о том, что Бог, предупреждая меня, промышляет о всех будущих обстоятельствах.

У отца Владимира было немного времени, но не осталось впечатления нашей обделенности: ни одну из нас он не прервал, ни малейшим намеком не дал понять, что мы забылись и одолеваем его рассказами более возможного. За краткое время мы сверх получили: внимания сердечного, молитвенной помощи, прояснения души. Такие люди — редкость! Особенно в наше время — сугубая редкость!

Как он нас, только что ему неизвестных, согрел! Как открывалось ему навстречу сердце. Он проникал в душу самую закопче-ную, тут же начинал отчищать, поднимать ее выше... И будто родной человек уходил от нас».

По ярким краскам рассказа Татьяны было понятно, что эта встреча, происшедшая три года назад, стоит перед ее глазами со свежестью вчерашней. Когда я поделилась своим впечатлением с духовной сестрой, она произнесла: «Непроходящей свежестью дышит благодать Святого Духа».

«Я за тебя отвечаю»

Когда сообщила, что уезжаю в свой монастырь, он сказал, чтобы я ему писала. Так началась наша переписка. Его письма были очень короткими, но всегда по существу. Все — очень содержательные, в каждом утешал, всегда подбадривал и наставлял, входя во все мои ситуации. Но так вот утешительно наставлял, как он один умеет. Через год, по милости Божией, мы с сестрами приехали из нашего монастыря в Дивеево, очень поздно вечером. Батюшка еще исповедовал. Успела взять благословение и коротко исповедаться. Он был рад моему приезду. Потом благословил и сказал на прощанье: «А я за тебя отвечаю! Я отвечаю за тебя, ты мне пиши», — и пошел.

До сего времени мы продолжали общаться. К живому я больше ни разу к нему не приехала, а переписка наша не прерывалась до конца. Хотя был период, когда он долго не писал, видимо, был в отъезде. И из-за болезни, конечно, и предстоящего пострига. Последнее письмо от него я получила 12 февраля, то есть незадолго до его смерти. Очень скорблю, ведь он ни словом, ни намеком не дал понять, что тяжело болен. Если бы я хоть что-то знала, предполагала, что у него так плохо со здоровьем, конечно, отпросилась у матушки игумении и приехала. Последнее его письмо было очень большое по сравнению с теми, какие получала обыкновенно. В нем было много глубоких наставлений. Теперь до конца понимаю, что это — его пастырское завещание мне на всю оставшуюся жизнь. Все письма я храню, как святыню, очень часто перечитываю. Он меня и после смерти утешает этими письмами, которые мне предстоит понять, воспринять еще серьезнее. Я считаю батюшку своим духовным отцом и ощущаю очень близким человеком, который не забывал меня в моих обстоятельствах и скорбях. Несмотря на то, что мы так редко виделись, всегда «слышала» его молитвы обо мне, грешной. Уверена, что и сейчас он не оставляет меня в своих святых молитвах перед престолом Божиим. Верю и знаю, что он спасся, что он «иже во святых».

Перед Пасхой наша сестра поехала в Дивеевскую обитель, я просила передать от меня поклон батюшке. Возвращается после Пасхи и говорит: «Молись о батюшкином упокоении». Всю Светлую седмицу я проплакала, постоянно о нем молилась, без конца вспоминала и все время плакала. И, однажды, просыпаюсь, а на душе чувство радости, облегченности, как будто пасхальное приветствие от отца Владимира получила. Слез нет, и на душе одна радость. Это батюшка меня удостоил — посетил, хотя буквального сна не помню. Слезы полностью прекратились, и если осталась скорбь, то о себе самой, своей неготовности войти туда, куда пришел он.

В нашем монастыре сестры неоднократно рассказывали мне, как батюшка помогал им, когда они были проездом в Дивеево. Он участвовал в жизни множества людей. Отец Владимир жалел всех. Его доброта была не простым талантом, все человеческое имеет предел, — она была Небесной отмеченностью. Благодарю Господа, что при жизни отца Владимира стала его духовной дочерью, и после того, как его не стало, все равно он — мой старец. Смотрит на меня с фотографий и будто рядом, живой, сострадающий. По-прежнему явственно участвует в моей жизни. Не оставь меня, святый отче, до конца».

О письмах батюшки ко мне, недостойной. Обычно он писал буквально несколько слов и обязательно присылал что-то в утешение: фотографию раки с мощами моей святой, преподобномученицы Великой Княгини Елисаветы или кусочек ткани от покрова преподобного батюшки Серафима, недлинные молитвы, а в конверте небольшие его записочки. Письмами отца очень дорожу, они меня связывают с живым батюшкой.

Письма отца Владимира инокине Елисавете:

Ленивый богомолец иер. Владимир».*

* P.S. ин. Елисаветы: «Но батюшка был совсем не ленивый, напротив, великий молитвенник. Так писал он по своему смирению».

Храни Вас Господь за молитвенную память о Дивеево, о преподобном батюшке. Повторяю для Вас (и для себя!) в утешение - от Государыни Александры Феодоровны, Которая так молилась, «чтобы Господь дал разум, премудрость и страх Божий всем людям, чтобы дух Господень нашел бы на всех...»

Матерь Божия — принесет Сыну Своему все слезы и молитвы тех, которые Ее еще не забыли и теперь!

Храни Вас Господь молитвами Богородицы и преподобного Серафима!

Ленивый богомолец иер. Владимир».

В письмо вложена фотография раки святых мощей преподобномученицы Великой Княгини Елисаветы с подписью:

«Храни Вас Господь, досточтимая инокиня Елисавета, по молитвам Вашей небесной покровительницы».

На обратной стороне фотографии — текст из Апокалипсиса: «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца. За это они пребывают ныне пред престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной. Ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод. И отрет Бог всякую слезу с очей их» (Откров. 7,14-17).

Желаю Вам в Вашем молитвенном подвиге всяческого утешения от Господа и Божией Матери.

Жить в России легче не станет, однако, верным Господь помогает и никогда не оставляет вне попечения, и вот такая любовь Его к нам укрепляет в сопротивлении духу времени. Недавно Побывавшие на Святой Горе, рассказывали, что монахи уверены в возрождении Православной веры в России, то есть таким образом православные всего мира получают помощь через и благодаря России! Подспудно пока, а если внимательно вслушаться, в глубине — признаки выздоровления все-таки есть.

Все больше людей начинают осознавать, что причина болезней — грех, и уже многие понимают, к Кому идти прежде людей-врачей!

Еще желаю Вам, дорогая матушка, пребывания в вере и любви. И держаться смирения и чистоты!

Ленивый богомолец иер. Владимир».

Поздравление с Рождеством Христовым 2000 г.:

Храни Вас Господь, дорогая матушка, в искушениях, посылаемых ради душеполезного препровождения гостевания на сей земле. В описанной Вами ситуации матушка игумения, с точки зрения Промысла о Вас, была сугубо права, отрезав... Есть правило общения в отношениях меж людьми — полагать, что человек, с которым ты общаешься — не глупее тебя. Матушка игумения может быть думает о Вас и сестре больше, чем Вы (и сестра) думаете. И таким вот образом укрепляет Вас на пути спасения! Ибо сестрица, с которой у Вас вышло недоразумение немощна. Потому (и отсюда) человекоугодие.

«Внутри любви к нашему ближнему сокрыта наша великая любовь ко Христу» (старец Паисий Святогорец). И он же: «...если монах будет гордо сравнивать себя с мирянами, то он падет и станет мирянином». Только Ваше искушение — чисто монашеское и результат, плод — соответствующий.

Поздравляю! И рад обращению духовной сестры.

Ленивый богомолец иер. Владимир».

Рад весьма и весьма, прочитав о великих праздниках в Вашей обители, так как должно проведенных!

Что касается Ваших сетований и скорбей об искушениях средь сестричек и собственной греховности и возможности спастись-не спастись, то все-таки в сознании своего окаянства (бедности духовной) положимся на великую к нам Любовь-жалость Божию и Царицы Небесной и заступничество святых угодников! В своем житье-бытье сколько раз убеждался, как Господь откликается на малейшие и тишайшие наши воздыхания! И это при моей сугубой греховности, которую также терпит Бог! Да и Вы имеете подобный опыт, о чем и писали моему недостоинству. Экскурсии — это нужнейшее дело, особенно когда проводят их сестры. Однако, желаю Вам во время проведения не забывать о молитве, ибо многоглаголание даже по послушанию отнимает много сил и рассеивает внимание.

Задача верующего, где б он ни жил, возрастать в вере, умножаться в освящении, достигая совершенства Любви. И еще наставление старцев: «Цель святой нашей Церкви — не христианизация общества, а спасение верующих». К сожалению, и в этом Вы сами убеждаетесь, общаясь с паломниками: жизнь, даже расположенных к вере, далека от того, чтобы в ней, жизни, воспроизводить сознательно заповеди Христа. А внешнее знание о христианстве приводит к выхолащиванию веры и к теплохладности и, в конце концов, одичанию. Что и доказывает Запад, особенно Америка. Да, не будет сего в нашей святой Руси!

Храни Вас Господь.

Ленивый богомолец иер. Владимир».

Благодарим инокиню Елисавету за духовную милостыню. Эти письма естественно воспринимать как обращенные лично к нам — любому искренне верующему, хотя худому и «неключимому рабу».

Духовная дочь отца Владимира Нина: «Батюшка благословлял многих своих чад исполнять Богородичное правило и любил, когда мы его не оставляли. Говорил: «Старец Зосима-Захария завещал: «Христа дает душе Пречистая Матерь Его. Молись Пресвятой усердно и будешь с Сыном Ее». Эти слова своей жизнью подтвердил Серафим Саровский. Не станем же их забывать и мы». Отец Владимир в каждый приезд в Москву постоянно служил панихиды на святых могилах старцев: схииеромонаха Сампсона, Алексия Мечева и схиархимандрита Зосимы-Захарии».

Непривычный батюшка

Через полгода мы приехали в Дивеево вдвоем с дочерью. Отца Владимира все еще не видели. Стоим, молимся, конец службы. Вдруг из левого предела появляется стремительный священник. И происходит нечто: в храме начинается необыкновенное оживление. Слева, справа, отовсюду люди стремятся к нему за благословением. Вот бабуля тащит за руку больную внучку, жалобным голосом что-то говорит отцу Владимиру, показывая на маленькую. Он озабоченно спрашивает о чем-то бабушку, потом девочку. Люди обступили его со всех сторон. Шепчу дочери: «Непростой батюшка. Не отец ли это Владимир? Помнишь, нам о нем рассказывали? Да, все сходится: небольшой, темные волосы, быстрый...» Подхожу к неизвестной инокине: «Скажите, пожалуйста, это отец Владимир?» — «Да, это он». Нам тоже хочется взять благословение у батюшки, но мы не осмеливаемся приблизиться. Только молча улыбаемся, наблюдая, как искренне ему радуются люди и как щедро оделяет батюшка всех подходящих своей любовью: улыбчивый, светлый, никто не оставлен им без внимания. Благословляет и тут же что-то тихо скажет, кого-то погладит по голове, другого потреплет за ухо, тому улыбнется, скажет доброе слово всем сразу — весь он, казалось, излучал ясную обновляющую силу. Смотрела и думала: «Редкий небесный дар получил от Бога этот священник!» Достаточно было видеть, с какими просветленными, счастливыми лицами отходят от него люди, чтобы имя неизвестного батюшки навечно появилось в моем еще совсем коротеньком помянике, где были имена лишь самых близких. Так же легко отца Владимира запоминали многие другие. И те, кто не был с ним знаком. Как только я рассказывала о батюшке, приводила один-два примера общения, как люди начинали его любить, подавать о нем записки, повышенно воспринимать любые сведения о нем. Всем непременно хотелось иметь его фотографию, каждый начинал считать его «своим».

Когда я стала духовной дочерью отца Владимира и в конце концов переехала из Москвы в Дивеево, имела от батюшки немало случаев необыкновенной помощи, явной прозорливости. За всю жизнь я не встретила священника, который мог так углубить мою исповедь, восприятие грехов. Как будто какая-то завеса спадала, и я с потрясением видела прежде незаметное для меня. Батюшка обладал способностью отогнать от человеческой души самых настоящих бесов, которые успешно помогают нам жить суетно, поверхностно, а мы - рады слушаться. Никогда не забуду один сон. Возвращалась из Москвы в Дивеево поездом. Во сне на меня было бесовское нападение. Как будто орава мальчишек старается проникнуть ко мне в окно, но все рогатые и морды козлиные. Пытаясь защититься, я отчаянно обращалась к Животворящему Кресту: «Да воскреснет Бог...» Но без всякого результата. Молитва, мои крестные знамения — были безсильны. Ощущая изнеможение от неравной борьбы, я вдруг опомнилась: «Надо звать на помощь батюшку». И тут же помысл от лукавого: «Чтобы позвать, тебе нужно прервать бесогонную молитву, что недопустимо!» Но через минуту адский натиск усиливается настолько, что кричу, не помня себя: «Батюшка-а-а!» Отец Владимир появляется в ту же секунду. Так и осталось в глазах: широкий рукав рясы, сложенные персты батюшкиной руки, иерейский крест, поражающий нечисть. В толпе бесов — гвалт и смятение, давя друг друга, они шарахаются от меня и пропадают. Оказывается, я кричала в голос, и даже разбудила соседей в своем плацкарте. Этот сон и помощь батюшки были на фоне последних месяцев его жизни. Отец Владимир до конца был страшен и ненавистен бесам. Недаром на него было столько клеветы и гонений. Но, по своему смирению, он всегда скрывал свои дарования. И наше потрясение перед лицом его особенных деяний покрывал шутками, а то и вовсе начинал юродствовать, специально себя уничижая. Но невозможно скрыть свет, который возжег Господь.

Люди, слушая по телефону об обилии батюшкиной благодати, изливаемой на других, начинали плакать на другом конце провода. По их словам, в тот момент они явно ощущали батюшкину молитву, переходящую на них через рассказчика. Начинали любить его безмерно, привязывались к нему всей душой. Торопились приехать в Дивеево, будучи не в силах побороть желание увидеть его воочию. Рада за всех, кто успел это сделать.

Когда батюшка занемог, все любившие его заочно очень переживали, усиленно молились о нем сами и просили знакомых. Было заказано множество сорокоустов, всевозможных видов поминаний во все стороны света. Услышав о батюшкиной кончине, многие начинали безудержно рыдать в трубку. Удивительно, какой сильной была эта заочная любовь! Никогда в жизни не сталкивалась с подобным явлением. Все вышеописанное происходило с теми, кому я лично поведала об отце Владимире. И как же была удивлена и обрадована, узнав, что и с ними все повторялось. Когда они рассказывали своим знакомым о нашем батюшке, их близкие начинали необыкновенно чтить и любить его. И молились и молятся о нем, как о самом близком человеке. Радость, переполняющая души, пасхальная — так умел любить наш дорогой батюшка. Он и заочно одарял людей избытком этой любви, сам не подозревая об этом. Светлая ему память, вечному молитвеннику нашему. Богу нашему Слава во веки веков. Аминь».

Раба Божия Вера: «Отец Владимир любил стихи. Однажды я присутствовала при том, как батюшка без пауз — прочел тут же созданное им стихотворение об Ангеле Хранителе. Это была настоящая духовная поэзия. Слова были столь неподдельно искренни, что касались глубины сердца. Помню, как при одном разговоре батюшка процитировал стихи И. Козлова:

Духовная дочь отца Владимира В.: «Мы с мужем связаны с батюшкой много лет. Год за годом я собиралась поступать в монастырь. Но отец Владимир сказал: «Выйдешь замуж и своего ребенка привезешь ко мне крестить». Я была недовольна и не верила этому. Он и жениха мне нашел с подобными взглядами. Сколько потратил на нас сил, прежде чем освободил нас от мечтательности и духовных иллюзий. Когда мы обвенчались, у нас ничего не было и жить было негде. И отец Владимир поселил нас в своей части домика, в которой когда-то сам жил в Подмосковье. Все предсказанное батюшкой сбылось, и первенца нашего он крестил. То большое, что сделал для нас батюшка, останется с нами. А вот мелочь расскажу.

У меня слегка деформировалось обручальное кольцо. Собралась ехать в ателье. В это время отец Владимир был проездом у нас. Неожиданно спрашивает: «Куда собрались?» Мы с мужем: «По делам». — «Бросьте ерундой заниматься». — «Нужно, батюшка, необходимо съездить». — «И зачем вам этот «вавилон» нужен?» — слышим вслед. Приехали, нашли на «Белорусской» ювелирное ателье. Стоим и читаем название: «Вавилон». Постояли — повернулись и поехали домой».

Раба Божия Раиса: «Однажды стою на всенощной в Троицком соборе и обратила внимание на тяжело болящего человека. Он и на коленях, и так молится, и плачет. У него невероятно тряслась правая рука, левой он все старался приподнять ее под локоть, чтобы хоть как-то перекреститься. Но получались одни несуразные движения. Тяжело было наблюдать эти муки., В другой раз вижу его на исповеди у отца Владимира. Сразу после этого ему стало явно лучше. А на третий день он уже свободно, как обычные люди, крестился. Подошел к отцу Владимиру, с навернувшимися слезами его благодарил, так радовался. У нас текли слезы умиления».

Когда надеяться на врачей потеряло всякий смысл

Когда надеяться на врачей потеряло всякий смысл, я поехала сначала к преподобному Сергию Радонежскому. В Лавре мне сказали: «Попробуй съездить в Дивеево, там есть прозорливый старец. Вот если к нему попадешь, он тебе обязательно поможет».

Это начало моего пути к Господу. Конечно, все было на уровне — зайти в храм, поставить свечку. Но мы с мамой молились. Очень скорбели, просили Господа, просили преподобного Серафима, чтобы он все управил. Оставила маме ребенка, собралась, и, ничего не зная: куда я, как доберусь, где там буду — отправилась в Дивеево. Приехала поздно вечером, посмотрела на монастырь, он мне показался такой огромный, величественный... страшный. Ну, где ж я тут остановлюсь? Ночь, знакомых нет. Зашла в полупустой храм: служба вечерняя, почти никого. Думаю, где ж тут батюшка? Как его найти, да еще прозорливого?.. Смотрю, заходит такой небольшой священник, с кем-то остановился, говорит. Я повернулась, думаю: спрошу у этого. Уж если не сейчас... служба заканчивается, к кому идти — не знаю... Подхожу, и из меня вопль: «Батюшка, со мной такое творится... Уже ничего не могу, не понимаю, что мне делать дальше — круг замкнутый. Мне сказали, что здесь в Дивеево есть прозорливый старец. Как мне его найти?!» Батюшка на меня посмотрел, говорит: «Здесь прозорливого нет, есть прожорливый. Пойдем-ка мы с тобой службу послушаем, а потом решим, что с тобой дальше делать».

С этого мгновения и началось, без преувеличения, мое возрождение, по молитвам преподобного Серафима и батюшки Владимира. Позже он мне сказал: «В этот вечер мне не нужно было идти в храм. Но как будто позвали: немедленно иди». Он тут же устроил меня на квартиру. На следующий день уже сугубо молился надо мной в своей келье. Сразу не было исцеления, мгновенного какого-то чуда не произошло. Но постепенно, изо дня в день, из месяца в месяц, медленно, но верно, я оживала, крепла, крепла. Чувствовала: я на верном пути. Все, что со мной раньше происходило, где я раньше лечилась, там если и была помощь, то кратковременная. А потом — еще хуже. После этой «помощи» я, буквально, погибала.

Во второй приезд в Дивеево у меня в храме пропала сумка. Пожаловалась батюшке. И через пару месяцев мне эту сумку вернули в Москве, из нее ничего не пропало. За святые молитвы батюшки такие чудеса с нами происходили.

Один раз мы приехали к отцу Владимиру всей семьей. Сидели за столом. Батюшка был очень хлебосольный: всех встречал, кормил-поил. Вдруг маму мою спрашивает: «Когда же вы сюда, наконец, переедете?» — «Да, батюшка, мы и так нередкие ваши гости». А сама думает: «Домик бы я здесь, конечно, купила, и на лето приезжала. Надо бы: уж очень мы больные...» А батюшка посмотрел ей в глаза: «Не приезжать! А покупать дом и жить!» Мама просто обомлела, потом мне рассказывает: «Это надо же, не успела подумать, а он тут же: «Не на лето приезжать, а — жить!» Батюшкиными молитвами, мы действительно вскоре расстались с Москвой и переехали в Дивеево.

Как-то собрались на источник. Зашли взять напутствие. Отец Владимир благословил искупаться. Мы спросили, не нужно ли ему привезти воды. «Конечно, нужно. Матушка вам все даст», — и заторопился на всенощную. Нам приносят огромную флягу, многолитровую, а у нас была маленькая машина, и своими вещами все забито. Мама думает: куда нам такую большую, мы ее и не вместим!» Батюшка уже далеко от нас. Вдруг поворачивается, посмотрел в нашу сторону и бегом возвращается: «Матушка, забери эту флягу, дай им что-нибудь поменьше». Ведь он с нами уже попрощался, уходил и не мог знать дальнейшего. Мама только подумала, он уже перехватил эту мысль, возвращается... А мама: «При нем и подумать ничего нельзя». Батюшка всегда необыкновенно нам помогал. Исцелил мою маму, когда уже сам был при смерти. Не забывает и теперь. Его молитвами живем здесь уже три года».

Инокиня София приехала в Дивеево из монастыря в Чебоксарах, после исповеди пожаловалась отцу Владимиру на свой страшный гайморит. Попросила помолиться о ее здоровье. А он взял двумя пальцами правой руки ее нос, слегка покрутил и сказал, чтобы помолилась преподобному Серафиму. Вскоре у нее все прошло, и больше мучительная болезнь, которая регулярно ее изводила, не возвращалась.

Раб Божий Виктор, Москва: «Меня отец Владимир привел к вере после десятка лет увлечений восточной философией, теософией, всеми Шнейдерами, Вивеканандами, Рерихами, Блаватскими и пр. Сколько нянчился со мной. Не забыть эти разговоры и как он парировал мой бред. Вначале я был столь развязен, что мог позволить себе иронизировать: «Не боитесь, батюшка, умереть и не обрести того рая, в который верите?» А он: «Не страшитесь ли в итоге наследовать тот ад, который отрицаете?!» И уже когда решился идти к нему на исповедь, он сказал с великой любовью: «Каждый принадлежит к одному из трех разрядов людей, как заметил Паскаль: «Одни узнали Бога и всей жизнью служат Ему — эти люди разумны и счастливы. Другие — не нашли и не ищут Его — эти безумны и несчастны. Третьи не обрели, но ищут Бога — эти люди разумны, но еще несчастливы». Не забуду все, что он мне говорил. По его советам прочел серьезные книги, почти всего Роуза. Но пробил он мою скалу именно любовью. Просто я увидел воочию человека, который готов на все — для своего Христа. Такие люди не умирают. И верю, как он взял меня за руку и повел здесь, так и там встретит — проведет сквозь мытарства. Вечная тебе, отче, память».

Рассказывает раба Божия Валентина: «Больше двадцати лет я постоянно кашляла. Думала, что у меня хронический бронхит, и это уже неизлечимо. Но болезнь имела, оказывается, духовную основу. Однажды я попала на исповедь к отцу Владимиру. Он занимался со мною очень пристрастно. Обнаружил серьезные неисповеданные грехи и назначил епитимию. Сказал: «Очень важно, чтобы ты все тщательно исполняла. Перед Рождеством еще раз исповедаешься и причастишься». Это было в начале Рождественского поста. Постоянно чувствовала молитвенное участие отца Владимира, его духовное внимание. И весь пост, хоть было нелегко, исполняла им назначенное. Вот уже и сочельник: стою перед алтарем, собралась к Причастию. И вдруг неожиданно мне плохо, тошнит, плохо... Едва успела отойти от алтаря, вытащить из сумки целлофановый пакет, как у меня открылась страшная рвота. Сбегала, умылась. И с необыкновенным облегчением причастилась, по милости Господней. И только на следующий день обнаружила, что я перестала кашлять. Несколько лет прошло, кашель ко мне не возвращается».

Раба Божия Вера, Новосибирск: «Попала я в первый раз на исповедь к отцу Владимиру. На другой день подошла его благодарить. И вдруг батюшка ни с того, ни с сего, говорит мне: «Скажи отцу настоятелю своего храма, что ему нужно задуматься о предстоящем монашестве». Я так удивилась, у батюшки-то нашего жена, матушка. Какое тут может быть монашество. Но по приезде набралась духа и все это от незнакомого священника — передала. Он посчитал совет недоразумением. Но представьте себе, через четыре месяца у настоятеля скоропостижно умирает матушка. И он теперь не только монах — игумен. Наверное, это прозвучавшее из уст отца Владимира предупреждение облегчило отцу утрату, подсказывая, что все это — Божий промысел».

Могу подтвердить, что батюшка нередко предсказывал, в личном общении и заочно, монашеский путь. У отца Владимира, кажется, было особое чутье на таких людей. Он предвидел будущее иночество даже невзрослых детей. На протяжении ряда лет наблюдаю, как сбывается обещанное им. Интересно, что сразу же после смерти батюшки, многие его духовные дети оставили светскую должность, стали работать в церкви (на что не могли решиться годы). Несколько близких ему людей приняли монашеский постриг. Знаю совершивших этот шаг сразу за днем упокоения отца Владимира, еще не ведая о смерти батюшки.

Один из рассказов: «Все в Дивееве меня так поразило и восхитило, — рассказывает раба Божия Мария, — что я день за днем стала думать: не остаться ли мне в монастыре. Мы приехали сюда с подругой, которую я считала несколько легкомысленной. Она подкрашивала ресницы, по делу и без дела гляделась в зеркало. На третий день по приезде стою в Троицком соборе, С. моя от меня отошла. Вдруг приближается незнакомый священник, благословляет и с доброй улыбкой тихо, чтобы не слышали другие, говорит: «К сожалению, тебе не придется поступить к нам в монастырь. А вот подружка твоя, та, которая так любит глядеться в зеркальце, — скоро будет наша». В это было очень трудно поверить. В тот день и подруга моя не поверила этому. Но факт остается фактом — она теперь послушница Серафимо-Дивеевского монастыря. Тогда я еще не читала Летописи и не знала, что Батюшка Серафим имел дерзновение благословить на иночество ту, которая, казалось, мало этому соответствовала».

Раба Божия Светлана П.: «Отец Владимир мог быть очень благодарен за малость, ибо дорожил чьим-то потраченным на эту безделицу сердцем. Выражал свою признательность и за какой-то дорогостоящий подарок, чтобы сделать приятное попечителям. Но знаю, что батюшка, не задумываясь, отдал бы любое достояние, чтобы, например, дало трещину чье-то упорное окамененное нечувствие, и чья-то загубленная душа сделала один шаг ко спасению. | Материальные ценности не имели для него никакой цены».

Раба Божия Алла: «Приехали мы как-то в очередной раз к батюшке за помощью (он очень помогал мне в тяжелой ситуации с больными детьми). И вижу, как ведут, с двух сторон поддерживая, к отцу Владимиру юную девочку: руки как плети, голова не держится, болтается, невменяемый взгляд... Висит на руках сопровождающих. Разговорилась потом с ее матерью. После школьного вечера дочь пошел провожать мальчик, на него имела виды другая одноклассница, которая обратилась к колдунье. И навели на девочку порчу. Батюшка немедленно включился в ситуацию. Молился над ней. На следующий вечер она уже крестилась и молилась в храме. На другой день исповедовалась у батюшки и причащалась. На моих глазах они со слезами благодарили отца Владимира перед отъездом. Девочка выглядела совершенно здоровой».

Духовный сын отца Владимира Николай: «Отец Владимир совершил в моей жизни настоящие чудеса. Но каждый раз строго предупреждал, чтобы я ни в коем случае их не разглашал. Поэтому не могу позволить себе рассказывать серьезные вещи, т.к. духовный отец не снял с меня этого запрета. И малых удивительных эпизодов было без числа. Помню, в начале нашего знакомства мы встретились на вокзале в Арзамасе с отцом Владимиром и Арсением, которые тоже ехали в Москву. Разговорились. Арсюша узнал, что у меня есть сын-подросток и радостно произнес: «Так мы можем с ним переписываться!» (Впоследствии, они действительно стали друзьями и несколько лет переписывались, прежде чем мы всей семьей переехали в Дивеево). Предложил: «Запиши, Арсюша, наши имена на молитвенную память». — «Вы тоже, пожалуйста, всех нас внесите в свой список: маму, меня, сестру и, конечно, папу». Отец Владимир вмешался: «Меня ему записывать не надо: я и так у него значусь четвертым номером». Поразился: никто не мог знать, что после архимандрита С. и двух близких мне протоиереев, действительно, четвертым в моем помянике стояло имя отца Владимира».

Рассказ раба Божьего П: «Моя больная жена закончила жизнь самоубийством. После этого начались мои мытарства: никто не берется отпевать и все. У кого только не побывал. Уже и владыка Иерофей с полным сочувствием после всех рассказов меня благословил, просмотрев выписки из психиатрической больницы, в которой жена лежала неоднократно. И вот я опять в Троицком соборе. Подхожу к одному из наших отцов. Выслушивает, кивает головой: «Да, да, отпеть надо, только мне сейчас крайне некогда. А вот подойди к тому приезжему священнику...» Подхожу, только начал в двадцать первый раз свои объяснения, батюшка на меня как возвысит голос. И чего только я не услышал... И в конце: «Много вас ходит — таких...» Тут нервы у меня сдали. Думаю: «Мне что ли за женой своей последовать?!» В эту минуту последнего отчаяния как «скорая помощь» появляется из алтаря отец Владимир. Еще не остановившись, на бегу взволнованно спрашивает: «Что с тобой?!!» Все навзрыд выговариваю. «Я немедленно отпою твою Валентину!» — и вручает мне зажженную свечу. Тут же начинает отпевание. Пустой храм, будто на Небесах. На многих отпеваниях я был, и до и после, но похожего не было ни разу. Проплакал всю службу. А прощался с батюшкой и уходил, как будто у меня после вековой ночи рассвело за окошком».

Духовная дочь отца Владимира Зинаида: «Как он любил всех радовать, это был безпримерный борец с унынием. Да, батюшка, неизглаголанный батюшка! Всегда ему некогда: люди, люди. Никакой возможности время уделить, бежит мимо, а скорбного — не пропустит. Помню, в таком тяжелом была состоянии, он оторвался от других, раскрыл мою ладонь, что-то положил, сжал руку. «Это тебе конфета — от уныния!» — и побежал дальше. Разжимаю пальцы, смотрю: та-а-ак! Верблюд... двугорбый, и чувствую, тоска физически от меня отходит. И — восстала. Дело, конечно, не в конфете, а в том, что он вкладывал — в слово, в улыбку, в один взгляд безконечного понимания. И такой мелочью прикрывал свою стремительную молитву о немедленной помощи».

Рассказывает раба Божия Екатерина, Саратов: «Для меня отец Владимир — дар Господень. Много я храмов обошла, разных священников видела и даже очень хороших, но такое чуткое отношение к первому встречному, думаю, и в прошлом веке нелегко было встретить. Это был священник, которому до тебя было дело. Через батюшку Бог подарил мне первую в жизни настоящую исповедь. И этот человек залился слезами о моих грехах. А мне, признаться, вовсе не казалось, что я сделала что-нибудь такое, из ряда вон. Многим он глаза на себя открыл! Батюшка воскресил меня для духовного восприятия вещей. Теперь все материальное существование для меня отнюдь не так важно, не столь интересно, оно потеряло силу меня завлекать. А важно стало, как посмотрит на меня Бог в тот или иной момент. И как я перед Ним в скором времени буду отвечать. Ведь если еще и пятьдесят лет жить, все| равно это быстро кончится. Благодарю Бога за свои перемены.. Прежде я относилась к внешней, малостоящей жизни как к настоящей, и без конца разочаровывалась, переживала, страдала. А теперь с вниманием отношусь к тому, что у меня внутри; вижу, как на душу постоянно нападают греховные полчища и должна непрестанно их отражать. Батюшка был улыбчив, ласков, но себя — не щадил. После первых восторгов по отношению к нему, объяснял, что он тут ни при чем, а все — благодать Христова, учил строгости и безжалостности к себе. Отец Владимир очень много для меня сделал и делает: чувствую его молитвы о себе и после его кончины.

Нередко он вел себя, как человек обычный. Специально, чтобы о нем не думали ничего особенного. Те, кто соприкоснулся с ним на самом деле, знают, каким потрясающим был этот человек. Навсегда это останется со мной: мне было убийственно плохо, хоть в петлю полезай (обстоятельства мои мало кому интересны). Стою у мощей преподобного Серафима, и меня душит страшная тоска. Вокруг толпа, в храме праздник. Уже: «Святая святым». Вдруг сквозь толпу ко мне прорывается батюшка. И без всякого моего слова напускается на меня: «Ты ч т о?! Что это ты выдумала?!» Обхватил мою голову правой рукой, сжал, прижал к своему сердцу: «Не смей такое думать!» Развел мне вихры на голове обеими руками, заправил под платок. Я — реву в три ручья. «Вот, то-то! — говорит. — Держись! Короткую жизнь продержаться осталось. Крепись!» Благословил с великой любовью и убежал к другим. А кто я ему? Он мне даже не духовный отец, не решилась его об этом просить, я-то не подарок. И слова о своей ситуации ему не сказала. Никаких объяснений.

Это была и есть — великая Божия душа, отец родимый, посланный жалостью Богоматери. У батюшки была какая-то материнская нежность к людям. Благодарим Господа. Через него нам светила, грела — любовь неземная. Хоть я того меньше всех достойна. Но душа так нуждается, чтобы за нее кто-то болел, страдал, кто-то участвовал в ней постоянно. В дикой жизни, которая нас окружает, мы всего, а этого тем более, лишены. Есть такие люди — старцы, которые болеют за весь мир, и при этом имеют силы пожалеть каждого никчемного. Таких я не видела. Но вот, по-моему, батюшка, хоть по возрасту не подходит, но был старцем. Как Амвросий Оптинский, мог шлепнуть по щеке — и зуб проходил.

У моей знакомой сильно болела опухоль на щитовидке. Врачи требовали делать операцию. Батюшка надавил ей несколько раз пальцами вокруг опухоли, и боль прошла, и операция не потребовалась. Одним крепким крестным знамением мог привести человека в чувство, вернуть душевное равновесие. За считанные минуты мог вынуть душу из помойки. И сегодня рядом с нами живут святые, а мы ходим мимо и не замечаем».

Мне поведали ряд подобных свидетельств. Слушая очередное, вспомнила слова старца Марфо-Мариинской обители Алексия Зосимовского: «Много слез сокрушенного сердца проливает человек, чтобы сделаться способным утешать других о Господе. Нужно идти туда, где туга душевная так мучает человека, что он склоняется на самоубийство. Это нелегкий подвиг, граничащий с истинным распятием собственной греховности, ибо только тот может уврачевать отчаявшегося, кто сам, силой своего духа, сможет взять на себя тяжесть его душевного состояния». «Христос мог избежать Своих страданий, однако Он Сам добровольно пошел на Крест. Бог любит особенно тех, кто добровольно идет на страдания Христа ради».

Раба Божия Ксения Н., Москва: «Это эпизод из жития афонского старца Силуана, портрет которого висит над кроватью отца Владимира. Когда-то на лесоповальных работах преподобный увидел, как могучий ствол дерева покатился по откосу на людей. У него сердце закричало, заплакало к Богу. И совершилось чудо: громада, грозившая смертью, наперекор всем физическим законам остановилась. Люди остались живы.

Так отец Владимир, если видел погибающего (как страшно зреть лютую бездну, готовую захватить поскользнувшуюся душу, а батюшка слышал, предощущал этот готовящийся бросок преисподней), его сердце начинало неудержимо вопиять, рыдать своему Богу — Единому Помогающему. И сколько душ остановилось в своем неотвратимом падении вниз, подхваченных порывом Божией Любви. Как мы все обязаны тебе, батюшка. Как тебя недостойны. Никто, кроме Бога, не знает про тебя до конца. Глубину твоей тайной боли за человека, сокрытой за улыбками, веселым тоном. Никто не сосчитает, сколько бы людей безвременно ушло из жизни, если бы не отец Владимир. Скольких он удержал от духовных падений. Вечная память тебе, батюшка. Вечная жизнь».

У рабы Божией Любови из деревни Яковлевка, тяжело заболела дочь. Обыкновенные врачебные средства не помогали. Мать безконечно скорбела, не имея возможности облегчить страдания больной. От безысходности она впала в уныние. Когда человека посещает настоящее горе, он неожиданно осознает меру своего одиночества: не с кем поделиться, нет человека, которому можно открыть душу, встретить понимание. Мир, утопая в суете, живет на своей поверхности, ему чужда глубина страдания. Легче и естественнее всего он просто вычеркивает таких людей из своей памяти.

Долгое время Любовь хотела попасть на исповедь к отцу Владимиру, но он всегда был окружен такой толпой народа, что она потеряла всякую надежду к нему пробиться. Наверное, горе вывело ее на батюшку. После очень важной для нее исповеди, она едва смогла произнести: «Отец Владимир, помолитесь о моей дочери, она очень сильно болеет». Батюшка ничего мне не ответил, только посмотрел такими глазами, словно Бог перелил часть моей боли в его сердце. Как будто я-поделила с ним свое несчастье. Ничего я ему не рассказала, но видела, что он страдает вместе со мной, что он взял мое — непосильное — на себя... В эту минуту он исцелил мою душу, и не только от уныния. Во мне начала расцветать надежда. И, хотя в ответ на просьбу батюшка не сказал ни слова, но, уходя, ощутила, что милость Божия возможна и для нас. Через некоторое время дочери стало значительно лучше».

Духовный сын отца Владимира И.: «Батюшка с кем-то общался на уровне богослова, с безыскусным — проще простеца. Полностью настроен на конкретного человека. И проповеди, доступные всем. Говорит так доверительно, что становится близким любому слушателю. Ощущает душу произносимого слова — мы ведь разучились слово воспринимать. Святых отцов читаем, как газету. Считаем себя воцерковленными. А вот жить по Евангелию — это редкость. Это совсем другое дело. Одаренных и красноречивых много. Но вот, чтобы после проповеди захотелось жизнь свою поменять — таких я, может быть, только двоих и знал. Иногда смотрю на отца Владимира, как будто он не здесь. Он ведь оттуда с нами говорит. Начинает с земного и выводит способных за ним пойти на небесный уровень».

Осталась в памяти проповедь батюшки на 9 мая — День Победы. Он напомнил, что перелом в ходе Великой Отечественной войны был связан с духовным событием: по линии фронта провезли чудотворную Казанскую икону Божией Матери, перед которой везде служили молебны. Генерал Жуков, будучи негласно верующим, в этом участвовал. Раскрытой душой, с нескрываемым волнением батюшка говорил о подвиге солдата, сравнивая его с подвижническим трудом монаха. Сражаясь за свое Отечество, принимая раны и умирая, воин получает прощение множества грехов, даже если был лишен церковного покаяния. В эту войну множество душ было очищено, обрело спасение и Царство Небесное. В сознании необходимости исполнить святой долг перед Родиной неверующие люди шли на смерть. Так сегодня, не колеблясь, должны идти христиане последних времен в сражение с невидимым врагом за свою небесную Родину.

Вторая мировая война была милостью Божией к России. Она стала покаянием многовиновного народа, с тех далеких и — недавних лет революции, за которые до сих пор мы не принесли подлинного раскаяния. По сей день — ждет Господь. Когда мы стоим перед всемирным бедствием, перед страшным ликом войны, воочию видим живые раны, слышим душераздирающие стоны, — нам открывается мистическая сущность происходящего. Каждый грех должен быть оплачен. Если Всемилостивейший Бог вынужден очищать нас такими скорбями, то мы, наконец, быть может, уразумеем, как страшно грешить. Кровь, крик, разорванные раны — вот он живой ад, которого мы, оказывается, достойны по нашим грехам. Этот ад мы заслужим, если не покаемся. Не дай, Боже, никому получить его ни здесь, ни там! Сегодня мы накопили несметные горы новых грехов. И не страдаем как должно, не плачем, не скорбим. Как будто не понимаем, что призываем на свою голову — новую грозу...

Батюшкины слова касались каждого сердца. Особенная тишина, глубокое единение душ пастыря с паствой. Говоря о народной нераскаянности, отец Владимир вызывал немедленное покаянное движение сердец. Это слово было на такой непростой глубине, что люди начинали чувствовать страх Божий, обыкновенно лишь теоретически присутствующий в нашей жизни. Как будто к нам приближалось неотвратимое возмездие Божие... И нужно сейчас, немедленно что-то, делать, менять... Пока не поздно!

Не умея сдержать слез, батюшка прочел людям стихотворение, найденное после боя в шинели русского солдата, убитого в Великую Отечественную войну. Редкий человек не плакал в храме.

Письмо к Богу

«А была бы полная семь-я!»

На одной пасхальной службе моя родственница Вера безсильно боролась со сном, каждую минуту зевала и начинала дремать. Накануне готовилась к Пасхе, день в суете, и теперь едва не падает с ног на ночной службе. Вдруг, очнувшись, показывает мне на отца Владимира: «Какой интересный батюшка, смотри, как исповедует людей: одного за ухо потреплет, другому шею нагнет...» Говорю: «Хочешь взять благословение?» — «В себе ли ты? Толчея какая, я к нему не пройду». — «Господь устроит». А он как раз очередного епитрахилью накрыл. Пробуем приблизиться к батюшке в невозможной толпе, и тут народ перед нами расступается — прямо к нему тропиночкой. Толкаю Веру: «Иди». Она до половины дорожки дошла и на меня оглянулась, она батюшку еще не знает и в чудо не верит, ей кажется, все равно не пройдет. Отец Владимир вдруг поворачивается, издали на нее смотрит: «Что, с п и ш ь?!» Она скорей к нему, руки складывает: «С п л ю, батюшка!» — «Ну, давай благословлю!» — и начал осенять крестом — такими ударами крепкими: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа». И у нее глаза так открылись, что двое суток она их закрыть не могла. Пришли к знакомым отдохнуть после пасхальной ночи. Все по кроватям. «Вера, ты что не спишь?» — «Да, не могу никак, глаза в потолок — и все». Мы выспались, домой уехали, а она так и не уснула, не только в этот день. Следующую ночь и день не сомкнула глаз. Такую благодать получила от отца Владимира — избыток сил на жизнь.

Не забыть, как гонения на него начались. Он ведь дивеевский был, а его хотели куда-то отослать, говорили: колдун, экстрасенс. Это, конечно, была бесовщина. Мы жили в Сатисе, под Дивеево, и так я напугалась: «Неужели правда?» Слухи пошли, чушь всякая, а я-то хорошо батюшку еще не знала и поддалась на дьявольскую удочку, в сплетни эти поверила. Смотрела на его матушку в храме и жалела ее: как она одна с детишками, ведь батюшку куда-то угнали. Вдруг он снова появился! Вернули его. А у меня сомнения: брать у него благословение или нет? Был большой праздник, народу очень много. Я в храм не могла войти: далеко жила, припоздала. Меня в угол зажали, стою в дверях. Молебен закончился, отец Владимир кропит народ и вылетает весь мокрый на паперть, щедро кропит. Все в радости, после батюшкиного кропления не оставалось недовольных. А я сложу руки и спрячу: «Брать-не брать?» Поверила этому вранью. А батюшка — прямо ко мне. Человек, который загораживал меня, отошел, и хочешь-не хочешь, а благословение брать надо. Руки складываются и поневоле протягиваются ему навстречу! Он: «Ну, что — спряталась?!» — «Батюшка, простите». Благословил и пошел.

Помню случай в храме. Появился в Дивееве человек, как будто с эпилепсией. Старушка приняла троих квартирантов и привела их в собор. Верующие они или нет, с крестом или без креста, но стояли у иконы преподобного Серафима, рядом с амвоном. Больной сидит с краю, на ступеньках, ведущих к иконе, а двое его держат за мизинцы с обеих сторон. Он бьется, а они стоят, придерживают. Другой поодаль: «Держите, держите его». Мимо проходит отец Владимир. Как раз перед Причастием, после «Святая святым», вот-вот откроются Царские врата. Наблюдаю, рядом стою. Батюшка смотрит на припадочного: «Отпустите его!» — и дальше побежал. Поворачивается, глядит на них, они его держат. Вернулся: «Оставьте его!!!» — отрывает руки помощников и резко, строго: «Ну-ка, отойдите!» Они молчат: «Я кому сказал?!» Они застыли, а бабушка, которая их привела, тихо: «Раз сказал, надо отойти». А этот бьется еще сильнее. Отец Владимир на него пристально посмотрел, а подручные: «Он же сейчас разобьется...» — «Не разобьется!» — с торжеством произносит батюшка и спешит в диаконские боковые двери. Отец Владимир больше не вышел, закрыл за собой дверь алтаря. Наблюдаю за «больным». Он бился-бился, видит: никто им не интересуется, после слов батюшки, тем более. Он один глаз приоткрывает, оглядывает всех, потом — второй... Тряска эта эффектная у него прекращается, он встает — спокойно так: встал и пошел! Отец Владимир вышел из алтаря после службы и к этой бабушке: «Это твой?» — «Да, у меня остановились». — «Гони ты их. Гони!» Такой был наш батюшка: все видел, все знал!»

Матушка Ирина: «Как-то отец Владимир исповедовал в левом приделе. И одна болящая вдруг начала периодически вещать грубым басом, под Левитана, громоподобным, наводящим некоторое содрогание на всех, якобы прорицательским тоном: «Не ходите к отцу Владимиру Шикину, не ходите к нему!» У святых мощей преподобного Серафима вырывались слова бесовской ненависти.

Батюшка смутился: «Надо же, я с ней вчера еще так долго занимался, вот дает!» Естественно он был обезкуражен не поношением. Фактом привлечения к нему внимания».

Раб Божий Алексий (Москва): «Впервые привез своего институтского друга в Дивеево в тяжелом духовном состоянии. Кроме обыкновенной греховной распущенности, было в нем какое-то особенное противление Богу. Постоянно приходилось останавливать поток его едких высказываний на предмет Церкви. Он страдал периодами глубокой депрессии, переходившей в запои. Кое-кто советовал ему психиатрическую больницу. Несколько лет уговаривал его поехать к батюшке. Но решился он на это, только когда, по моей просьбе, отец Владимир две-три недели стал молиться о нем, о чем он, конечно, не знал. И вот мы у батюшки дома. Он встретил нас, по обыкновению, очень приветливо, с отеческой лаской. Мой В. в ответ становится все более хмурым, неприветливым, почти откровенно грубым. Отец Владимир с улыбкой просит меня оставить их в келье вдвоем. В. тут же рванулся вслед за мной. Батюшка сумел его удержать, конечно, не физической силой. Ждал я под дверями кельи около полутора часов. Его было трудно узнать, когда он вышел. Лицо измученное, какое-то воспаленное, нелегко ему все это далось, и одновременно — это был уже другой человек. Не смел его расспрашивать, молчали всю обратную дорогу. Единственная фраза, которая прозвучала в тот вечер, меня поразила: «Я попросил батюшку отчитать меня». И только месяц-полтора спустя, он рассказал мне о части разговора с отцом Владимиром.

«Много я от него услышал, чего не забывают. Он спросил, знаю ли я, как умирал Вольтер, прославившийся изощренной хулой на Бога? Он кричал, корчился от боли. Впервые призывал Того, Кого отвергал всю жизнь. Перед смертью он заклинал врача, предлагая стоимость половины имущества, продлить ему жизнь, хотя бы на несколько дней: «Если этого не будет, я пойду в ад и прихвачу вас с собой!» Получив отрицательный ответ, он умолял немедленно позвать ему священника. Но его друзья, такие же словоблудники, как он сам, сделали все, чтобы этого не произошло. Он кричал с искаженным ужасом лицом: «Я покинут Богом и людьми. Ад — отверзается!» — и призывал имя Христа, понимая, что Он — Единый Спасающий... «Когда человек приближается к смерти, — сказал мне батюшка, — он выходит на новый уровень восприятия. Получает способность воспринимать мир невидимый. Множество уходивших на моих руках людей страдали от видения бесов. Они получают власть над каждой душой, не принесшей покаяния Господу в своих грехах. Один Бог силен изменить уготованное нам по нашим делам».

Не менее люта участь другого «гения». Почти ничего невозможно прочесть о последних днях Льва Толстого, дерзнувшего свой кощунственный апокриф именовать «Евангелием». Сколько, в том числе незаурядных людей, бьио им прельщено. Существуют письма писателя к своей сестре, монахине, где он с неприкрытым отчаянием пишет, что во сне и наяву его окружают гигантские чудовища. Их омерзительность не поддается описанию, они издеваются над ним. Имеют над ним полную власть... В ответном письме сестра умоляла брата принести немедленное покаяние Богу. Побег Толстого из Ясной поляны накануне смерти был попыткой найти защиту в Оптиной Пустыни. Но поздно... Бог не принимает крика о помощи, если он не основан на глубоком раскаянии о содеянном, а только на ужасе перед преисподней. Известное видение в день смерти Толстого: его душа с развевающейся бородой была с воплями влекома над озером толпой ликующих бесов... Батюшка рассказывал все это так, что я впервые в жизни осознал, что ад — существует. Он буквально начал разверзаться под моими ногами... Отвернувшись к окну, не упоминая, что говорит обо мне, батюшка рассказал два эпизода из моей собственной жизни, которые не могли быть никому известны, кроме меня... Выразить все, что я там пережил — невозможно. Ничем я этого, Господи, не заслужил...» Теперь мой друг постоянно посещает церковь, исповедуется и причащается».

Слушая этот рассказ, я вспомнила, как отец Владимир дарил ксерокопию публикации «Сестра по скорби и утешению»* моей тяжело больной подруге В., которая была почти в безысходном состоянии от измучившей ее болезни позвоночника. После келейной исповеди, благословляя, батюшка вспомнил Паисия Афонского: «Когда кто-нибудь болеет, тогда он может понять боль другого. Бог дает нам болезнь, чтобы мы расплачивались и копили себе сокровища». Утешая человеческую скорбь, он произнес слова из рукописи: «Здоровье — драгоценный дар Божий, а болезнь — безценный дар Божий». Текст посвящался великомученическому подвигу жизни монахини Екатерины, которая с одиннадцати до тридцати семи лет была прикована к постели. Благодаря перенесенному в детстве менингиту, ее легкие были атрофированы, десятки лет она жила на аппарате искусственного дыхания. «Посетители, обремененные скорбями и болезнями, часто падали на колени и плакали, переступая порог ее кельи. Их страдания и горести становились невесомыми перед этой мерой».

«В одиннадцать лет, когда не хотелось жить, было мне явление Божией Матери, — вспоминала монахиня Екатерина. — Она сказала, что теперь будет со мной всегда, до конца дней». Как безмерно важен, оказывается, всякий человек Господу. Сколь драгоценна — для Него страждущая душа. Господь сугубо близок всем, кому тяжко. Рядом с отцом Владимиром, мы понимали воочию эту забытую многими истину. Как благодарить тебя, батюшка, за живое состраждущее всем страдальцам сердце?

*«Собеседник православных христиан», Санкт-Петербург, 1995 г.

В этой же книге мы с подругой прочли: «Монахиня Екатерина умирала много раз: душа покидала тело, и она видела себя со стороны. Однажды, когда долго не поступал воздух, душа разлучилась с телом и начала проходить мытарства. Матушка увидела себя в центре огромной площадки, напоминающей арену, а вокруг толпились страшные чудовища, высотою до неба. Они дико кричали, смеялись и радовались, что эта душа принадлежит им, и они ее не отпустят... Не дерзала монахиня Екатерина молить Господа о спасении. Стала она просить о помощи Пресвятую Богородицу. И вдруг увидела руку, к ней протянутую. И вынесла ее эта рука из страшного круга. Матушке дано было узнать, что душа ее попала сюда за неисповеданные нечистые помыслы».

Дай нам, Боже, молитвами отца Владимира, никогда не забывать все, чему он нас учил.

Рассказ рабы Божией Татьяны из Краснодара: «У меня многие годы были непрерывные головные боли. Весной и осенью так обострялись, что хоть на стенку лезь. Мало того, такой гул и грохот в голове, словно танки идут. Уже на кухню ухожу, у меня там холодильник гремит, как трактор, и он этот ад перекрыть не может. Мой психиатр в период обострения назначал мне блокады в воротниковую зону. Только этим выживала. И вдруг — забрали у нас врача, перевели в неизвестном направлении. Ну, думаю, что-то у меня впереди?! От нового лечения никакого результата. Осталось к святыне обращаться. Посоветовали мне одно, другое место. Помолилась, попросила вразумления. Утром встаю: пора к батюшке Серафиму!

Приехала и сразу к мощам. Отхожу и думаю, надо собороваться, а как раз пост и завтра соборование. На другой день стою в одном из первых рядов справа. Вдруг какая-то матушка в черненьком, знаете, сейчас много таких матушек, прямо монахини. Подходит и так твердо мне назад показывает. Что делать? Пошла, стала. Появляется батюшка: щупленький, быстрый, лицо светлое и острые такие глаза. Оглядел всех с улыбкой и вдруг быстро к той-то матушке, которая вместо меня стоит: «Ну-ка пойди, займи свое место!» Меня рукой зовет: «Возвращайся!» И с такой добротой на прежнее место меня поставил. Но ведь он не видел, что здесь было.

Обомлела, стою. Тут батюшка приветливо обращается во все стороны: «Кто недоисповедовался перед соборованием — прошу...», — и на меня смотрит. Я ему с поклоном: «Благодарю, я уже вчера исповедовалась». — «Ну-ну», — говорит, — и толпа его уже обступила. Гляжу, что подле батюшки: одна женщина, как только к нему подходить, не своим голосом завизжала, другого он за плечи обнял — и тот, взрослый мужчина, как малый, плачет, третьей кулачком по всей спине... Отходят все от батюшки со светлыми глазами. И народ к нему прибывает. Я себе: «Что же, недотепа, стою?» Кинулась к нему: «Батюшка, я поняла: я непроисповеданная!»

И вот стою у аналоя. Знаете, нам, не очень здоровым людям, обычно, священники не радуются. Перед исповедью, случается, как каменная стоишь, все зажато. С чего начать? Все соображение отходит. А тут, рядом с батюшкой, слезы — сами. И все ему рассказала, как будто он меня тут одну слушать и собирался. Выговорилась: про грехи и про боли. Он вдруг обхватил мою голову руками, стал сжимать, мять. И, кажется, что с огромной силой, сам-то вроде небольшой. Все во мне отдается: трещит голова по швам, но не страшно и не больно. Помял-помял, отпустил — потрясла головой, ясная светлая моя голова, как у младенца. Тогда ему: «А еще, батюшка, последний раз причастилась и вижу сон. Как будто у меня в боку разрез, и из него выползла змея, оглянулась на меня: «Я еще вернусь!» Он ребром правой ладони мягко, но четко ударил под правое мое ребро, там именно, где надо, улыбнулся, твердо и легко сказал: «Не бойся, не вернется!» Так отец Владимир исцелил меня в одну минуту. Отошла я от него в радости, и не помню, была у меня в жизни такая радость.

Пять лет прошло — ни головной боли, ни шума в голове. И к врачу незачем ходить. Когда во второй раз приехала, он меня поразил, сразу по имени, словно чадо свое, назвал: как запомнил, ведь тьма народу? Когда бы я в Дивеево с тех пор не появилась, тут же его встречу. Всегда кивает, благословляет, сразу зовет на исповедь. И хоть только раз или два в год сюда попадешь, а дома поклончик за него положишь и знаешь: он помнит, молится за меня никчемную. Так и теперь. Будто к живому к нему еду!»*

* Этот рассказ услышала от Татьяны на батюшкиной могиле в день его годовщины. Запамятовала какие-то подробности и просила отца Владимира о повторной встрече. Один, другой день... Уже уезжаю, вхожу в Арзамасский вокзал. Какова же моя радость, вижу Татьяну, которая тоже ждет поезда. Все необходимое она повторила.

Духовная дочь отца Владимира Наталия С: «Общение с отцом Владимиром нередко приводило на память эпизоды «Отечника». Однажды приехали к нему неизвестные люди. Заходим в дом: батюшка сидит, крутит веревку. И говорит одному: «Сколько веревочке не виться, конец будет». А через некоторое время человек этот за свои дела попал в милицию.

Несколько месяцев я не могла попасть в Дивеево. Подхожу к фотографии отца Владимира: «Батюшка, знаю, грехи не пускают, помоги к тебе попасть». Через час приходят двое знакомых и говорят: «Мы на машине, поехали в Дивеево». И мы тут же отправились.

Одна женщина приехала в Дивеево из Москвы на последние копейки и все думала, где она будет ночевать. Вдруг батюшка подлетает к ней: «Сегодня к нам пойдешь ночевать, денег-то у тебя нет».

У меня были обиды на маму. Я приехала в Дивеево, и мы с батюшкой пошли вечером по Канавке. И он мне открыл глаза на тяжелую мамину жизнь. И я совсем по-другому стала смотреть на нее. И сразу отлегла от сердца обида».

Раб Божий Вячеслав: «К. привез в Дивеево и оставил здесь жену с ребенком, а сам отправился к родственникам в Мордовию. На следующий день они готовились к исповеди у отца Владимира и Причастию. У мужа вдруг возникло сильнейшее желание — немедленно забрать семью домой. Столь сильное, что он ночью поехал в Дивеево. На въезде у него машина отказалась работать: не могла сдвинуться с места, несмотря на все его усилия и умелые руки. К тому же он не видел куполов соборов, хотя их легко заметить с любой стороны. И пока жена с детьми не причастились и были в храме, он не мог завести машину и стронуться с места. Не мог даже разглядеть самого монастыря. Это было явное чудо».

«Как важно для души, чтобы она покаялась»

У батюшки была очень сильная молитва, потому что он необыкновенно сострадал людям. Главное, он провидел все самое тяжелое и поддерживал нас с такой Любовью! Кто-то недоумевал, даже возмущался: что это, отец Владимир то по голове погладит, то край апостольника поцелует? Но батюшка благоговел перед монашеством и утешал и поддерживал нас, как родных детей. Он ощущал, когда человек готов надломиться, и старался все уврачевать Божией Любовью. С батюшкой было легко людям чистым и простым, потому что он сам был чистым Божиим сосудом. Не все понимали, что он — избранник Божий, и «святым — закон не лежит» (1 Тим.1,9), что он имеет право на нестандартное поведение. Никто не осуждал старцев и преподобного Серафима, когда они вели себя не как все. Впрочем, и их осуждали. Под его благословение бегом спешила. И на исповеди, пока не заплачу, никогда не позовет. Если у меня окамененное нечувствие, стою и слышу, как он за меня молится. Начинаю постепенно приходить в сознание, тогда батюшка берет исповедовать. Ему, собственно, не слезы наши были нужны, а чтобы каялись живые — не мертвые души. Так было раз за разом, и уже сама стала стремиться к нему попасть, чтобы почувствовать эту редкую благодать покаяния.

Многих несправляющихся он поддерживал. Одна изнемогала от уныния: «Батюшка, мне так тяжело!» А он: «Подожди, я сейчас пойду в алтарь, выну за тебя сорок частичек...», — и сразу пошел. Она поделилась: «И мне немедленно стало так легко!!!» Он мгновенно откликался на все самое последнее. Смирение у него было — необыкновенное. Как-то старшая сестра на скиту на него накричала, без всякой батюшкиной вины. Он упал на колени: «Прости меня!» Это ведь священник. И перед всеми смирялся. Многие его не воспринимали, не ценили. Кто-то посмеивался. Не понимали, что это настоящие смирение и любовь. Сами того не имели и в батюшке не видели, не могли вместить. Кто-то избегал, боялся отца Владимира. Он, конечно, очень переживал. Как-то пришла на исповедь: «Простите, батюшка, что поверила в эту клевету, что вы экстрасенс и т.п.». Было видно, как он сильно расстроился, ему было очень больно. И сама не могла понять, как поддалась? Какой силы шла на него дьявольская ненависть!

Он помазывал: лоб, глаза, уши, везде с любовью поставит крестик. А в период вражеского наваждения на наши убогие души, все это казалось странно, слишком неординарно. Однажды, такая дерзкая, подошла на полиелее: «Меня, батюшка, помазывайте, как другие». Он посмотрел внимательно. Один крестик поставил и с тех пор стал помазывать только так. Как у него потом просила: «Батюшка, простите меня!» — жалобно. Он испытывал, искренно ли каюсь, подходя на Прощеное воскресение и делая земной поклон. Кажется, будто не видит, отворачивается. «Все, не прощает». И второй раз: «Батюшка! Простите меня!» — со слезами. Он обрадовался, что душа в себя пришла, сам земной поклон положил, прощения у меня попросил, руку пожал... Конечно, всегда чувствовалось, как он молится за всех нас! Только благословит — сразу отчетливо легче на душе.

И теперь, после смерти, батюшка необыкновенно помогает! Это его всепрощение и любовь многих сестер хотят приобрести. Склонить к покаянию. Все слышит! «Батюшка, помолись обо мне, в сердце — пустота, никакого сокрушения», — по-прежнему прошу, стоя на исповеди. И начинаю плакать. Как он меня приучил, так и сейчас, пока не приду в осознание своего безобразия, не могу исповедоваться. Один раз некому было каяться и думаю: «Наверное, незнакомый батюшка меня не возьмет. Отец Владимир, помолись, чтобы этот священник меня исповедал, а то я не причащусь». И он последнюю меня взял перед уходом в алтарь. И когда читал разрешительную молитву, почувствовала, как благодать меня с ног до головы пронизывает, знаю, за молитвы отца Владимира: он услышал и помогает... После этой исповеди летела к батюшке на могилку в радости безкрайней —благодарить! Сама по себе недостойна такой неземной милости! И очень многим отец Владимир спешит на помощь. Он стремится укрепить нас на предстоящие испытания.

Его святыми молитвами, решилась все это рассказать; он хочет помочь сестрам и братьям, так как любит всех в монастыре. Каждому жаждет помочь: кто против него что-то имел, заблуждался. Как важно для души, чтобы она покаялась. Он же видит, кому сегодня тяжело. А с неочищенной душой тяжелее всего. Ведь всем отвечать перед Господом.

Одна сестра хотела уходить из монастыря, было жуткое искушение. Она часто исповедовалась у отца Владимира: «Все, батюшка! Ухожу... Больше не могу!» А он: «Не уходи, ты там погибнешь...» — и заплакал, слезы так и полились. — «Батюшка, никуда не уйду, только — не плачьте!» И она осталась, одними этими слезами удержалась в монастыре. Молитвами отца Владимира, теперь ей, слава Богу, легче. Тем, кого поддерживал, он отдавал все свое сердце. Это же сама любовь Христова — одна она — без выбора обращена ко всем. И сегодня еще многие виноваты перед батюшкой. Как важно, чтобы они покаялись по-настоящему.

Однажды в храме, тоже в период искушений, очень тяжко мне было. Смотрю, спешит отец Владимир. Никогда ничего ему не объясняла, он сам — подбегает и надевает мне на голову чугунок батюшки Серафима! Постучал по нему добро так, снял, побежал дальше. Сижу... И вдруг — такое спокойствие, тишина... Его молитва на каждом шагу творила чудеса. И так будто это ничего не стоит, легко, не обращая ничьего внимания. Один Бог все это знает. Ведь нас без числа было, которых он буквально спасал. Жизнь облегчал...

Совсем не чувствую, что батюшка умер. Просто отошел и, кажется, сейчас из-за угла появится. Вхожу в храм, живое чувство: отец Владимир сейчас выйдет. Иногда в храме молишься и слышишь, он видит тебя, он рядом-рядом. Быть может даже ближе, чем другие святые, потому что ты его помнишь, с ним общалась. Его очень легко просить. Он и сам помогает к себе обращаться.

На последней службе после пострига, в день Ангела батюшки, стояла такая Божия сила! Девочка к нам из другого города приехала, первый раз попала на его службу и говорит: «Я никогда не была на такой литургии благодатной. У меня сердце таяло». Не забыть батюшкины службы! Так близок он был Б о г у. Все возгласы, каждое его слово, до самой глубины сердца доходили. Наверное, все чувствовали, как он за всех молится, душу полагает. А ведь это последние дни. Человек имеет же право, чтобы его хоть когда-то не безпокоили, силы не отнимали... Было непонятно, что этот человек уйдет... Батюшка и не умер. Он — недалеко. И здесь и там будет — со всеми нами. Кажется, сейчас выйдет со всеми на литургии, услышишь произнесенный им возглас. Не может он нас оставить, мы слабые. У батюшки была редкая любовь к Богу и людям. Он получил ее в дар за стремление жертвовать собой. И дал ее Тот, Кто Сам стал Жертвой — за всех. Научи нас, батюшка, любить Христа не одними словами. Помоги делами — следовать Богу, как это умел ты. А для нас, ничтожных, испроси этой любви хотя бы малую частицу».

Как искусен враг, если ему удается уловить в свои сети даже добрых, искренних людей. Вспоминаю тот шквал недоброжелательности, зависти, клеветы и прямой ненависти, которые перенес батюшка. Никогда никому он не рассказывал об этих испытаниях. Мы узнавали о них от посторонних лиц. Даже после смерти отца Владимира его не оставило негативное отношение к нему некоторых людей.

Однажды я, желая поддержать тяжело больного человека, предложила ему почитать начальные главы этой рукописи. Каково же было мое удивление, когда И. затрясло от одной мысли, что он может протянуть руку к этим страницам. Лицо исказилось от нескрываемой ненависти. Я знала, что у него тяжело психически больна мама, которую он с безмерными трудами кладет в психиатрическую больницу в периоды, когда она по нескольку раз в день пытается сброситься с балкона. О нем самом мне тоже были известны тяжелые подробности. Но теперь, глядя, как человека коробило от непомерной злобы, я поняла, что он болен гораздо более серьезно...

«Когда мы тщательно изучаем жизнь Христа, мы обнаруживаем, что всегда, встречаясь с плохим к Себе отношением, Он был в высшей степени терпелив и мягок. Он не возмущался злом. Он не боролся за Свои права! Он без жалоб переносил несправедливость и даже оскорбления. Люди думают, что мягкость и терпение по отношению к несправедливости — это знак слабости. Нет, это означает силу. Это то, к чему должны стремиться христиане в жизни личной».

«Враги у него, разумеется, были, как у всякого сильного человека, живущего полной жизнью. Нельзя вести насыщенную жизнь, много работать и не возбуждать при этом в большей или меньшей степени зависть, неприятие, клевету, презрение, вражду...» (Государыня Александра Феодоровна, из дневников).

Оставляло неизгладимое впечатление то, с каким терпением и благожелательностью воспринимал батюшка прямые нападения сил зла. Глядя на него, приходили на память слова Паисия Афонского: «Те, кто терпит без вины, могут стать самыми любимыми чадами Божиими». Вспомнила при одном таком эпизоде рассказ матушки Надежды, последней монахини Марфо-Мариинской обители о своей духовной сестре, монахине Любови — угоднице Божией, которая постоянно подвергалась насмешкам и клевете: «Матушка, как же тяжело пребывать в таких напастях. Как матушка Любовь относилась к недоброжелателям?» — «Как?! Да — никак. Вернее, очень хорошо относилась. Как к самым лучшим друзьям. Без числа делала для них доброе. По заповеди. Ведь нам положено воздавать добром за зло».

В книге «Подвижники Марфо-Мариинской обители милосердия»* описано, как святой Онуфрий, великий подвижник IV века, в день своей памяти сопровождает в веке ХХ-м юную Евфросинию (будущую монахиню Любовь) по аду и раю. Стоя перед Небесным приютом Марфы и Марии, она благоговейно наблюдала, как Великая Княгиня Елисавета с духовником обители протоиереем Митрофаном (Сребрянским) с глубоким состраданием служили физическим и духовным немощам людей. Здесь, в Царствии Небесном, деревенская девочка, понятия не имеющая о столичной жизни, впервые видит своих будущих духовных родителей, которые благословляют ее поступить в земную Марфо-Мариинскую обитель. Внимая происходящему, преподобный предлагает и ей исполнять главную заповедь Неба: «Люби всех— р а в н о».

* Москва, Новая книга, 2000 г.

Каждый знает по опыту, как непомерен, кажется, невозможен для осуществления в нашей жизни этот завет. Но и сегодня есть люди, приближающиеся к его исполнению. Для меня один из них — отец Владимир. (Замечательно, что батюшка родился в день преподобного Онуфрия Великого — 25 июня).

«Чем на большую высоту духовную вознесен человек в связи с промыслительными действиями Божиими о мире, тем большей клевете он подвергается, и на более продолжительное время. Поскольку он выносит сию клевету, постольку он разумеет крест ее во Иисусе Христе, Божией Матери... Клевета роднит души верующих, отличающихся мужеством и сильно ей подвергающихся, со святыми и делает эти души более нежными и сострадательными к людям в скорбях» (протоиерей Понтий Рупышев). С особенной любовью относился отец Владимир к этому старцу.

Вспоминает раб Божий Георгий: «Это было пять лет тому назад. Не знаю, что случилось с моим Стасиком, только положили мы его в дивеевскую больницу с непроходящей долгое время повышенной температурой. Пролежал он там три недели. Курс антибиотиков прошел, еще что-то. Ничего не помогает. Не могут даже толком понять, что с ребенком. Отправили в Нижний Новгород на сугубое обследование. Там то же самое, две недели что-то колют, экспериментируют, а толку никакого. Худеет, просто гаснет. Один врач мне сказал: смотри, как бы тебе не потерять сына. Почти в отчаянии я бросился к отцу Владимиру. Все ему рассказал. «Немедленно забирай его из больницы и вези сюда!» Я так и сделал. Батюшка помолился над ним, исповедал, причастил его и говорит: «Завтра — на источник». Я ужаснулся: осень, и эта неспадающая температура. «Не бойся, — отвечает он на мои мысли. — Все будет хорошо. Ему трудно сразу, погрузи его в первый раз на своих руках». Конечно, в первый раз он окунулся очень нелегко и не полностью, не с головой. Во второй раз, молитвами батюшки, легче. А в третий, говорит: «Я уже могу сам». И окунулся три раза с головой, к нашему изумлению. Не веря себе, мы видели нашего сына полностью здоровым. Я, грешный, думаю, что батюшка все эти болезни брал на себя. Невозможно иначе, чтобы так сразу—и полное исцеление. Батюшка ведь не жил — пламенел. Так и сгорел быстро».

Раба Божия Алевтина: «Хотя батюшка это скрывал, но было ясно, что он ежедневно совершал множество земных поклонов. Отец Владимир очень ревниво хранил свои келейные тайны. Только какие-то случайные слова его выдавали. Как-то он сказал одному духовному чаду: «Современные христиане недооценивают поклоны. Как-то в голодные 30-е годы мать учила в деревне дочь прясть пряжу. У пятилетней девочки ничего не получалось. Каждую минуту веретено на пол и катится в дальний угол. Уже и накричали на нее... Вдруг она после десятой попытки оставила все и — ко святому углу. И начала поклоны класть. Шепчет, шепчет и лобиком до земли. Наверное, полчаса молилась с поклонами. Вернулась к веретену, работа пошла как у опытной пряхи. И наработала она в эту зиму больше взрослых... Не пренебрегай поклонами».

Раба Божия Наталья Т.: «Отправилась со своими знакомыми к батюшке, лишнюю спрашиваю: «А вы зачем в Дивеево едете?» Она растерялась: «Я не знаю». Добрались, а отец Владимир во время исповеди в лоб спрашивает о моих знакомых, как будто присутствовал при том моем вопросе: «Зачем они приехали?» Я вдруг потерянно: «Не знаю». А батюшка: «Нельзя так резко обращаться с людьми». Учил меня вниманию и доброжелательности ко всем.

Однажды мне батюшка сказал: «Приедешь к моей матушке, она тебе юбку подарит». Думаю: «К чему бы это?» Прошло время, как-то попала в Дивеево в спортивной одежде. Нужно идти на службу, а я в брюках. Пришла к матушке, и она мне благословила юбку. Батюшкины слова и тут сбылись.

Приехали молодые. У жены ребенок от первого мужа. Батюшка: «Вот бы еще вам девочку». Она: «Зачем, мы только поженились?» Но через месяц они узнали, что она действительно беременна. Если бы не встреча с батюшкой, она бы могла сделать аборт. Девочку назвали Юлей».

Духовная дочь отца Владимира Светлана: «Не забуду, как меня батюшка «обижал». Однажды, за дело, конечно, отец Владимир отчитал меня очень серьезно. Простился, не меняя строгой тональности. Ухожу понурившись. Уже в дверях чувствую, как меня настигает волна батюшкиного сострадания. И под сугубую молитву батюшки увидела себя, наконец, в собственном своем облике и поняла, что досталось мне еще мало и достойна гораздо худшего. Через три дня робко являюсь. Посадил меня за стол, налил чай, пододвинул кекс (когда батюшка жил в бараке, он всегда за всеми ухаживал, не давал ничего делать гостям). И спрашивает мирным, кротким голосом: «Ну, что? Вы почувствовали пользу от того, что я вас обижал?!» Я, от всей души: «Очень, очень почувствовала». Каким батюшка, кроме духовной одаренности, был блестящим педагогом».

Многим он запомнился в потоке улыбок, шуток... Но так он вел себя, чтобы поддержать дух сразу многим. Наедине с искавшими его помощи он был совсем другим. В ответ на твою попытку осознать жизнь из глубины он отвечал безмерно большей глубиной. Рядом с ним понимали: необходимо торопиться, спешить, успеть послужить людям, бедам, скорбям. Нагнуться к любому человеку, как Христос склонялся, чтобы умыть ноги Своим ученикам.

Однажды отец Владимир был у нас в гостях в Москве. Сидели втроем, говорили о многочисленных страждущих близких. У меня многие месяцы очень сильно, по неизвестной причине, болела спина. Во время разговора несколько раз хотела пожаловаться батюшке. Но внутренне останавливала себя: у других такие скорби, а я с ничтожными проблемами. Провожаем отца Владимира, стоим на заснеженной улице. Последние благословения. Вот он уже уходит, по обыкновению, почти убегает. Вдруг резко останавливается, стремительно возвращается. Вдруг быстро-быстро прошелся кулачками по всей моей спине. Улыбнулся, кивнул и убежал, уже не оглядываясь. О своей спине в этот момент я, конечно же, не вспоминала. Поразительно, но боль прошла полностью.

Раб Божий Григорий: «Мои знакомые с сыновьями были у батюшки. Он подходит и говорит: «Виктор, ты что без креста?» Он похлопал себя по груди: «Как? Нет, я надевал». Посмотрел — точно, нет креста. Искали, так и не смогли найти, куда делся.

Один из приехавших оказался уголовником. Батюшка говорит: «Олег, можешь быстро бегать?» — «Могу» — «Ну, скоро очень быстро побежишь». Через некоторое время этот человек, заметая свои дела, стремительно скрылся за границу.

Мои знакомые взяли в ГАИ служебную машину, тайком приехали в Дивеево. После общения с ними батюшка очень настойчиво просил задержаться минут на пятнадцать. Но В. не послушал. Поехал и попался своему областному начальству, и был вызван на ковер».

Раба Божия Светлана: «Одним зимним вечером батюшка водил нас на источник. Заставил одну из слабеньких взять в купальню его меховую куртку, чтобы она подстелила себе под ноги.

Сам остался на морозе в свитерке. Она очень отказывалась, но не смогла ему противоречить. Окуналась впервые и не знала, что после ее ноги просто примерзнут ко льду деревянного настила, если на пол ничего не подстелить. В темноте она нечаянно столкнула в воду свой сапог. Батюшка принудил ее одеть свои сапоги, и сам побежал домой по ледяной дороге — в одних шерстяных носках. Дома нашел для пострадавшей другую обувь. Немедленно растопил печь: ведь он уходил утром — и возвращался чаще всего лишь на ночь. Благословил их на ночлег к своим знакомым. Уходили, батюшка выворачивал мехом наружу и пристраивал сушиться у печи спасенный сапог. Не знаю, наверное, есть на земле и другие Серафимы, кроме нашего батюшки».

Раба Божия Валентина Т.: «Мои соседи приехали к отцу Владимиру. Жена ругала супруга: и такой он и сякой. Батюшка решил это опровергнуть: «Ольга, ну что, муж-то плохой?» — «Никуда не годен. Помочь не допросишься». (Мужа рядом не было). Чуть позже батюшка подходит к нему: «Николай, давай холодильник отнесем соседям». Тот, ни слова не говоря, взял тяжесть и понесли. Тут же отец Владимир включил его во вторую-третью ситуацию. Дал понять, что ее муж не так-то плох...

Как-то мы были на источнике с несколькими знакомыми, которых батюшка видел впервые. Об одной женщине он пошутил: «Это генерал-майор в отставке». А у нее действительно волевой характер, очень сильный. Другую назвал комсомольским вожаком. Точно: она прежде работала в горкоме, и кое что из этого периода жизни после шутки батюшки сразу стала вспоминать. О третьей: «Это — генеральный директор», но он ведь не мог знать, что под ее руководством — два мини-маркета, да и по всей жизни — начальник. Таким был батюшка: и насмешит, и вразумит, и покаяться поможет.

Приехала в Дивеево пара. Муж выпивал. Отец Владимир жил в бараке на Канавке. Захожу, он сидит за столом с чадами, приглашает нас. Мне неудобно: «Батюшка, я не одна». — «Ну что же, веди всех». Не спросил, кто со мной, имена. Батюшка сразу обращается к вошедшему: «Ну что, Евгений, давай выпьем!» Тот растерялся: «Что Вы, батюшка, я не пью, я за рулем». — «Да мы не вина выпьем, а чайку». Женя совсем расстроился. С этого момента задумался о своей жизни.

У одной моей знакомой застрелили мужа, она не была у батюшки три года, все это время непомерно курила. Но всю дорогу в Дивеево терпела, папиросы в рот не взяла. Приехали. Батюшка служил в Преображенском храме, выходит из алтаря: «Ну наконец-то, моя курилка ко мне приехала, долго же я тебя ждал». Потом она появилась с молодым человеком. Он: «Нет, вам нужно расстаться. Через три года ты ему не будешь нужна». Мы думали: он найдет другую, а оказалось, он связался с наркоманами. Батюшка заранее все провидел.

Отцу Владимиру позвонила жена моего одноклассника. Начала жаловаться, что с мужем плохо живет, а батюшка спрашивает: «Сама не чувствуешь ли вины?» Она: «Нет, не чувствую», позже выяснилось, что она действительно была серьезно виновата. Потом он предупредил: «Семья безпокойная, ребенок брошеный. Нужно многое срочно менять, иначе вы самое дорогое потеряете». Спустя считанные годы, уже после успения батюшки, сын у них стал наркоманом. По милости Божьей, она через эту скорбь покаялась, обратилась к Богу и нашла духовника. Говорит: «Молитва отца Владимира, хоть после смерти, до меня дошла».

«Проверяйте богоугодность всякого дела»*

Здесь невозможно было не испытать потрясения при виде бездны мрака, греховных привычек, самолюбия, амбиций и мелких страстей, отделяющих тебя от Бога. Ты могла только выдохнуть, как мытарь: «Боже, милостив буди мне, грешной!» — и залиться покаянными слезами, как множество людей вокруг. В такие моменты душа ищет того, кто мог бы выслушать твою боль, вразумить, утешить, посоветовать. Сразу обратил на себя внимание отец Владимир. Еще молодой, быстрый, стремительный, вдохновенно-пламенный, он словно летал по воздуху, и глаза его в это время выхватывали того, кто особенно нуждался в помощи. Стоило отцу Владимиру на минутку остановиться, как вокруг него неизменно собирались толпы народа, жаждущего совета, исповеди, утешения.

Подошла и я. Только собралась спросить о причинах крайне неспокойного поведения дочки, как отец Владимир, бросив на меня быстрый, пронизывающий взгляд, вдруг спросил: «Оккультизмом увлекалась?» — «А-а-а... А откуда вы знаете?» — растерялась я, не ожидая услышать такое обличение от батюшки, которого вижу первый раз в жизни. — «По глазам видно», — сказал отец Владимир. И, видя мой недоумевающий взгляд, добавил: «До конца жизни в глазах особый след остается». Теперь я думаю, что дело тут, видно, было не в одних глазах. Просто отец Владимир хотел скрыть, что Господь открывает ему многое в душах людей... Когда я рассказала о себе, он признался, что «тоже журналист» (мол, не робей — и я грешник!), но от более подробного рассказа о себе как-то незаметно уклонился. «Батюшка, — с трепетом задала главный для себя вопрос, — у моей дочери нет одержания бесом? Иногда она ведет себя так вызывающе, как не может вести младенец...» — «Сейчас, подожди-ка», — и отец Владимир долго и пристально вглядывался малышке в глаза. Потом облегченно вздохнул и улыбнулся: «Не бойся, все в порядке. Проси о помощи преподобного Серафима, и все будет хорошо».

* «Православная газета для простых людей» №1 (25) 2001 г. «Память о пастыре». Алла Добросоцких

Потом он настойчиво повторил во время елеопомазания: «Помни: всегда обращайся к преподобному Серафиму. Хорошо?» А я поразилась: да как он может помнить всех нас — тысячи людей, каждого со своими грехами и, помазывая елеем, успевает, проницательно взглянув в глаза, сказать каждому что-то свое, после чего человек отходит сияющий или озабоченный, но всегда изменившийся.

В Дивеево, как в любое святое место, приезжают больные, одержимые, бесноватые, жаждущие исцеления. В состояние шока неподготовленного человека могут привести люди лающие, воющие, хрюкающие. Так нечистая сила, овладевшая душами людей по попущению Божию (чаще всего — за тяжкие грехи рода), реагирует на близость святыни. Одна такая женщина стояла возле нас и как-то особенно свирепо хрюкала сиплым басом. Когда она подошла к отцу Владимиру под елеопомазание, то громко закричала: «Мне больно! Больно! Ой, жжет! Больно!!!» Батюшка с силой, поразительной для небольшого человека, буквально напечатал крестное знамение на лбу, груди, плечах несчастной так, что она едва удержалась на ногах, и напоследок ударил троеперстием в лоб, приказав: «Изыди, сатана!» Женщина, представьте себе, мгновенно успокоилась и, благодарно и смущенно улыбаясь, отошла... Все, кто был свидетелем этой сцены, могли в потрясении лишь молча молиться...

Наутро у раки с мощами преподобного Серафима служился молебен с акафистом. Отец Владимир, высоко подняв Евангелие, несколько раз повелительно произнес: «Умоляю вас, кайтесь! Наступают Последние Времена—надо успеть покаяться!» Потом стал прикладывать Евангелие к головам молящихся. Вдруг страшный, нечеловеческий визг сотряс стены храма: кричала одна из женщин, чьей головы коснулась священная книга (бес, мучивший ее, не мог вынести прикосновения святыни, он-то и визжал от боли). Некоторые, пожив здесь несколько недель или месяцев и «изжив» свои грехи — главную причину болезни, нередко совершенно исцеляются или уезжают со значительным облегчением. Но благодать помощи дается не каждому и не сразу: ведь для этого надо сначала покаяться, изменить жизнь... И те, что приезжают сюда не за спасением, а с целями лукавыми, получают эффект прямо противоположный. Отец Владимир прекрасно чувствовал таких людей. «Здесь сегодня два экстрасенса!» — вдруг предупредил он. Одна из самоуверенных женщин на виду у сотен людей начала делать какие-то пассы руками у иконы Пресвятой Богородицы, пытаясь, очевидно, «подпитаться энергией», как это принято у некоторых «целителей», прикрывающихся православной символикой. Ее никто не останавливал, не гнал... Но батюшка Серафим, незримо присутствующий здесь, не допустил кощунства над святыней. Внезапно «целительница» дико затряслась, руки у нее свело, и всю ее скрючило, перекорежило. Обезсилев, она осела на пол...

Скольким же страждущим людям отец Владимир отдавал себя без остатка — и время, и силы, и здоровье, и любовь! Обновленные дивным светом благодати, прикоснувшиеся к сокровищу любви, уезжали мы из Дивеева. Одна из моих спутниц, жестоко мучимая бесами после общения с преподавателем-оккультистом, несколько раз исповедовшаяся и причащавшаяся у отца Владимира, спустя некоторое время после паломнической поездки нашла семейное счастье, стала доброй христианкой. Ближайшая подруга Тамара избрала иноческий путь: теперь она монахиня Серафима, в честь великого угодника Божия.

Я отослала отцу Владимиру серию своих очерков «Великая Дивеевская тайна», опубликованных в областной газете, и получила от него теплый ответ: «Дорогая о Христе Алла, прочитал Ваши «Заметки паломницы» и сердце мое распространилось к вам, по слову Апостола... Дай-то Бог, чтобы мысль Ваша была с Богом, постоянно; и проверяйте богоугодность всякого дела-текста! Храни Вас Господь и предстательство преподобного отца нашего Серафима Саровского и всея России заступника по вашим молитвам! Отец Владимир».

И потом еще несколько раз писал батюшка ободряющие, всякий раз такие нужные строки. Но только сейчас, прочитав в газете «Воскресная школа» очерк о его жизни, без остатка отданной служению Богу и ближним, поняла цену этих писем.

Хочется привести в заключение прощальные слова отца Андрея, настоятеля Свято-Троицкого собора в Дивеево: «Ему жилось очень легко, легко потому, что он был само послушание, сама радость!.. Он, как спелый колос, отпал в житницу Небесного Царя!»

Однажды отцу Владимиру сказали, что кто-то называл его человекоугодником. Батюшка секунду помолчал: «Я угождаю всем во всем, ища не своей пользы...». Он прервал фразу, но у апостола далее: «но пользы многих, чтобы они спаслись» (1 Кор. 10,33). Отец Владимир никогда не потворствовал ничьим слабостям, никаким человеческим страстям. По отношению к самому себе, он, без преувеличения, был жесток. Он имел право сказать: «Если бы я... угождал людям, то не был бы рабом Христовым» (Гал.1,10).

Сталкивалась с тем, что батюшке жестоко завидовали — народной к нему любви, постоянной свежести сил, благодати, которая была с ним. Старец Паисий Святогорец объясняет тайну подобных явлений: «Кто не думает о себе, но постоянно думает о других — о таком человеке все время думает Бог. И потом другие люди тоже думают о нем. Чем б о л ь ш е человек забывает о себе —тем б о л ь ш е помнит о нем Бог». Простыми словами преподобный Паисий Афонский подсказывает, как сберечь благодать: «П р е б ы в а я в покаянии — человек хранит благодать Божию».

Раба Божия Валентина К.: «Отец Владимир извлекал людей из самой глубины скорби, когда человек взывал к Богу уже по-настоящему — всем своим существом. Это и есть «состояние правды», именно так — отчаянно, мы нуждаемся в помощи Божией. И таким людям батюшка способен был помогать — мгновенно».

Для отца Владимира большим духовным авторитетом был протоиерей Понтий (Рупышев),* близкий духовный сын святого праведного Иоанна Кронштадтского. Из мест подчеркнутых отцом Владимиром в этой книге (батюшка нередко цитировал его мысли в письмах духовным детям):

* «Не оставлю вас сиротами...», Общество христианского просвещения., «Слово», Клайпеда, 1999 г.

«Духовная польза рождается в скорбях и искушениях».

«Если ты живешь во Христе, то Христос не нуждается в награде».

«Пост возлюбишь, матерь добродетелей. Убивая в корне чувственность, лишая ее питания, отчего сокрушается гордость разума и духа, пост открывает свободу возрастания и действия в нас добродетелей, насаждаемых в нас Духом Божиим. Возненавидим же сласть и возлюбим воздержание».

«Истинное же понятие о Боге и истине, а следовательно, и о правильной доброй жизни, может быть лишь в чистом сердце. К чистоте его и нужно стремиться, ее достигать».

«Святые, вместившие в себя Христа на земле, будут в будущей жизни наслаждаться сообществом Его и лицезрением, и Господь настолько будет открывать им Себя, насколько они вместили Его умом, сердцем, любовью, духом... во всех отношениях Его непостижимой, несравненной личности... Так как познание сие безконечно, то и души будут приближаться к своему первообразу Христу, хотя и никогда не будут Ему равны. Так же безконечно будет умножаться для святых и познание и общение со Христом».

«Сатана теперь развязан. Его козней может избежать смиренный, отдавшийся всецело Богу, как Божия Матерь. Его может победить тот, кто рассудительно, смиренно и терпеливо относится к жизни и людям, но вместе прямо, просто и мужественно. Последнее особенно необходимо, так как, будучи свободен, сатана на каждом шагу и во всякое время увлекает людей ко злу. Посему он действует даже через благонамеренных и добродетельных людей».

«Я молюсь иногда так: «Господи! Очисти меня от грехов, если это нужно, скорбями, наказаниями, но чтобы, не поносилось мое пастырство, этот образ Христов во мне, который я так люблю, что при мысли о нем трепещет мое сердце благодатною жизнью и любовью. И это может сделать Премудрость Божия. Нужны лишь всецелая преданность Промыслу Божию и готовность все терпеть до конца... Христос с нами. В смерти ради Него, для Него — жизнь. Имей веру и мужество».

«Господи! Я прошу у Тебя дара слова. Пусть оно жжет сердца людей светом и теплотою Твоей истины, к себе привлекающей, очищающей, покоряющей... Какое простое Существо Бог, как Он близок к нам, ближе, непостижимо ближе всякого другого существа. Ты помыслил, пожелал, и Он с тобой. Дар Божественной любви есть венец и верх всех добродетелей. Он может быть получен лишь тогда, когда душа и сердце очищены и свободны не только от страстей, но и от всего земного и естественного. Тогда сердце может безопасно сжигаться им, ибо душевно-телесная природа человека тогда способна к безконечному одухотворению и проницанию им».

«Когда молишься за ближнего, молись от всего сердца, возьми его в свою душу. Только тогда твоя молитва за него будет действенна, ибо если он немощствует чем-либо, а тем более сильно, то по вере твоей Господь поможет ему. Не можешь ты поднять его немощи и тем более болеть от них, если не будешь жить его жизнью».

«Не тот велик, кто возвышается, а тот, кто снисходит. Ибо первому нужно еще возвыситься, чтобы стать великим, а второй оттого и снисходит к малым и немощным, что велик».

«Когда мы отказываем нашим ближним в исполнении их желания, если оно не противно воле Божией, то этим мы препятствуем свободному действию в нас любви, отказываемся от нее. То же нужно сказать и о том, если мы уклоняемся нести немощи их без законных причин».

«Любовь всегда страдательна, ибо болеет о попрании людьми заповедей Божиих грехами и растлении ими их душ и тел. Никакое чувство, ни материнское, ни иное, не заменит верующему Любви Божественной, насколько нежной, настолько сильной, насколько полной жизни во всех отношениях, настолько снисходительной к таким немощным, которые лишь немного могут соприкасаться с Нею или входить в общение с Нею».

«Сегодня при чтении канона дневному святому в меня вошел помысл о приятности и сладости почитания и меня после моей смерти как святого — и тотчас Господь исцелил меня от сего услаждения таким помыслом. Я пережил тяжкую боль сердца, бывающую у святого при таковом почитании его. Сердце стало как бы раненым или больным — и понял я, что в какой степени святого почитают, в такой же мере — его распинают, ибо делают его участником своей жизни со всеми ее очистительными от грехов скорбями. Ужас сперва взял меня, и тотчас же явилась мысль: да ведь это и есть — сораспятие Христу».

«Если человек стремится к истине и в какой-нибудь степени живет ею, то открывай ему, правду, поскольку он понимает ее или может вместить ее. Остальное покрывай любовью, то есть его неспособность, немощь».

«Будучи безмерно выше всякой твари, которая пред Ним есть прах, земля и пепел, даже больше — ничто, Он (Господь) совершенно снизошел к ней чрез Своего возлюбленного Сына Иисуса Христа, вочеловечившегося и ставшего таким образом одною личностью с этим прахом. Ужасное дело. Так непостижима глубина Божественного смирения».

«Благодать Божия очищает наши отношения к ближним, дабы они были лишь отношениями во Христе, чтобы Бог был всяческая во всех».

«Мир представляет теперь из себя пустыню, наполненную зверями, ибо не чувствуется в нем влияния Духа Божия, которое могло бы оживить и ободрить жаждущую душу. Люди стали чужды Его и очень лукавы и злы».

Но рядом с батюшкой мы жили в ином измерении — в пустыне, которая процветала. Сколько возможно молитвам одного верующего!

С отцом Анатолием, священником Серафимо-Дивеевского монастыря, я встретилась у могилы отца Владимира: «Очень не хватает батюшки. Как часто вспоминаю его поддержку... Отец Владимир, без преувеличения, поставил меня на священнический путь. Первый раз мы с ним познакомились на трассе. Пришлось поучаствовать в починке его машины. Потом обстоятельства складывались так, что я должен был его увидеть. Но житейские дела — воспрепятствовали. И, по-присловью: «Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету», отец Владимир через пару дней уже был на нашей улице, и я с удивлением услышал его разговор с моими соседями. Через минуту он через забор уже говорил со мной. Расспросил о моей жизни, профессии... Ответил, что я строитель, работаю в фирме... Батюшка сказал, что мне предстоит духовный путь. И кончил: «Но тебе выбирать: преподавать ли дивеевским жителям сопромат или — Закон Божий». После этого я начал алтарничать. При отце Владимире успел стать дьяконом. И сразу же после его смерти был посвящен в иереи. Сначала служил под Нижним Новгородом, а теперь уже год в монастыре.

Нужно бы об отце Владимире написать серьезные воспоминания. Есть, что вспомнить... Но все некогда, нагрузка большая. Может быть, Бог даст, это еще осуществится. Многие отцу Владимиру очень обязаны... С батюшкой на каждом шагу происходили удивительные вещи. Хотя бы одна История.

К нам в монастырь приехал нижегородский священник, отец Игорь. Отслужил литургию и говорит: «Поеду теперь на источник...» Отец Владимир его отговаривает: «После Причастия стоит ли окунаться?» — «Так редко здесь бываю. Когда еще в Цыгановку попаду. Нет, поеду». А у отца Игоря было необыкновенно низкое зрение (-8). Такие люди практически очки не снимают. И он, не замечая их, погрузился в источник. И остался, конечно, без очков. А ему в этот же день было необходимо вернуться в Новгород. Без очков править машиной невозможно. Искали в монастыре, нет ли у кого-нибудь подобных диоптрий. Никого не нашли. Звоню отцу Владимиру, спрашиваю, нет ли у него знакомых с подобным низким зрением. Батюшка отвечает: «Я сейчас приеду». Радостно решил, что у него есть такие знакомые. Появляется отец Владимир, предлагает ехать на источник, искать очки. Кто-то посмеивается. Я говорю: «Батюшка, прошло больше четырех часов, да и сразу же после потери — ныряли. Одна безпросветная тина. А через столько часов и вообще их след простыл». Батюшка непоколебим. Приезжаем. Выныривает в первый раз и радостно сообщает: «До дна — достал!» Мы полностью не верим в успех дела и с недоумением рассуждаем о батюшкиной наивности. Один из нас откровенно иронизирует. Он появляется из под воды во второй раз: в поднятой руке — очки! Мы все ахнули. Отец Игорь, такой строгий уставщик, никогда поклона не вовремя не сделает, а тут — воскресенье. И вдруг он с большим чувством делает земной поклон и произносит: «Помолимся все об отце Владимире...» Такой памятный эпизод».

Несколько знакомых священников делились со мной воспоминаниями о том, как отец Владимир, едва ли не в первую встречу, и часто — именно в первую, не откладывая, говорил им о предлежащем священстве. Многим он помог поменять светский образ занятий на духовный.

«Батюшка, молитесь о моей семье — все неверующие»

На следующий год собралась на зимнего преподобного, но заболела. Дивеевским поездкам всегда что-нибудь препятствует. Был в отпуске мой сын Миша. Прошу: «Поехали со мной, ты хоть потащишь сумки». А он: «Дорога дорогая, не поеду». — «Я тебе все оплачу, поедем, посмотришь, как люди живут». Он согласился. В Дивеево собирались пробыть три дня. Почему-то он сразу пошел на службу, стоял очень тихо. У преподобного Серафима Миша был на всенощном бдении; и у меня в этот день родилась внучка, хотя мы ждали ее несколькими днями позже.

Три дня мы ходили на службы и молились, но с батюшкой так и не встретились, он был очень занят. Наташа, моя знакомая, благодетельница моя, сказала батюшке, что мы приехали. Но вот уже собрали сумки к отъезду, до автобуса, буквально, минут двадцать. Зашли к преподобному Серафиму и за благословением батюшки, которое нам обещала Наташа. Мой сын уже хватал сумки, оставалось десять минут, а батюшка все не выходит из алтаря. Наташа: «Подождите! Он молится. Вот он вышел, сейчас к нам подойдет». Наконец, батюшка благословляет нас. Отводит Мишу в сторону и начинает с ним разговаривать. Миша гораздо выше его ростом. Батюшка обнимает его рукой за шею: «Ты ведь в отпуске? Оставайся, Миша!» Обнимает его рукой, а сын сбрасывает с себя батюшкину руку. Потом он растерялся, не знает, что делать. Необыкновенно растерялся: «Вот как мать скажет, так и будет!» Мы вышли: «Оставаться или нет?» Бросил рубль наугад: орел или решка? Вышло — оставаться. Так он, молитвами отца Владимира, остался в Дивеево. Мальчик у меня сложный, хотя Господь ему все дал. Закончил девять классов, учился неважно. Нельзя сказать, что он большой хулиган, но компания была жуткая: сейчас все его «друзья» — по тюрьмам. Пошел в ПТУ, учился на электрика. Там тоже обстановка — никуда. Он мне позже признался, что уже в училище пытался осмыслить происходящее. Потом сын совершил хулиганский поступок: трое, как следует выпив, подошли к мужчине на улице, стали просить деньги, крошечные, буквально десять копеек. Мужчина тоже был пьяный, выругал их, началась драка, хотя Миша не дрался, но присутствовал. Состоялся суд, дали ему четыре года условно.

Вот с такими данными он приехал в Дивеево, прожил три недели, работал в мастерской и ходил молиться в храм. Батюшка своим неусыпным оком за ним наблюдал, Миша потом рассказывал. Люди, с которыми он работал, доброжелательно поддерживали его, помогали, вразумляли. Он съездил на источник преподобного Серафима. Встретил его на дороге и повез на источник отец Владимир, хотя Миша его нечасто видел. Но батюшкино присутствие постоянно ощущал.

Когда сын вернулся из Дивеева, я его не узнала, будто не мой Миша, даже напугалась. Не знала, как благодарить Бога, думала — чудо произошло! Он приехал: «Мама, есть люди, которые живут с Богом, хочу жить так же. Пусти меня в Дивеево, я буду там жить и работать». Пожалела, думаю: «Так далеко от нас уедет», — отговаривала. «Мама, я решил поступать в духовное училище», — а прошло всего-то дней двадцать. Поразилась, ведь он и причащался впервые в жизни на праздник батюшки Серафима. Его и в армию не забрали из-за четырех лет под особым контролем. Регулярно приходил в милицию, его проверяли... Так вот, я его не узнала. «Мам, я хочу туда!» — «Миша! Подожди, если ты выбрал свой путь, поедешь в духовное училище у нас в Вологде. Или будешь здесь продолжать служить Богу — работать». Он согласился все-таки, остался со мной.

И начался новый период, его как будто раздирали на части: все время появлялись какие-то люди, отвлекали его, и все, что он получил в Дивеево, он просто-напросто растерял, причем очень быстро. Была великая невидимая брань, приходили товарищи, которые с ним дрались. Он мне говорил: «Мама, ты скажи, что меня нет дома, я не хочу их видеть. Начинаю говорить им о Боге, они не слышат. Я не хочу с ними общаться...» Он понял, что ему пора менять круг друзей. А друзья тут как тут на пороге: «Ну, да, вы говорили, его нет, а он — дома!» Он сомневался, сначала поступал в институт. У нас большой металлургический комбинат, до поездки в Дивеево сын там работал и получал довольно много. Ему было интересно, на завод трудно устроиться. Работал электриком, его уже оценили: прокатный цех с новым немецким оборудованием. Он по натуре хороший технарь. И вот, все бросил, стал поступать в духовное училище.

А перед этим, так Господь устроил, он в Николо-Бабаевский монастырь, в Ярославль поехал, там мощи святителя Игнатия Брянчанинова. Здесь он поговорил с игуменом Борисом, спрашивал совета. Тот сказал: к старцу за благословением на поступление. В Дивеево мы отца Владимира не застали и поехали в Санаксарский монастырь к отцу Иерониму. Он благословил: «Помоги, Господи!» И Господь помог. Ведь Миша был невоцерковленный, молитв толком не знал. В общем, был не готов. Вопросы, которые мы с ним разбирали, он знал слабо. Это только Промысел Божий! И святые молитвы. Представить было невозможно, чтобы его приняли. Сейчас он уже второй год учится в духовном училище на пастырском отделении. Так рад, что поступил. Все друзья полностью поменялись. Благодарит Бога и отца Владимира, что избрал этот путь. Когда пришло известие о смерти батюшки, Миша был потрясен. В Прилуцком монастыре молился с игуменом и всей братией о батюшке. Как о родном, благодаря Мишиным рассказам, об отце Владимире все монахи молились!

В третий раз Миша приехал в Дивеево на летнего преподобного Серафима. Уже ушел от нас отец Владимир. Была патриаршая служба, и Миша прислуживал в алтаре. Его взяли, хотя паломников из духовных училищ и семинарий было много. Вот так отец Владимир Михаила моего обратил.

Летом мы были в Дивеево на Матерь Божию «Умиление». Сподобились перед этим у матушки отца Владимира быть на день великомученика Пантелеимона. Отец Владимир был в отпуске, а у него в доме замироточили две иконы целителя Пантелеимона. Матушка, когда обнаружила миро, сказала: «Давайте молиться». И мы три дня подряд приходили, читали акафист мученику перед святыней. Когда получили известие о смерти батюшки, поняли, что о нем плакали Небеса. В доме отца Владимира в это время мироточило очень много икон. Святые свидетельствовали нам, что он при жизни был уже с ними. Конец и Богу Слава вовеки. Аминь».

Духовный сын отца Владимира П. однажды спросил у батюшки в письме: «Не все понимают, зачем Православие предписывает так много молиться, ведь Бог и так знает о нас все». Отец Владимир написал ему: «Чтобы нам получить помощь, кто-то должен об этом просить Бога. Если Бог поможет без просьбы, то, словами старца Паисия Святогорца, «дьявол выразит несогласие и скажет: «Почему Ты помогаешь ему и нарушаешь свободу человеческой воли? Он грешник и, значит, принадлежит мне». Из этого видно и великое духовное благородство Бога, Который даже дьяволу дает право выражать несогласие. Поэтому для того, чтобы вмешиваться, Он хочет, чтобы мы просили Его об этом». Чтобы получить помощь от Бога, ее должен хотеть и просить сам человек. «Хощещи ли здрав быти?» (Ин. 5,6) — спросил расслабленного Христос. Если человек не хочет, то Бог это чтит. Если кто-то не хочет в рай, то Бог не берет его туда силком, кроме тех случаев, когда человек, находившийся в духовном неведении, был несправедливо обижен, тогда он имеет право на Божественную помощь. «Просите и дастся», — говорит Евангелие. Не прося у Бога помощи, мы терпим полную неудачу».

Отец Владимир о последних временах и идентификации людей

«15 января, в день преподобного Серафима, — рассказывает духовная дочь отца Владимира Татьяна, — батюшка, несмотря на страшное истощение (он весил 38 кг), излучал на всех нас свои неповторимые любовь и ласку — дары преподобного Батюшки. В праздник Крещения Господня он был безулыбчив, строг, сосредоточен; никто не знал, что отцу Владимиру предстоит принять на следующий день монашеский постриг. Окончилась трапеза, батюшка присутствовал на ней чисто символически: уже несколько месяцев он не мог есть как обыкновенные люди. Рак в последней стадии был диагностирован в сентябре. Проходимость желудка — считанные миллиметры.

Все разошлись. За столом осталось несколько близких. Отец Владимир прервал общую беседу и спросил, повернувшись ко мне: «Как относятся к проблеме идентификации ваши знакомые священники?» В то время с этой темой я была мало знакома; в Москве еще стояла тишина, теперь хочется добавить, предгрозовая. И я ответила: «По-разному. Кажется, все это не обязательно относится к печати антихриста. Надеемся, до нее еще далеко». — «При первом взгляде на вещи, можно увидеть и так... - отозвался батюшка. — Знаю мнения известных пастырей, и вчера казалось, что все это очень здраво, трезво... Но сегодня много новых сведений. Самые замечательные люди могут быть недостаточно информированы или — дезинформированы. Получил письмо от духовного сына из Горно-Алтайска. Там пытаются насильственно присвоить идентификационные номера. В противном случае грозят увольнением с работы».

Батюшка опять помолчал, вдруг повернулся к святому углу и заговорил повышенным голосом, с невыразимой болью. Мы стихли, понимая, что он обращается уже не к нам. «Как же я могу? сказать ему: не брать?! — это был вопль смиренной души. Как последний неключимый раб вопрошал батюшка: — Вот у меня здесь — полный стол...» — и он обвел рукой длинный стол обширной трапезной. Это производило тем большее впечатление, что он уже месяцы питался считанными глотками сока в день. Хотя, как и прежде, здесь продолжали кормить многих. «У меня полное изобилие, а я должен написать, что в конце концов ему придется отказаться — ото всего!» Опираясь локтями на стол, батюшка погрузил лицо в ладони в позе неизбывного горя. Со страхом и благоговением мы присутствовали при молитве, обычно скрытой за дверями кельи. Беззвучная, огромной силы обращенность к Богу — была исполнена великим страданием—о неведомом для нас и предстоящем всем нам. Этот поток боли и живого, обжигающего душу сострадания относился не только к человеку, который просил в письме решения отца. Это был крик о помощи — для всех, кому придется встать на путь лишений, голода и гонений. Происходило то, что трудно вместить в слова, мы ощущали себя, вслед за батюшкой, пылью и прахом перед Богом. Быть может, в эти минуты он просил Господа возложить будущую ношу своих духовных детей — на себя. Одновременно это был беззвучный вопрос: вдруг возможно —да мимо идет чаша сия?! Три-четыре минуты батюшкиного молчания казались бездонными. Потом он воспрянул, выпрямился и твердо, без доли сомнения, произнес: «Н о нет! Брать нельзя! Если есть 666 — брать нельзя!» Мы поняли, что он получил ответ.

Не каждый, приходящий к подобному решению, имел столько оснований понимать всю его серьезность. Батюшка буквально умирал от голода. Так «постились» редкие люди на земле. В декабре он перенес одиннадцатидневное «сухое» голодание — без еды, питья, без единого слова. На седьмой день он передал матушке записку: «Я не могу жить без Причастия!!!» «Схимнический пост и покаяние», — говорили близкие. После этого матушке Людмиле приснился сон, свидетельствующий о небесном постриге отца Владимира в схиму. Многие не связанные друг с другом люди стали поминать отца Владимира после пострига схииеромонахом, считая, что он получил это звание.

«Батюшка был первопроходцем для всех нас, христиан последних времен, — считают родные отца Владимира. — Подвигом своего умирания он явил образец того, как можно любить Бога, помогать другим и благодарить — до последнего издыхания, находясь в муках голодной смерти». Благодать Божия не оставила батюшку до конца.

Находясь на одре, во множественных письмах, которые непонятно как он находил силы писать, батюшка цитировал старца Паисия Святогорца — активного противника и борца против идентификации. Последние годы жизни отца Владимир широко распространял молитвы против печати антихриста. Некоторые из них:

Молитва от страха перед грядущими бедами

О, Пресвятая Госпоже, Владычице наша. Богородице Дево! Вышшая Ангел и Архангел и всея твари Честнейшая! Просим и молим Тя всегрешнии раби Твои: не отыми омофора святаго Своего от Дивеевской земли! Из удела Твоего святаго не изгоняй нас, Всемилостивая, за леность и нерадение наше! Помози претерпеть все горести, скорби, лишения, соблазны и обольщения близгрядущего антихриста. Да дарует нам Господь по молитвам Твоим веру искреннюю и непоколебимую. Просвети, Владычице, наш ум, да распознаем лукавые сети вражьи, и не впадем в них по неведению. О, Пречистая Госпоже, наша Мати Игумения! Собери нас, рассеянное малое стадо Христово, воедино. Спаси православное монашество последнего века сего, спаси сестер обители удела Твоего святаго и нас всех православных христиан! Буди Сама, Пречистая, наша Спасительница и Питательница! Все упование на Тя возлагаем, Мати Божия, сохрани нас под Кровом Твоим!

Отец Владимир считал, что человечество и, прежде всего, Россия, будут иметь это тяжкое попущение Божие, во-первых, за свою нераскаянность. На исповедях он повторял о необходимости нашего собственного — конкретного покаяния перед убиенным Государем Николаем II и Его Семьей. Раскрывал людям глаза на глубину личной вины каждого: «Мы — я и ты — предали Царя и вместе с Ним — Бога». Предали буквально или втихомолку — в сердце, в мыслях, во всем последующем служении богоборческим идеалам марксистско-ленинской идеологии, которая пронизывала всю нашу жизнь от младенчества до смерти. Совершив поклонение Кресту на Крестопоклонной неделе Великого поста, отец Владимир провел аналогию между распятием Бога и принесением себя в Жертву Искупления за грехи русского народа Государя Николая II. Несмотря на всем известные трудности подобных проповедей в Дивеево, батюшка во все царские дни призывал нас к сугубому покаянию перед Государем. Плакал сам, вслед за ним начинали плакать молящиеся в храме. Исповедуя людей, батюшка широко распространял между приезжавшими в Четвертый удел Божией Матери обширный текст покаянной молитвы с перечислением грехов перед Богом, Царем и Отечеством, в которых покаялись, увы, далеко не все мы.

Близкая духовная дочь отца Владимира имела встречу с одним архипастырем. Он колебался, не будучи уверен, что правильно относится к идентификации. И как это бывает всегда — ищущему истину, а не самоутверждения Бог непременно помогает. Он поехал на Афон и удостоился личной беседы со старцем Паисием в его келье. Величайший подвижник нашего времени поведал, что страждущим сердцем молился об этом вопросе Богу, и ему явилась святая мученица Евфимия, державшая в руках еще неведомые многим электронные документы. Она открыла старцу всю дьявольскую, сокрытую за безобидной на вид карточкой, сущность проблемы. Епископ вернулся домой, ситуация стала для него кристально ясна.

Еще один владыка, не доверяя себе решение вопроса: принимать или отказаться от идентификационного номера, молился о вразумлении Богу. Во время бдения услышал голос: «Если птичка и одним коготком зацепится за сеть, расставленную для нее, ей будет нелегко из нее выбраться». Он понял, что получил ответ.

Отец Владимир делился с нами некоторыми документами:

«Принятие личного цифрового кода будет означать отречение от христианского имени человека (батюшка объяснял далее, каким образом это прикровенно станет отречением — от Христа). По учению Святой Церкви, в имени человека таинственно пребывает энергия его души, так же как в имени Бога пребывает энергия Божества. Благое имя человека, данное при святом Крещении, соединяет его с Богом, энергию человеческой души с энергией Божества. Святое имя содержит в себе благодатную силу, действующую на душу его обладателя посредством небесных покровителей. Так же точно неблагое имя, или злое — соединяет человека с энергией покровительствующего ему демона (Ганнибал — милость Ваала, хари-Кришна — черная благодать и т.д.) Человек, не носящий святого имени, не вписан в «Книгу Жизни» (Ап. 13,8). Его душа после смерти вместе с именем идет в погибель. Как говорит Премудрость: Имя грешников неблагое потребится. Пецыся о имени, то бо ти пребывает паче тысяч сокровищ злата (Сир. 31,13).

Предлагаемый личный код человека, либо непосредственно, либо при исполнении финансовых операций будет включать в себя число 666, то есть код главного компьютера в Брюсселе с именем «Зверь». Как известно, это цифровое имя сатаны. Через личный код нас хотят соединить с ним — в этой и иной жизни. Согласно Откровению святого апостола Иоанна Богослова, оказать действенное сопротивление антихристу, отказать ему в поклонении смогут только те, кто будет иметь христианские, то есть святые имена, записанные в «Книге Жизни», которые поминаются пред Богом, участвуют в таинствах Церкви.

Соединение добровольно принятого цифрового имени с числом 666 будет означать сообщение человеческой души с душой антихриста. Как при отречении от Христа и переходе в другую религию, секту или при вступлении в масонскую ложу главным условием является отказ от святого имени и принятие нового. Таким образом происходит посвящение человеческой души дьяволу. В противоположность таинству святого Крещения, где крещаемый, получив святое имя, — сочетается Христу, и человек отрекается от сатаны и всех дел его. Даже притворное или условное отречение от христианского имени — лишает человека благодати. Поэтому принявшие код — не устоят и примут печать, если не сугубая милость Божия.

Послушник одного старца, встретив на пути еврея, поддался его уговорам и произнес: «Допустим, что я — не христианин». После чего опять исповедал Христа — Богом, а себя — крещеным. Но его старцу было открыто, что благодать Божия при слове «допустим» отошла от ученика». «Это ответ тем, — говорил отец Владимир, — которые считают, что номер и смарт-карту они примут, а печать — не примут. Идентификационный номер брать нельзя ни в коем случае». Батюшка сокрушался: «Они хотят создать на земле — царство подданных сатаны. Сегодня решается, с кем мы хотим остаться и что выберем: ад или Царствие Небесное».

У батюшки мы прочли: «Несколько слов о тайне беззакония:

666 — число зверя. Начертанием или произнесением его вызывается сатана, поэтому оно губительно для души.

ИНН (личный код) — число человеческое, подобное числу зверя. Если оно присвоено по нашему произволению — возможность нашего спасения весьма сомнительна (во всяком случае, очень проблематична). Получающий его, как и в известном сатанинском обряде посвящения, оказывается вписанным в «Книгу смерти».

Любое таинство не будет совершено (исполнено), пока не произнесено имя Божие (как, например, в таинствах Крещения, Миропомазания и др.).

Любое магическое действие не имеет силы, пока в нем (как правило, в центре) не вписано имя сатаны, беса или ключевое слово или выражение, отражающее отношение мага к Богу и к сатане.

Аналогично этому, наше христианское имя — наш хранитель, подобный нательному крестику».

Отец Владимир добавлял, что люди недостаточно информированные, принявшие идентификационный номер по незнанию, по Милости Божией, смогут принести церковное покаяние, официально отказавшись от ИНН.

Раба Божия Виктория: «В разговоре о последних временах батюшка вспомнил путь А. Монро. Однажды, во время своих оккультных экспериментов он почувствовал присутствие очень мощной разумной силы, которая сделала его безсильным и безвольным: «У меня создалось твердое убеждение,— рассказывал Монро,— что я связан нерасторжимыми узами с этой силой, всегда был связан, и что я должен здесь на земле выполнить порученную ею работу». Это существо, оно (или они) вышли и «обыскали» его ум, а потом, казалось, «они воспарили в небо, и я посылал им вслед свои просьбы. Тогда я уверился, что их мысленные способности и разум далеко превосходят мое понимание. Это безличный и холодный разум, без всяких эмоций любви или сочувствия, которые мы так ценим... Я сел и заплакал, горько зарыдал, как никогда раньше, потому что я знал, безоговорочно и без всякой надежды на изменение в будущем, что Бог моего детства, Церкви и религии не был таким, какому я стал теперь покланяться, и что до конца своих дней я буду переживать эту потерю».

«Редко можно встретить лучшее описание встреч с диаволом, с которым сейчас сталкиваются многие наши, ничего не подозревающие, современники, не способные противостоять ему из-за своего отчуждения от истинного христианства» (отец Серафим Роуз).

Батюшка сказал: «Бог хочет, чтобы расцвела неповторимой индивидуальностью каждая человеческая личность, дьявол жаждет сделать нас безсильными, безвольными на добро —холодными и безликими. Дьявол мечтает пересоздать человека: сделать из раба Божия — собственного раба — послушную марионетку. Превратить человека в античеловека — бесочеловека».

Несколько подчеркнутых отцом Владимиром мест у старца Паисия Афонского («Избранный сосуд»): «Сегодня мы живем во времена Апокалипсиса, и не нужно быть пророком, для того, чтобы это понять... Поэтому сейчас, как никогда, нам нужно сильнее опереться на молитву, и сразиться со злом молитвой. Молитесь об этом общем безумии, захватившем весь мир, молитесь о том, чтобы Христос пожалел Свое создание, потому что оно приближается к катастрофе».

В ответ на вопрос об антихристе: «Давайте сейчас поговорим о Христе: будем как можно ближе ко Христу. А если мы со Христом, то отчего же нам антихриста бояться?.. В конце он все равно окажется посмешищем. Возможно, вам придется пережить много из того, о чем говорится в Апокалипсисе. Наступила апостасия,* и сейчас осталось только прийти «сыну погибели» (2 Фес. 2,3). Мир превратится в сумасшедший дом... Увидим, как происходят самые невероятные, самые безумные события (хорошо лишь), что они будут сменять друг друга очень быстро. Экуменизм, общий рынок, одно большое государство, всемирное правительство, одна религия, сшитая по их мерке, таковы планы темных сил».

* Апостасия — отступление, отпадение (от Бога)

«...Раньше, допустим, услышат люди о приближении какой-нибудь кометы, и все приходят в сильное волнение. Тебе говорят: а может быть мы умрем? Давайте готовиться: покаемся, будем творить добрые дела. И люди начинали готовиться... И если слухи о войне — готовились... А теперь: лишь бы не слышать о Втором Пришествии, лишь бы не знать, что до него придет антихрист. И все это, чтобы предаваться развлечениям. Потому не хотят слышать того, что их расстраивает».

«...Наступают тяжелые времена, нас ждут большие испытания. Христиане перенесут великое гонение. Между тем очевидно, что люди даже не понимают того, что мы уже переживаем знамение последних времен, что печать антихриста становится реальностью, а люди живут так, словно ничего не происходит. Поэтому Священное Писание говорит, что прельстятся и избранные. Те, в ком не будет доброго расположения, не получат просвещение от Бога и прельстятся в годы апостасии. Потому что тот, в ком нет Божественной Благодати, не имеет духовной ясности...»

«Церковь должна объяснять верующим, что принятие ими нового удостоверения будет падением. Церковь должна добиваться от государства, чтобы новое удостоверение личности не было обязательным... Те, кто захочет спокойствия и комфорта, примут новые удостоверения. А подлинные христиане останутся со старыми документами, и их будут мучить».

«К сожалению, многие священники пеленают своих духовных чад, как младенцев, якобы для того, чтобы те не волновались. «Это не важно, — говорят они, — ничего страшного, лишь бы вы имели веру внутри себя». Тогда как говори они людям: «Давайте постараемся жить более духовно, быть близ Христа и ничего не бояться, ведь самое большее — мы станем мучениками», — они бы хоть как-то готовили их к грядущим трудностям. Узнав истину, человек задумается и отрясет с себя сон... Он станет остерегаться, чтобы не попасть в ловушку... Почему многие, зная текст Апокалипсиса, не ставят хотя бы вопросительного знака? А если они помогут антихристу с его печатью и увлекут в погибель и другие души?!... Прельстятся те, кто истолковывают Писания от ума... Итак, за «совершенной системой кредитных карточек», за компьютерной безопасностью — кроется всемирная диктатура, кроется иго антихриста...»

«К несчастью, можно услышать: «От Христа я не отрекаюсь: я всего лишь пользователь обслуживающей меня системы». Или: «Я приму печать на лоб и осеню свой лоб крестным знамением». Они думают, что освятятся подобным образом, в то время как такие мнения являются прелестью.

Грязь не освящается. Чистая вода приемлет благодать и становится водой святой. Но моча святой водой стать не может. Камень чудесным образом превращается в хлеб. Но нечистоты освящения не приемлют. Следовательно диавол, антихрист, находясь в виде своего символа в нашем удостоверении, на на ш е м лбу или р у к е, н е освящяется, даже если мы ставим там крест. Силу Честного Креста — этого святого символа. Божественную благодать Христову мы имеем только тогда, когда храним благодать святого Крещения, которым мы отрицаемся сатаны, сочетаемся Христу и принимаем святое запечатление — «печать дара Духа Святого»... Они, принимая печать антихриста, — отрекаются от печати Христовой, данной во святом Крещении, и думают, что имеют в себе Христа!»

Говорят: «Кесарю кесарево». Но другое дело, когда речь идет об удостоверении личности. Это не деньги (и не какая-нибудь другая внешняя форма дани), а нечто личное, (гораздо более важное, ибо речь идет уже о самой большой моей ценности, за которую с меня будет главный спрос на Страшном Суде. Мне предлагают нечто — взамен моей души). Удостоверение личности — «тавтотита», (тождество, личность — его буквальный смысл), то есть человек отождествляется с тем, что ему предлагают. Они, значит, подсовывают диавола, а я расписываюсь в том, что его принимаю? Да как же я пойду на это?

«А если кто-то примет печать по неведению? — Скажи лучше, по равнодушию. Какое там неведение, когда все ясно до предела? Да если и не знает человек, ему должно поинтересоваться и узнать. Христос скажет нам: «Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете?» (Мф. 16,3). Приняв печать, пусть даже и по неведению, человек теряет Божественную благодать и принимает бесовское воздействие. Когда священник при Крещении погружает дитя во святую купель оно, и не понимая того, принимает Святого Духа, и потом в нем обитает Божественная благодать».

«Бог любит нас. В человеке есть скрытая на случай необходимости сила. Тяжелых лет будет немного. (Лишь) одна гроза... Жизнь наша пусть будет более умеренной... приучив себя уже сейчас к жизни простой, умеренной, можно будет пережить те годы. Иметь маленько землицы, возделать немного пшенички, картофеля, несколько деревьев, и тогда, держа какую-нибудь скотинку, козочку, несколько курочек, (христианин) сможет пропитать свою семью... и продлятся эти притеснения недолго, года три, три с половиной. Ради избранных дни сократятся, они даже и не заметят, как пройдут эти годы. Бог не оставит человека без помощи. («И будете ненавидимы всеми за имя Мое, но и волос с головы вашей не пропадет, терпением вашим спасайте души ваши» Лк. 21, 17-19). Давайте жить более духовно, быть более дружными, помогать тем, у кого есть боль, помогать бедным с любовью, с болью, с добротой. Давайте молиться, чтобы появились добрые люди».

«Будьте между собой дружны, согласны, будьте духовно подготовлены и отважны, будьте единым телом и ничего не бойтесь. Помогает и Бог. Возделывайте духовную любовь, имейте ее такой, какую питает мать к своему ребенку. Пусть отношения между вами будут братскими, пусть живет среди вас жертвенность. А трудные дни мы потихонечку переживем... Это самое главное — чтобы была между вами не ложная, а истинная братская любовь... Не находясь в духовном состоянии, человек трусит, потому что любит самого себя. Он может и отречься от Христа, может предать Его. Вы должны решиться на смерть...

Постарайтесь братски сплотиться, начать жить духовно, соединиться со Христом. Если вы соединитесь со Христом, то не будете бояться ни диаволов, ни мучений.

Сейчас мы воюем с дьяволом. Поэтому постарайтесь еще больше сродниться друг с другом, еще больше стать друг другу братьями. Так все вместе мы будем идти по избранному нами пути, вместе подниматься по крутой тропе на сладкую Голгофу».

Перечитывая эти слова, как впервые увидела: «все в м е с т е мы будем идти... вместе подниматься по крутой тропе...» и понимаю, что дал мне это заметить отец Владимир, напоминая, что в трудные предстоящие времена мы все — действительно будем вместе: со всеми святыми, с отцом Паисием, отцом Владимиром — переносить все то, что в одиночку никому понести не по силам.

Всех своих духовных чад отец Владимир не благословил брать идентификационный номер и все последующие за ним электронные документы, поражающие воображение всеохватной возможностью слежки и влияния на физическую, умственную, душевную и духовную жизнь человека. Он говорил: «Сегодня компьютерные возможности переступили грань фантастики. Человек, взявший в руку карточку с микросхемой, не сможет каяться, так как будет руководим через микрокомпьютер слугами антихриста. И не найдет в себе духовных сил отказаться от печати, ибо, как говорят старцы, от него отступит благодать Христова. Поэтому сейчас, как никогда, нам нужны покаяние и молитва, чтобы сразиться со злом...» «Чтобы Творец Божественным образом вмешался в эту безумную эпоху, которую мы переживаем, потому что мир ведут — в смуту, в сумасшествие, в тупик... Молитва должна совершаться—с болью. Знаете, какой тогда она обладает силой?» (старец Паисий Афонский). Батюшка говорил: «Вы доживете до вторичного исполнения пророчества преподобного Серафима, в котором он пытается заступиться перед Господом за архиереев».

«Вся она, Христова Церковь, является непогрешимой. Непогрешимость вовсе не принадлежит Собору, а всей Церкви Христовой, свидетельствующей о себе на Соборе» (Новомученик Михаил Новоселов).

«У нас ни патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, то есть самый народ» (Окружное послание Восточных патриархов Единой Святой Апостольской Церкви ко всем Православным христианам. 1848 г. Константинополь).

«Поэтому хранителями Священного Предания являются не только иерархи и ученые богословы, но все истинно верующие» (Катехизис).

Из записей отца Владимира: «Недопустимость исполнения послушания воле человеческой, противной воле Божией.

Святитель Игнатий, 5 том «Приношение современному монашеству»: «Послушание старцам в том виде, в котором оно было у древнего монашества... не дано нашему времени».

«Изучай Божественное Писание и Писание Святых Отцов, особливо деятельныя, чтоб, с учением их сличив учение и поведение твоего учителя и старца, ты мог их видеть (это учение и поведение), как в зеркале, и понимать; согласное с Писанием усвоивать себе и содержать в мысли; ложное же и худое познавать и отвергать, чтобы не быть обманутым» (святой Симеон Новый Богослов).

Святитель Киприан Карфагенский: «С самого начала епископства моего я положил за правило ничего не делать по одному своему усмотрению без совета вашего (пресвитеров) и без согласия народа». Ни воля епископов, ни воля мирян недостаточны сами по себе для действования в Церкви. Церковь живет и действует не волей человеческой, а волей Божией».

Преподобный Силуан Афонский: «Архиереи, хотя и имеют дар Святого Духа, но не все разумеют как должно, и поэтому в час нужды должны искать просвещения от Господа: они же делают по своему разуму, и тем оскорбляют милосердие Божие и посевают смущение. Преподобный Серафим говорит, что когда он давал советы от своего ума, то бывали ошибки; ошибки могут быть малые, а могут быть и большие. Так всем надо учиться познавать волю Божию: а если не будем учиться, то никогда не познаем этого пути».

Святитель Игнатий: «Оказывай настоятелям и прочему монастырскому начальству нелицемерное и нечеловекоугодливое послушание, послушание, чуждое лести и ласкательства, послушание ради Бога. Оказывай послушание всем отцам и братиям в их приказаниях, не противных Закону Божию... Но никак не будь послушен на зло, если б и случилось тебе потерпеть за нечеловекоугодие и твердость твои некоторую скорбь...

С плачем и сердечными воздыханиями умоляй Бога, чтоб Он не попустил тебе уклониться от Его всесвятой воли к последованию падшей человеческой воле, твоей или ближняго твоего, твоего советника. Как о своих помыслах, так и о помыслах ближняго, о его советах, советуйся с Евангелием».

Преподобный Иустин (Попович): «Все испытывайте Духом Церкви, учением Церкви. Что не от Нее, то вредит вашим душам, вашему спасению. Испытывайте людей, учителей, какого духа они придерживаются. Сам по себе человеческий дух не в состоянии ясно различать духов; поэтому Церкви дан Дух Святой, Который «все проницает и глубины Божии» (1 Кор. 2, 10) ... Только люди, очистившие свои сердца, могут увидеть Бога и при помощи Божией отличить добро от зла, сотворить благо и уклониться от зла... Итак, только святые знают, что есть добро и зло... Руководимые святыми, вы всегда сможете осуществить в вашей земной жизни всякое Божественное Добро...» (толкование на 1-е послание к фессалоникийцам св. ап. Павла).

Из мест, подчеркнутых отцом Владимиром в книге иеромонаха Дамаскина «Церковь перед лицом отступления» и архиепископа Аверкия «Соль обуевает: знамение приближения конца»:

«Православие это не просто некоторый тип чисто земной организации, возглавляемой патриархами, епископами и священниками... Православие — это мистическое Тело Христово, Глава Которой — Сам Христос (см. Еф. 1; 22-23 и Кол. 1; 18, 24), и в состав его входят не только священники, но и все правильно верующие во Христа... как ныне живущие на земле, так и те, кто умер в вере и благочестии».

«Архиепископ Аверкий опасался того, что дух православной экклессиологии будет заменен папистской концепцией Церкви, и главы церквей станут в сознании верующих «мини-папами» и начнут заслонять собою Христа, подлинного Главу Церкви. Архиепископ понимал, что если Церковь будет восприниматься прежде всего как светская административная структура, тогда антихрист получит прямой доступ к сердцам людей и без особых усилий превратит их в своих верных слуг».

«Преобладание в Церкви земного над духовным приводит к утрате способности отличать то, что принято, от того, что правильно... Идеализировать нечто признанное всеми «правильным» и подстраиваться под это — значит напрашиваться, чтобы тебя обманули, поскольку сатана может очень легко — особенно в наше время — сделать так, что внешне общепринятое будет сосуществовать с внутренней ложью».

«Пришествия антихриста не узнает тот, «кто имеет ум на дела житейские и любит земное... «Обмирщение» же христианства делает его незащищенным для искушений антихриста».

«(Тот кто) «смирится» перед ложью, отпав от Истины, естественно, должен считаться предателем Истины, кем бы он себя не считал и как бы не называл».

«Основная задача служителей грядущего антихриста состоит в том, чтобы разрушить старый мир со всеми его представлениями и «предрассудками», с тем, чтобы построить на его месте новый мир, способный принять (того)... который займет в глазах людей место Христа».

«Церковь никогда не подчинится миру, никогда не пойдет на компромисс с ним. Конечно, ведь Господь сказал Своим ученикам на Тайной Вечере: «вы не от мира». Если мы хотим остаться верными истинному христианству, мы должны держаться этих слов — подлинная Церковь Христова всегда была, есть и всегда будет странницей в этом мире. Отделенная от него, она способна передать Божественное учение Господа неповрежденным, потому что эта отделенность сохраняет ее неизменной, т.е. подобной вечному и неизменному Богу».

«Там, где прервана преемственная духовно-благодатная связь со святыми апостолами и их преемниками мужами апостольскими и святыми отцами, где введены разные новшества в веро- и нравоучении с целью «идти в ногу со временем», «прогрессировать», не отставать от века и приспособляться к требованиям и моде мира сего, во зле лежащего,— там не может быть и речи об истинной Церкви».

«Хотя повсюду будет слышаться Христово имя и повсюду будут церкви и церковные службы, все это будет лишь внешним, а внутри настоящее отступничество» (святитель Феофан Затворник).

«Вся общественная жизнь в современном мире — это подготовка к приходу антихриста. «Все, что происходит сейчас на высших уровнях религиозной, общественной жизни, в правительствах... это не что иное, как деятельная подготовка слуг приближающегося антихриста к его будущему царствованию», это работа делается в такой же мере «христианами», как и не христианами».

«Наше время походит на последнее. Соль обуевает. В высших пастырях Церкви осталось слабое, темное, сбивчивое неправильное понимание по букве, убивающей духовную жизнь в христианском обществе, уничтожающей христианство, которое есть дело, а не буква. Тяжело видеть, кому вверены или кому попались в руки овцы Христовы, кому предоставлено их руководство и спасение! Волки, облеченные в овечью кожу, являются и познаются от дел и плодов своих! Но это — попущение Божие. Сущии во Иудее да бежат в горы!» — такими словами характеризовал современную ему церковную жизнь... наш великий русский светильник... святитель Игнатий Брянчанинов. Не с гораздо ли большим правом можем мы повторить эти грозные, предостерегающие слова его в наши дни!»*

* «Свет Православия. №37. 1998 г. Христианский собеседник». Издание Макариев-Решемской обители. Иеромонах Дамаскин «Церковь перед лицом отступления» (Архиеп. Аверкий и его учение о проникновении духа антихриста в среду Православия последних времен).

«Для православной веры, которая повсюду подвергается открытым и скрытым нападкам, давлению и преследованиям, со стороны слуг грядущего антихриста, настало время исповедничества, исповедничества постоянного, если необходимо, до самой смерти».

«В наши времена мало святых. Но даже если мы и не видим около себя таких несгибаемых праведников, как он (архиепископ Аверкий), с нами остается его учение, которое может быть нашим маяком, в надвигающиеся на нас еще более темные.дни, которые он предвидел; тогда Церкви, возможно, придется бежать в пустыню, как жене Апокалипсиса (ст.12) — Церкви последних времен» (отец Серафим Роуз, из книги «Апокалипсис — учение древнего христианства». Толкование архиепископа Аверкия»).

На вопрос, как жить людям, оставшимся без необходимого, ответом прозвучал рассказ священника И. в доме батюшки: «Недавно я отыскал в глухой деревне свою дальнюю родственницу. Ей почти сто лет. Она не взяла первый советский паспорт. И всю жизнь прожила в своем ветхом доме без зарплат и пенсий. «Как же ты выжила?» — спросил я у нее. «Чужих детей понянчу — покормят и молочка с хлебом дадут. Псалтирь по усопшему почитаю — опять сыта. Да, и трава в поле безплатная. Если травы знать, на одних травах можно прожить. Преподобный Серафим на одной сныти три года жил. Так ни одного дня, милый, не голодала». — «Как же зимовала без дров?» — «А сухая лебеда больно жарко горит», — отвечала Наталья, не подозревая, что здесь поминает уже о чуде. Несказанно обрадовалась, когда предложил ее причастить — в деревне разоренный храм Пресвятой Троицы. Вынула из сундука синее штапельное платье в белый горошек, кружевной воротничок, белый платок. Ну, невеста и все. Невеста Христова!»

«Свои поля бурьяном заросли, — с болью говорил отец Владимир, — едим импортную отраву. Забыли о благодарности Творцу за хлеб насущный. Нам всем предстоит вспомнить, как святые обливали слезами каждый кусок хлеба, который вкушали».

Батюшка всегда утешал: «Вы не представляете, какие чудеса будет в последние времена творить Господь. Как будет поддерживать всех вас». И вспоминал эпизод из жизни в ссылке, во Владычне, сестер Марфо-Мариинской обители милосердия. «В доме пусто, хоть шаром покати. Сижу пригорюнившись, — рассказывает матушка Надежда. — Фросенька (матушка Любовь) подойдет, за плечи обнимет, тихо скажет: «Хочешь хлебушка, хочешь?!» Уйдет в сени. Минут пять нет ее. И вынесет — дышащий, белоснежный, благоуханный хлеб — хлеб с Небес».

* Отец Владимир родился в день преподобного Онуфрия и может просить его о помощи нам — сугубо.

Святого покровителя матушки Любови — преподобного Онуфрия* (IV век) шестьдесят лет питали белым хлебом и причащали в пустыне святые Ангелы. И матушка Любовь (+15.03.1956, день Державной иконы Божией Матери), его молитвами получала ангельскую милостыню в XX веке. Отец Владимир повторял слова святого мученика Иустина Философа: «Они могут нас убить, но не могут нам навредить». 7 февраля 2001 года, в день Ангела батюшки, послушнице Серафимо-Дивеевского монастыря приснился сон: «Вижу отца Владимира, бросилась к нему с главным вопросом: «Батюшка, что с идентификационными номерами?!» — «Не брать ни в коем случае,- произнес отец Владимир. - И не бойтесь. Главное — ничего не страшитесь. Бог верных Своих подкрепит. Твердо стойте в вере и верности X р и с т у».

«Внутри любви к нашему ближнему сокрыта наша любовь — ко Христу»

И насколько он всегда был и есть со всеми, кто просил его помощи. Вот отец Владимир стоит у святых мощей преподобного Серафима (а теперь перед живым Батюшкой). Кончил читать акафист и под непрерывное, чудное «Господи помилуй» иноческого девичьего хора поминает не только вороха записок на аналое, но известных и неведомых игуменов и игумений, монахов и монахинь, директоров духовных учебных заведений, благотворительных учреждений... духовных детей и сегодня впервые увиденных им — головокружительное число имен — на память.

В начале знакомства дала батюшке две записки — о здравии и упокоении, с просьбой святых молитв. На каждой — имена в три столбца, одних священников около двадцати, их родные, мои близкие, друзья, сотрудники храмов и другие дорогие люди. Шли годы, стеснялась спросить: «Батюшка, Вы там моих не забываете?» И вдруг он: «Вы поминаете вашу инокиню Гликерию? Помните, вы просили меня о ней молиться». Сознаюсь, сама поминаю ее редко. Не дожидаясь моего ответа, по-видимому зная его, отец Владимир продолжает: «Она приехала в Дивеево из Хотьковского монастыря, попала ко мне на исповедь...» Нужно же догадаться, что эта та самая, а не другая какая-нибудь Гликерия! Ее монастырь я ему не указывала. Более того, когда имя ее записала, она была в другом монастыре. «Отметьте у себя в помянике: она уже не Гликерия, — оповещает он меня первый, — а монахиня Феодосия». Самое поражающее, что судьба моей Гликерии его активно тревожит и занимает. Думаю, она и в Дивеево в первый раз попала, благодаря батюшкиным заочным молитвам. Отец Владимир мог чувствовать неблагополучие людей — на расстоянии. Один из примеров такого нестандартного «слышания». Случай был рассказан сторожем московского храма Л.: «Наконец-то приехала в Дивеево. Много впечатлений. Отец Владимир меня тут же узнал, хотя видел мельком один раз. Он венчал в Дивеево моих друзей из Москвы. После чего тщательно благословил на обратный путь уезжавших на своей машине. В каком же я была потрясении, когда узнала, что они попали в дорожную катастрофу. Машина — всмятку, перевернулась вверх дном, но все — полностью уцелели, ни перелома, ни травмы, настоящее чудо. В Дивеево никто их не знал, ничего не сообщал. Но у первой же моей знакомой, приехавшей в монастырь, отец Владимир, будто заведомо зная, что она обладает нужной информацией, спросил: «Хорошо ли чувствуют себя после автомобильной катастрофы молодые супруги?!» Она была поражена: «Откуда он узнад. об аварии и о том, что мне это известно?!»

В одном из московских храмов батюшка оставил о себе неизгладимые воспоминания. В первый раз ожидая батюшку с матушкой в Москве, я подумала: где же они остановятся? И стала просить одну прихожанку пустить их на день-два к себе. Не будучи знакома с отцом Владимиром, она не испытала желания ему послужить. И позже рассказала: «От твоей просьбы я почему-то расстроилась: «Это ведь убираться надо!» Чего только в голову не пришло и напоследок с досадой: «Дали бы самой пожить спокойно!» Приезжают батюшка с матушкой. Отец Владимир разговаривает в храме — одни, другие. Подвожу мою знакомую. Через две минуты живого общения батюшка уже исповедует ее на лавочке храма, входя во многие нелегкие подробности. Исповедь поразила ее своей серьезностью, с чувством стыда она вспомнила мою просьбу. «Простите, меня тут просили пустить Вас пожить на два-три дня...» — «Что Вы, что Вы, — тут же отозвался батюшка. — Это ведь убираться надо!» Выпалил ей весь перечень ее помыслов и закончил: «И вообще дали бы самой — спокойно пожить!» — «Внутренне я облилась краской, — вспоминает М. — А батюшка мило, с пониманием улыбнулся, благословил и следующую минуту уделял уже другому человеку».

В тот же приезд раба Божия Валентина кормила отца Владимира в трапезной обедом. Поведала ему свои больные ситуации, плакала, рассказывая о смерти любимых дочерей и кончила волновавшим вопросом: «Батюшка, имею послушание на храмовой кухне. Одни искушения. Одни грехи, и словом, и делом... Страшное дело — кухня. Внуков и то забросила. Пропадаю. Люди в храм - молиться пошли, а я тут в охапку с кастрюлями!..» Батюшка лучезарно улыбнулся: «Ничего-ничего, придет миг, так — с кастрюлями и — прямо в рай!» Она до сих пор в трудные минуты утешается этой батюшкиной улыбкой.

Тамара Евгеньевна, Москва: «В 1999 году я поехала в Дивеево к мощам преподобного Серафима Саровского. Почти двенадцать лет я страдала от головных болей. Приступы, которые передать и описать невозможно. По нескольку дней не вставала. Из-за моей болезни мне пришлось уйти с работы.

С детства помню, как моя верующая бабушка Евгения необыкновенно почитала Серафима Саровского и всегда говорила: «Что бы у тебя ни случилось — молись батюшке Серафиму». Поехала я в Дивеево с глубоким чувством веры в помощь преподобного. Купалась в источнике (в феврале), прикладывалась не один раз к его святым мощам и все просила его помочь в моей болезни — исцелить меня.

Вечером того же дня попала на исповедь к отцу Владимиру. Никто и никогда мне о нем не рассказывал, а ведь ехала в Дивеево с людьми, которые не раз там бывали. Меня направил к отцу Владимиру сам преподобный Серафим.

Долго стояла в очереди к батюшке. Смотрела на его доброе лицо, глаза. Доносились до меня и некоторые его поучения. Слышала его сострадания и замечания. Видела, как часто он убегал в алтарь и возвращался, потом снова убегал — и опять исповедовал. Спросила у сестры, стоящей рядом со мной: не прозорливый ли батюшка? Сестра засмущалась, попросила прощения и ни слова больше. Что-то побудило меня спросить об этом. Ведь я никогда не была у прозорливых священников, только читала о них.

Потом отец Владимир позвал меня. Долго со мной говорил. Уходить от него не хотелось. Такой доброты и тепла я никогда не чувствовала. На следующий день снова пошла на исповедь. Поразило, с какой радушностью батюшка меня встретил, как будто я у него была по меньшей мере — раз десять. Опять каялась. И пожаловалась на свои страшные боли. Вдруг он руками сжал мою голову и прижал к себе. Это было так непривычно, неожиданно. А теперь, когда приступы моей болезни полностью прошли, и три года я не знаю, что это такое, понимаю: Бог подал мне встречу с прозорливым целителем душ и телес наших.

На следующий день — Причастие. Такая легкость, неземное состояние, радость переполняли меня. После службы стою, жду отца Владимира. Уезжаем. В храме почти никого нет. Батюшка выходит из алтаря, подходит ко мне, благословляет. Спрашивает неожиданно: «П о л е г ч а л о?» Отвечаю, что очень, очень полегчало. Батюшка говорит: «Приезжайте, звоните, пишите!» Больше я его не видела. Только на могилке его была два раза. И дня не проходит, чтобы я об отце Владимире не думала. Вечная ему память!»

Мы познакомились с Тамарой Евгеньевной. Не могу удержаться, чтобы не поместить ее письмо о своей бабушке. Тем более, что отец Владимир любил сохранять в дневнике памятные воспоминания о встречах с людьми.

«Моя бабушка Евгения родилась 7 января, а умерла 30 марта, на день Алексия Человека Божия. Когда мне бывает трудно, я всегда прошу ее мне помочь, и она — помогает! Если я сделала в жизни, что-нибудь хорошее, это ее заслуга. «Дочка, — говорила она мне, — не гонись за платьем, да за добром, ведь и цари с собой ничего не взяли. Делай добро людям, и оно перед Богом не сгорит и не утонет». Если бы я всегда слушалась свою бабушку, избежала бы многих бед и болезней. Бабушка моя очень много пережила в своей жизни, пострадала за Бога. По своей глубокой вере она не пошла в колхоз, а вслед за ней — не пошли туда свекор со свекровью и их дети. Она вела всю семью, как путеводная звезда. За ее отказ служить новому режиму всех выгнали из только что отстроенного дома, ее — с пятью детьми. И началось время испытаний. Рано похоронила мужа, маленького ребенка, голодали, мерзли, скитались. Но вера в Бога осталась в ней непоколебима, только еще больше окрепла.

На моей памяти бабушка всегда читала священные книги, делала много доброго людям и уже совсем больная — время проводила в молитве. На праздники в нашем доме всегда собирались молиться верующие, некоторые из них еще живы. После нее остался сундук женских ситцевых платков, которые ей дарили, когда она ходила читать Псалтирь по усопшим. Мы с мамой все платки раздали за упокой ее души. «Дочка, — говорила она мне, — меня за Бога — стреляй!»

В глубокой старости, когда уже не могла ходить, она постоянно сжимала в руках и целовала свой крест, подолгу смотрела на иконы и молилась. (Желаю себе таких предсмертных дней, подобной христианской кончины). Это она привила мне любовь к преподобному Серафиму. Предсказала, что за мое отступление (в молодости) от Бога, я буду наказана. Так и случилось. Но, когда пришла болезнь, я вспомнила ее слова, молитвы и предостережения. Сколько я пролила слез за свое непослушание. По молитвам бабушки к преподобному Серафиму, за меня недостойную, я узнала отца Владимира. Лишь только прикоснуться удалось к краю его ризы, как его не стало. Считаю себя счастливым человеком, что видела такого избранника Божия, разговаривала с ним и получила от него исцеление. Ведь это моя бабушка заповедовала мне обращаться с Батюшке Серафиму во всех трудных ситуациях.

Прожила она в скромном саманном домике, который стоит до сих пор. Удивительная была у бабушки стойкость, крепкий дух и вера в Бога! Два раза она «горела». Повернувшись к горящему дому, сказала: «Слава Тебе, Господи! Все мои грехи сгорели в этом доме!» Не кричала, не стонала, не жаловалась... Благодарила Бога. До последних дней ее жизни, проходя мимо окна, всегда можно было видеть ее читающей Псалтирь или Евангелие. И всегда она говорила мне: «Дочка, какая веселенькая моя избеночка!»

В день ее похорон я плакала безмерно... И домик ее мы так и не перестроили, сколько ни собирались. Его стены пропитаны бабушкиными молитвами. Все переменить и, кажется. Святого Духа в них не станет. Простите, что так много написала вам о бабушке. Для нашего рода это светильник, лучезарная звезда».

Слава Тебе, Боже, что мы живем на святой земле, где были и есть такие люди. И мы еще оглянемся на их жизнь и попросим их святого предстательства в дни грядущих испытаний.

Однажды мы разговорились с отцом Владимиром о поэзии. Поделилась: «Кажется, от моего прежнего пристрастия к всемирной поэзии осталась одна единственная фраза P.M. Рильке: «Я беден, беден, как ладонь в слезах...» — «Надеюсь, к духовной поэзии можно отнести большее число строк», — улыбнулся батюшка. Когда я назвала Пушкина языческим поэтом, он возразил: «Богу легко простить человеку все юношеские заблуждения. Он рад отшелушить их, как зерно освободить от оболочки, если есть хоть какие-то данные на это. Вся Его забота о сердцевине, о душе. Кстати, вы помните эпизод с Ленским?» Однажды молодой Пушкин вместе с графом Ленским, увлеченные острословием, позволили себе шутить на предмет религии. Неожиданно к ним в комнату вошел молодой человек, который, как потом выяснилось, был обоим незнаком. Он стал говорить о вере с глубоким познанием затронутой темы, немедленно обезоружил их своими доводами. Они почувствовали себя нашкодившими детьми и в конце концов признались, что изменили свои взгляды. Гость встал, поклонился и вышел. После паузы, совершенно ошеломленные, они бросились расспрашивать слуг. И узнали, что посетителей - не было! Никто к ним не входил... Это событие явилось одним из переломных моментов в жизни поэта. После него Пушкин стал гораздо осторожнее не только в высказываниях, но и в мыслях о Православии.

Пушкину принадлежат некоторые неизгладимые строки. Не все его духовные произведения нам известны. Мы вспомнили стихотворную переписку поэта с митрополитом Филаретом. К сожалению, я могла восстановить лишь начало, а отец Владимир дочитал до конца:

И ответ митрополита:

Не напрасно, не случайно Жизнь от Бога мне дана. Не без воли Бога тайной И на казнь осуждена. Сам я своенравной властью Зло из темных бездн воззвал. Сам наполнил душу страстью, Ум сомненьем взволновал. Вспомнись мне, Забвенный мною! Просияй сквозь сумрак дум — И созиждется Тобою Сердце чисто, светел ум!

В конце ответного послания глубоко тронутый поэт написал:

Твоим огнем душа согрета Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе Филарета В священном ужасе поэт.

Священник, которого попросили придти к, смертному одру Пушкина, остался под незабываемым впечатлением от благоговения, с которым поэт исповедовался и приобщился святых Христовых Тайн: «Я сам себе желал бы такой кончины», — сознался он близким со слезами на глазах.

Пушкин испытывал нечеловеческие страдания, но переносил их с необыкновенным терпением. Все ощущали присутствие великой милости Божией. Он простил своего убийцу и сказал Вяземскому: «Ты должен обещать не мстить за меня. Прощаю его и хочу умереть христианином». И повторил Данзасу: «Xочу умереть христианином». Перед самой смертью он благословил каждого из детей и жену, ободряя ее: «Слава Богу, все хорошо!»

«Смерть идет», — сказал он Карамзину. Когда, по его просьбе, к одру привезли супругу Карамзина, он просил перекрестить его. И поцеловал благословляющую руку. Перед смертью подал руку Далю: «Ну, подымай же меня, пойдем! Выше, выше пойдем!» Через несколько минут: «Жизнь кончена». Осенил себя крестом: «Господи, Иисусе Христе...» — и затих. Жуковский со слезами писал об утешенности его лица после смерти, на котором было разлито высокое новое знание.

Вспомнили некогда любимую мною Марину Цветаеву, ее малоизвестную прозу, посвященную личному творчеству, где она сравнивает его с «котлом ведьмы». И в своей откровенности доходит до признаний, что пишет под диктовку «голосов», и временами пена выступает у нее на губах. Это живо напоминает картины одержимости из Евангелия. Подобное мы знаем о Мандельштаме, еще более отталкивающее — о Белом, Брюсове и многих других (последний являлся сознательным адептом темных сил).

«Батюшка, я была знакома с Анастасией Ивановной Цветаевой. Она добилась благословения на поминание сестры и более полувека отмаливала Марину. Подала ее имя в большое число монастырей. Хочется верить, что тягчайший ее грех чудом милосердия Божия прощен...» — «Да, хочется верить. Кто только будет отмаливать нынешних авторов оккультно-порнографических отбросов, пишущих под диктовку тех же сил?!» Говоря об этих «писателях», батюшка испытывал подлинное горе.

Отцу Владимиру и мне были памятны судьбы двух «гениальных» детей: Вики Ветровой и Ники Турбиной, о которых в свое время были опубликованы эффектные статьи. Одна — с десяти лет, другая — с пяти начали писать стихи, которые были отнюдь не на уровне детского восприятия. Создатели рекламы не афишировали, что девочки полностью не управляли своим творчеством. Глубокой ночью Вика входила в спальню к родителям в истерическом состоянии, будила весь дом и требовала, чтобы взрослые немедленно запечатлевали вихрем налетающие строчки. Обе девочки испытывали страдания в процессе возникновения стихов, стремились как можно быстрее освободиться от «наплыва вдохновения». Расцвет творчества сопровождался не соответствующей возрасту эротикой, затем явными сдвигами в психике, позже — жаждой самоубийства. «Почерк у демона монотонный». Такую последовательность можно проследить в творческих судьбах множества «незаурядных» авторов. Завершение этой истории плачевно известно.

Грустно и страшно вспоминать все это. Сколько их — несчастных жертв бесовского обольщения?! Если талант, дарованный Богом, становится средством самовосхваления, самоуслаждения — самоутверждения, — он будет похищен... Последствия не замедлят сдернуть маску с подлинной образины услужливого «помощника гения».

В годы приближения к вере запомнила слова Блока: «Хотите увидеть Невидимого - вглядитесь в видимое». «Батюшка, все-таки в Блоке было что-то настоящее?!» Замечательны воспоминания Надежды Павлович о последних днях поэта. Каждое утро он посылал мать и жену на улицы Петрограда скупать экземпляры богохульного тиража «Двенадцати», которые уничтожал. В последние дни для него перестало существовать все окружающее. Окончив разбирать свой архив, он предназначил на сжигание его большую часть: «Хочу облегчить участь исследователям моего творчества». После этого он уже не отвечал на обращенные к нему слова. Все его существо было обращено к иному миру. Складывая крестообразно на груди руки, он время от времени произносил только одну фразу, и лицо его выражало глубокое страдание: «Господи, прости меня. Прости меня, Господи!» Эта часть воспоминаний, вошедшая в один литературный сборник, не повторилась ни в одном другом издании. Как и оставляющий потрясающее впечатление посмертный карандашный портрет Блока, принадлежавший Надежде Павлович. Он запечатлел образ мученика. Облик упокоившегося — покаявшегося на кресте разбойника.

Из всех сборников Александра Блока советского периода изъято удивительное стихотворение:

Икона

Невольно вспоминается Евангельская фраза: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою потеряет ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин.12, 24-25).

Это было в пору, когда батюшка пытался поднять мое здоровье. Я приехала в Дивеево в начале марта. Было еще очень холодно. Снег лежал нетающими сугробами. В этот вечер отец Владимир повел на святой источник матушки Александры несколько приезжих. Нужно сказать, что для меня и летнее купание — подвиг, а тут — зима. Иду с полным ужасом. Еще и темно, мороз нарастает к ночи, мне и одетой — отнюдь не жарко. Батюшка то шутит, улыбается, то, как мальчишка, катится по ледяным дорожкам. Первой в купальню пошла неизвестная мне батюшкина духовная дочь. Из отвлеченных слов поняла, что у нее весьма серьезная ситуация со здоровьем. Она скрылась за дверью купальни, и батюшка начал молиться. Не изгладится из памяти: приподнятое лицо, поток пламенного, святого чувства устремлялся к небу в ярких близких звездах. (Позже осознала, что обычно и в очках ничего не могу на ночном небе разглядеть, но тут вижу как звезды лучатся, будто приблизились). Какая это была мольба! Вменяя себя ни во что, батюшка одновременно с великим дерзновением обращался к Творцу словами некнижной молитвы. Он не поднимал рук. Но от него исходила такая сила, что казалось, будто он у престола Господня — с воздетыми руками. И Господь отвечает на эту мольбу немедленным чудом помощи. Я шла в купальню третьей. Страх полностью меня покинул. Знала, сейчас батюшка будет молиться и обо мне, ничтожной, с тою же мощью, с какой просил о других. Смело вошла, хотя почти в полной темноте не видела ничего, но неожиданно просто и легко, с несвойственным мне безстрашием, погрузилась — в теплую воду! Сколько раз в жизни, до и после того, совсем не при сугробах, — я окуналась в источник, это для меня всегда некий стресс. Купание под батюшкину молитву — сравнить не с чем! Позже рассказала этот случай своей московской подруге, и она вспомнила, как схиархимандрит Зосима-Захария после воспаления легких просил, чтобы Господь согрел для его немощи воду источника. И это произошло по молитве старца.

Рассказ рабы Божией Анастасии: «Ко мне приехали из глубинки две духовные сестры. У отца Владимира исповедовались, причастились, с ним побеседовали. Одна болящая. Когда мы отправлялись обратно 9 января, отец Владимир почему-то спросил: «С кем ты едешь на машине, перечисли мне всех». Написала ему имена. Когда мы проехали какое-то расстояние, на дороге машину остановили два парня, просили их подвезти. Руки — в крови... Как позже выяснилось, они убили мужчину в овраге и пытались скрыться. Мы были в настоящей опасности. А нас Господь от них защитил при такой страшной встрече. Отец Владимир все это предчувствовал и молился, недаром попросил перечислить имена путешествующих. Вот так батюшка в очередной раз участвовал в моей жизни. Сколько он для меня сделал!

Однажды заболела ужасно, высокая температура, ничего не помогает, вторая, третья неделя. Через знакомых вызвала батюшку. Как он молился, он ведь особые молитвы читал. И какая чернота из меня выходила... После этого сразу — выздоровела. Скольким людям помог! Бесы его не выносили. И сейчас больные на его могиле кричат. А перед тем, как ему скончаться, на исповеди меня спросил: «Почему не ходишь на источник купаться?» Думаю, как же он узнал, что не хожу: «Да все некогда, отец Владимир». А он, его последние слова: «Анастасия, все твое исцеление — в источниках». Так мне сказал, поругал меня... Светлая ему память».

Когда батюшке жаловались на непосильные скорби, он нередко утешал словами преподобного Серафима: «Если бы знал, какая сладость ожидает душу праведного на Небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы самая эта келия наша была полна червей и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно было бы на это согласиться, чтобы не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его».

В другой раз сетующим на болезни: «Все трудное нам — чтобы больше любить Рай».

Две батюшкины начинающие духовные дочери однажды после келейной исповеди обратились к нему с вопросом: «Батюшка, как бороться с грехом пристрастия к человеку?» — «Умножением любви к Богу, — немедленно отозвался батюшка. — Пристрастие к кому или чему бы то ни было — тяжелый грех с элементом идолопоклонства: вторая заповедь (не десятая) — Не сотвори себе кумира. Грех пристрастия свойствен неопытным духовно и восторженным натурам. Нужно восхищаться Богом! Все творение, включая человека, — дело Его рук, Его благости. В оный час Господь заберет все Свое — и ничего у человека не останется. «Господь дал, Господь — взял...» Особенно это понятно, когда сегодня есть здоровье, а завтра его нет (разговор происходил за три года до батюшкиной болезни). «Пар — на короткое время являющийся и — исчезающий...», — вот что сказано о земной жизни. Главная ценность в человеке — его душа, сотворенная по образу и подобию Бога. Воздадим хвалу Творцу за любимого человека».

Батюшка открыл богослужебный том и прочел молитву из службы на Крещение Господне. Внутренняя сила, с которой он, не повышая голоса, безстрастно произносил слова, до сих пор вызывает глубокий отзыв души. Как будто мы их слышали впервые. «Ты бо хотением от несущих — во еже б ы т и приведый всяческая. Твоею державою содержиши тварь и Твоим промыслом строиши мир. Ты от четырех стихий тварь сочинивый, четырми времены круг лета венчал ecu. Тебе трепещут умныя вся силы; Тебе поет солнце. Тебе славит луна, Тебе присутствуют звезды; Тебе слушает свет. Тебе трепещут бездны, Тебе работают источницы. Ты простерл ecu небо яко кожу; Ты утвердил ecu землю на водах; Ты оградил ecu море песком; Ты ко отдыханием воздух пролиял ecu. Ангельския силы Тебе служат, Архангельстии лицы Тебе кланяются: многоочитии Херувими и шестокрилатии Серафими, окрест стояще и облетающе, страхом неприступныя славы Твоея покрываются. Ты бо Бог Сый Неописанный, Безначальный же и Неизглаголанный, пришел ecu на землю, зрак раба приим, в подобии человечестем быв: не бо терпел ecu, Владыко, милосердия ради милости Твоея, зрети от диавола мучима рода человеча, но пришел ecu и спасл ecu нас. Исповедуем благодать, проповедуем милость, не таим благодеяния: естества нашего роды свободил ecu, девственную освятил ecu утробу рождеством Твоим; вся тварь воспевает Тя явлъшагося. Ты бо Бог наш на земли явился ecu и с человеки пожил ecu; Ты Иорданския струи освятил ecu, с небесе низпославый Святаго Твоего Духа, и главы тамо гнездящихся сокрушил ecu змиев».

Рядом с отцом Владимиром вспоминались слова преподобного Серафима: «Нет ничего хуже греха и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния». Сам он никогда не был ни мрачным, ни унылым. «Ведь веселость не грех, - говорил он начальнице Дивеевской общины, — она отгоняет усталость, а от усталости уныние бывает и хуже его нет, оно все приводит с собой... Сказать слово ласковое, приветливое да веселое, чтобы у всех пред лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был, вовсе не грешно, матушка». Все читали, что батюшка Серафим светился радостью, переливая ее в сердца приходящих к нему. Всякое жизненное бремя рядом с ним облегчалось, а то и вовсе исчезало. «Радость моя! Христос Воскресе!» — слышал каждый, лично к нему обращенные, потрясающие душу слова. Множество скорбящих, больных, ищущих Бога — теснилось около его кельи... Как сладостно вспоминать, что все это было!

Раба Божия Нина: «Поражало, как отец Владимир умел дорожить людьми. Иногда недоумевала: «Ну, обыкновенные грешные люди, чему тут радоваться? Даже хоть взять и себя: увы, не вижу сама в себе ничего достойного такого отношения». Но открыла житие преподобного Серафима и по-новому перечла: «Радость моя», — такими словами встречал батюшка Серафим каждого приходящего к нему. Одним словом он согревал самые зачерствелые и заскорузлые сердца, вызывая в них «теплоту сердечную» — стремление к добру и Богу, которое грешных людей обращает к покаянию, душевному преображению. Внутренний взор преподобного так глубоко проникал в души, что в каждом, несмотря ни на что, он видел черты образа Божия, видел то, чем может быть этот человек и радовался его сокровенной красоте».

Преданным учеником преподобного был отец Владимир, и батюшка наделил его частью своих дарований. Встречаем иногда и добрые улыбки, но, как правило, они ничего не меняют в нашей жизни. Нередко за ними — соблюдение приличия. Отец Владимир не просто радовался нам, он жил нашей жизнью. Но еще безценнее: он за каждого из нас взывал всей своей душой — к Спасителю. Преображающее действие этой неземной Любви ощущали многие приходящие к батюшке.

Не могли оценить его только люди, имеющие о себе сильно завышенное мнение. Для таких он мог представляться просто юродивым, тут же мгновенно умаляя себя до последней незначительности. Как сказал о самоуничижении отца Владимира в подобные минуты иеромонах С: «Батюшка так вел себя, чтобы спасти другого - от зависти». Присутствуя при таких ситуациях, вспоминаешь поведение преподобного Серафима, когда к нему относились с недоверием и сомнением. Читая мысли посетителя, преподобный мог смиренно сказать: «Чем могу помочь тебе я, убогий. Поищи, кого пограмотней...» Осознающие свою духовную немощь, принимали из рук отца Владимира пригоршни Серафимовых щедрот: снисхождения, утешения, великой духовной помощи. В ножки кланяемся тебе, батюшка Серафим, за взращенного тобой отца.

Раба Божия Александра (Саратов): «Пытаюсь вспомнить, кто еще в жизни столько для меня сделал? Родственники и батюшки, которым старалась послужить?.. Никто так серьезно к моей душе не относился. Тем более, когда болеть стало невмоготу. Кому такие нужны? Страшное чувство: для всех ты обуза, значит, и Богу чужая.

А вот стала ездить в Дивеево, как домой, знала, что я дорогой для батюшки человек, нужный! Дома, в моем приходе, каждый стремится наивозможно к священнику приблизиться, а другого — подальше оттолкнуть: ревность, зависть. А здесь, нас - без числа, но каждый знал, что батюшка именно его любит. Другого любит уже, как другого. Не должно быть у нас зависти - научилась я у батюшки. Любовь, принадлежащая этому человеку - не может повториться. Ибо неповторим каждый. В том числе, самый незначительный.

Встреча с отцом Владимиром была встряской, обновлением, переменой жизни. Ведь как мы относимся к священнику? Ловим каждое слово, стараемся понять, что хочет сказать нам через иерея Сам Господь. Рядом с отцом Владимиром поняла, как серьезно относится ко мне Бог. Что Он еще ждет от меня путного, большего, хоть я до знакомства с батюшкой давно на себя рукой махнула. Отец Владимир, не словами проповеди, а собственной любовью к людям объяснил мне: чем глубже страдает человек, тем ближе к нему Бог. Вернее, тем ближе я к Богу, если правильно живу, потому что Бог неизменен в своей любви к людям. Тем глубже понимаю, что нет никого, ничего дороже Господа... И постепенно открывается страшная тайна: как дорога любая душа Творцу. Прежде читала: «Душа одного человека дороже для Бога, чем вся вселенная, с ее звездами и цветами». И не понимала, «что Бог так возлюбил человека, что отдал за спасение его - Сына Своего Единородного».

Батюшка ушел и продолжает держать меня. Сомневаюсь, что вынесла бы без его святой помощи столь тяжелый крест болезни. По сей день батюшка не дает мне, изнемогающей, падать духом. И верю: так будет до конца».

«Помню, как увидела отца Владимира в первый раз. Это было в 1997 году, - рассказывает раба Божия Любовь. - Никого тут не знала и думаю: куда же мне? как мне тут? Очень хотелось приблизиться к какому-нибудь священнику: переехала сюда издалека, собираюсь здесь жить до конца, навечно. Нужно выбрать кого-то одного, чтобы неформально исповедоваться. Приглядываюсь к тому, другому, не могу решиться.

Однажды, перед гражданским Новым годом, иду по Канавке, мимо музыкальной школы идет батюшка. Передо мной, в нескольких метрах, одна раба Божия ему поклонилась, и он - ей. Так приветливо поздоровался, поздравил с праздником. Поняла, что это батюшка, и тоже склонила голову. И он меня, ему незнакомую, поздравил с праздником с поклоном: «Боже мой, мне, грешной, священник кланяется...» Такой радостный, приветливый, добрый... И подумала: «Как преподобный Серафим!» В храме батюшку я еще не встречала. Потом узнала имя. А собиралась исповедаться и собороваться. В первый раз подошла к его аналою. Он меня с глубоким вниманием исповедал. И вновь это же впечатление: похож на батюшку Серафима - весь светится добротой. До сих пор я таких не встречала.

Сейчас стресс его болезни и смерти уже пережила. Все плакала горючими слезами, когда узнала о диагнозе, до конца надеялась, что Господь поднимет его для нас. Но, видимо, воля Божия - ему за наши грехи пострадать...

Обязана батюшке многим и может быть — жизнью. Это было в конце весны. У моей соседки приближался день Ангела, она хотела купить памятный подарок. А тут по подъездам ходили мошенники и невесть что продавали, обирая пенсионеров: «У нас юбилей фирмы, мы хотим сделать вам безплатный подарок. Надо лишь столько-то, мелочь, доплатить», - и выуживали суммы. А я с подобным сталкивалась, у нас на Урале это практиковали. Соседка моя семидесяти трех лет, и ей эти воры электромассажер пытаются сплавить. На двести рублей дороже его стоимости. Она: «Люба, купить?» Понимаю, что это стоит много меньше: «Я бы этого не приобрела». А она не понимает намеков. Эти стоят и нахваливают: берите и все. Настоящие гипнотизеры. Она уже пошла к соседке деньги занимать. Тогда я ей - открытым текстом. И на них напустилась: «Как вам не стыдно, она же на пенсии! Ходите тут, обманываете нищих...» - начала их стыдить. Но где у таких совесть? Вдруг смотрят на меня бандитские лица: «Сегодня к ночи тебя в живых не будет!» А я: «Бог с тобой, Бог с тобой», - и в квартиру зашла. Соседка: «Ой, спасибо, я едва деньги не заняла». Думаю: «Что-то будет вечером?» Так дохнуло на меня этой нечистой силой: сейчас ведь жизнь человеческая нипочем — ни милиции, ни суда, ни следствия...

Вечереет, думаю, пойду помолюсь в храм, может быть в последний раз. Только на святую землю приехала, молиться собралась, каяться... Ни родных, ни друзей — прятаться негде, защиты искать не у кого... Ну, на все воля Божия, иду в храм. Отца Владимира еще только издали знала. Вдруг вижу его, вокруг народ — не подойти. «Ну, хоть благословение возьму, одно слово скажу». Но невозможно приблизиться, начну говорить, перебивают. Наконец произнесла: «Батюшка, меня убить хотят». Повернулся ко мне, пакет свой мне отдал: «Подожди меня, я сейчас должен идти на крестный ход. Сразу ко мне подойди». Присоединилась к крестному ходу. Потом он подробно меня расспросил, перекрестил: «Пойди батюшке Серафиму поклонись, Матери Божией, Николаю Чудотворцу. Не бойся: ничего не будет, иди домой». Все так и сделала, пошла потихоньку. «Если батюшка меня благословил — Господь со мною», — никакого страха не осталось. Дошла до дома, все спокойно. И на душе — тишина. Через несколько дней увидела его: «Отец Владимир, жива!» — поблагодарила его. Его молитвами нечисть отошла. Бог весть что было бы, если б к батюшке не попала. Господь меня к нему и направил.

Вспоминаю, как по благословении отца Владимира моя мама вернулась домой в Петербург. Приехала она в Дивеево. Восемьдесят два года. Ходит лишь по квартире, и то — потихонечку. По улице — только в инвалидной коляске. Сердечница, чуть что — лекарства и лежит плашмя. Кроме уймы болезней, глаукома и катаракта. Пробыла она у меня месяца два, домой запросилась. Перед Казанской. Отец Владимир был уже тяжело болен, а 6-го ноября у нас — память моего отца. Мама, конечно, с Богом, очень верующая, и хотела вернуться домой на Казанскую.

Отец Владимир не появлялся в храме. А я без его благословения, конечно, уже на такое не решалась. Очень скорбела: как поеду в дальний путь с больной мамой и без его благословения. Но милость Божия: ехать нам вечером, а утром — отец Владимир в Троицком к батюшке Серафиму прикладывается. Я скорее к нему, прошу: «Отче, благословите, мне надо в Петербург маму сопроводить». — «Где она?» — «Дома она, меня благословите, батюшка». Благословил. Уже спокойна: отец Владимир молится, можно ехать.

Если бы не это благословение, маму живую я бы не довезла, столько было искушений. Она забыла свое инвалидное удостоверение. До Арзамаса мы на такси, билет заранее не купили (надеялась, что будет свободно). А тут детей везли на экскурсию в Санкт-Петербург. Нам дали прицепной вагон до Нижнего Новгорода, а до него семь вагонов. Стоянка только 20 минут и к тому же ступеньки. Не знаю, как моя мама шла. Чудом преодолели вагонов пять, а двадцать метров — никак не может. Я ей: «Мама, крепитесь!» Потом мужчин нашла, чтобы ее на ступеньки подняли. Как добрались? Это было чудо, больной человек, почти не ходячий. И мы — в таком нервном напряжении, успеть, успеть...

До Нижнего Новгорода сидели, даже не лечь, сидячее место. Она у меня крепилась... Подъезжаем. Еще семь или восемь вагонов преодолеть, наш вагон отцепят. И я заранее, пока к Нижнему подъезжаем, потихонечку через вагоны иду с нею. И еще сумки, сначала их перетаскиваю. Потом бегу за нею — веду ее. И через тамбуры — на полном ходу, сквозь жуткий грохот. Она у меня вся в поту, не знаю, как идет. «Господи, хоть бы она здесь у меня не упала, хоть бы сердце выдержало. Господи, помоги! Отец Владимир, помолись!» Прошли два вагона, уже Новгород. Думала дальше идти по вагонам, хотя бы тряски уже не будет. А проводница: «Все двери перекрыты. Только платформой». Опять ступеньки! Каково это ей спуститься, одолеть семь вагонов по земле и опять забираться в вагон? Представила это и говорю: «Вы знаете, она ведь у меня умереть может». Видит, что мама моя — едва жива, и отвечает: «Ну, и пусть умирает», — так прямо обеим нам в лицо. Хорошо, что мама такая — и в этих обстоятельствах устояла. Я в панике, а она: «Пойдем, пойдем».

Спустились потихонечку. Люди нашлись, поддержали нас, и отправились мы по платформе к своему вагону. Думаю: «Как она устала, измучена». Изнемогает: «Ну, когда? какой вагон?» — «Еще немножко, мама». Как дошли — не знаю. Взобраться: снова ищу мужчин. Добрались. Боковая полочка, но мы, слава Богу! — и этому рады. Покормила ее, уложила: «Мама, таблетки?» Она же у меня на одних лекарствах. А тут отказывается: «Не надо!» Ну, если сердце не выдержит, что буду с ней делать? Что я делать буду? Опять умоляю. Отказывается: «Мне просто надо отдохнуть». — «Ну, ей виднее». Забралась на верхнюю полку, то и дело гляжу на нее, живая ли она у меня? Ни одной таблетки в дороге не приняла, дома — каждые пятнадцать минут: то таблетки, то капли. И какая нагрузка на сердце... Чудо! Встала утром, опять никаких лекарств. Покормила ее. На вокзале зять с инвалидной коляской встретил. Все уже пошло, как надо. Она, наверное, лучше себя чувствовала, чем я! Это — благословение батюшки, его покров. Она у меня потом раз за разом спрашивала: «Что отец Владимир? Как он?»

Перед одним отъездом опоздала в храм за благословением к какому-нибудь священнику. Это до первой исповеди у отца Владимира. «Что делать? Поеду так». Иду на источник матушки Александры, впереди какое-то духовное лицо с кем-то идет на источник. Скорбь моя улетучилась, подбегаю: «Батюшка, благословите, мне ехать сегодня». Он стал спрашивать, откуда, что я... Сказала ему, что переехала в Дивеево уже навсегда. А он: «Самое главное здесь — смирение». И вот его заповедь: «СМИРЕНИЕ» у меня в душе - силою его молитв, поселилась. Мало ли, что хорошее тебе кто-нибудь говорил: пропадает и тает. Батюшкино слово — не так. Благодаря ему преодолеваю все напасти, препятствия. Он меня научил, как здесь жить, чтобы в ы ж и т ь.

Когда узнала о батюшкиной болезни, сколько слез пролила. Разум — одно, но сердце мое не выдерживало. Понимала, что все делается по воле Божией, но не могла перестать плакать. За счастье считала увидеть отца где-нибудь в храме, подойти под благословение. Он умер, и я перестала реветь, что удивительно. Все мы тут ужасались, предполагали что-то невероятное. Ушел, осознаем мы это или нет, но знаем, что он в Царствии — со Христом. Сердцем это понимаем. И хотела бы плакать, а не получается. Невозможно больше о нем скорбеть, ведь все слышит. Думала, на могилку приду, буду обливаться слезами, уйти не смогу — на колени упаду, рыдать-рыдать... Но если и пролила полслезинки, то хорошо. Что же это со мною: то ли я такая неблагодарная? Как это понять? Слава Богу! Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, и его святыми молитвами не дай нам погибнуть. «Батюшка, благослови! Батюшка, помоги!» — и все, что у меня на его могилке произносится. Говорю это и думаю: он там сейчас с Государем Николаем II. Он ведь царский батюшка. Уверена, что он священномученик. Не только собственное ощущение, но есть и свидетельства. Благодарим, что в этой отпавшей от Бога жизни подарил нам Господь на пути — светильник».

Однажды мы с отцом Владимиром заговорили о Ф.М. Достоевском. Убедившись в том, что я очень далека от правильного восприятия глубины Православия Достоевского, отец Владимир с огорчением по поводу недостаточности моей духовной чуткости и знаний сказал: «Советую вам ознакомиться с работой святителя Иустина (Поповича) «Достоевский как пророк и апостол православного реализма». Эти слова были сказаны за три года до батюшкиной кончины. Замечательно, что книга пришла ко мне перед завершением этой рукописи. Когда понимаю, что не в состоянии договорить чего-то самого главного о сущности жизненного подвига батюшки. С потрясением прочитала этот текст, неизвестный мне до того даже частично. На мой взгляд, он приоткрывает тайну личности отца Владимира. Привожу несколько отрывков:

Всю свою жизнь Достоевский пророчествовал о Богочеловеке и о преображении человека с помощью Богочеловека.

«На земле же воистину мы как бы блуждаем. И не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом».

«Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Человек должен непрестанно задавать себе вопрос: истинны ли мои убеждения? Для этого существует одна единственная проверка — Христос». «Если мы не имеем авторитета в вере и Христе, тогда будем во всем заблуждаться. Для меня Христос — нравственный образец и идеал». «В мире существует только одно единственное явление абсолютной красоты — Христос». Все, что Православно, излучает таинственный и благой свет Образа Христова.

Православие несет в себе решение всех личных и общественных проблем. Достоевский утверждает: «Все тайны личности, то, как довести себя до совершенства, даны Православием и его дисциплиной — самосовершенствованием». «Личное самосовершенствование есть не только начало всего, но и продолжение всего, и завершение всего».

В своем пророческом видении Достоевский видит всех людей всех времен судьбами связанных между собой. Таинственным, но очень реальным образом все люди — в каждом человеке и каждый человек — во всех людях. Отсюда ответственность каждого человека за всех и все на земле. Достоевский учит: «Каждый из нас, несомненно, в ответе за всех и вся на земле. Это сознание есть венец жизни каждого человека на земле». Человек является настоящим человеком тогда, когда чужие грехи воспринимает как свои и кается в них. «Путь спасения один, — благовествует Достоевский, — возьми и сделай себя ответственным за все человеческие грехи. Это и в самом деле так, ибо как только ты себя искренне сделаешь ответственным за всех и вся, тотчас же увидишь, что так и есть в самом деле и что ты и являешься ответственным за всех и вся».

Вопрос из вопросов: как прийти к убеждению, что существует две наивысшие ценности — Бог и безсмертие души? Достоевский отвечает: через любовь. «Постарайтесь любить своих ближних активно и неутомимо. Если будете преуспевать в любви, будете преуспевать и в убежденности, что существует Бог и безсмертие души. Если же в любви к ближнему дойдете до полного самоотречения, тогда уверуете непоколебимо, и никакое сомнение не сможет закрасться в вашу душу».

«Утраченный Западом Образ Христов сохранился во всем сиянии своей чистоты в Православии, поэтому ничего иного не нужно, ибо Православие — это в с е». «Россия несет драгоценность, какой нигде больше нет, — Православие. Она является хранителем Христовой истины, истинного образа Христова, который помрачен во всех иных вероисповеданиях и у всех иных народов». «И главное призвание русского народа в судьбе всего человечества состоит только в том, чтобы сохранить в себе этот Божественный образ Христов в его чистоте и, когда придет время, показать этот образ миру, потерявшему путь свой».

Поражала трудоспособность батюшки. Помогая каждый день множеству людей, он практически ежедневно служил или по пять-шесть часов кряду исповедовал, много читал, совершал сотни поклонов в день, исполняя большое молитвенное правило. Любое новое значительное духовное издание тут же появлялось на его рабочем столе. Батюшка не оставлял без внимания подаренные книги и, уже будучи на смертном одре, мог благодарить за подарок, светло делясь впечатлениями. Позже узнавали от близких: «Батюшка читал до рассвета». Каждый день он писал десятки писем и вел дневник. Стремительным неразборчивым почерком, со множеством сокращений, он записывал собственные мысли, выдержки из духовных книг, намечал план проповедей и, кроме этого, оставлял себе на память многочисленные эпизоды из жизни встреченных людей.

Например, что в такой-то день причащал дивеевскую старицу схимонахиню Маргариту. В голодное время войны она приютила беженку. А дома оставалось всего одно одеяло и пальто. И отдала она ей одеяло. Зима, топить почти нечем. Прикроет грудь пальтишком — ноги мерзнут, ноги укроет — грудь мерзнет. И так месяц за месяцем. Однажды она молилась перед своей любимой иконой Божией Матери и видит, оживает Царица Небесная и начинает укутывать поношенным ее одеялом - Младенца-Христа... Иногда батюшка мог попросить сохранить нужный ему рассказ.

Раба Божия Ксения записала по просьбе отца Владимира эпизод из жизни своей подруги Е.: «Вере ее не учили, но в семь лет, перед школой, один раз привели в церковь и, ничего не объяснив, причастили. Она забыла множество последующих дней, но день святого Причастия запечатлелся в душе, как драгоценный камень среди глиняных черепков. Церковь была неземной красоты с цветными стеклами-витражами. И до конца дней она будет помнить, как в день Причастия сквозь стройные высокие окна струились потоки света и становились нежно-разноцветными: голубыми, желтыми, красными...

Ее притягивала церковь, но сама она не решалась в нее зайти. Однажды в дом позвонили, ей было лет девять (хрущевское время). Она увязалась за бабушкой и услышала от пришедшей: «Принято решение сломать храм, мы собираем подписи: просим сохранить как памятник архитектуры, хотя бы под краеведческий музей...» Девочку пронзили слова бабушки: «Простите, но я учительница, я не могу поставить свою подпись». Ей стало не по себе, а потом просто плохо, как будто ее лишали чего-то главного, на чем незримо и твердо стояла ее маленькая жизнь. Она долго не могла взглянуть в глаза любимой бабушки, которая учила ее только добру, жизни по Евангельским заповедям. Этот ответ был тем более страшен, что бабушка была дочерью священника, хранила от чужих глаз икону и, хотя никогда не говорила с девочкой о Боге, но была несомненно верующей в душе. Ее отец, деревенский священник, пропал без вести в годы революции, и этот отказ был продиктован страхом, во-первых, за будущее внучки.

И церковь начали ломать. Ее кирпичная кладка была скреплена особым старинным составом: каждая семья полтора века назад принесла по нескольку десятков яиц, чтобы храм был прочным. И стены, будто литые, не поддавались. Тогда их стали сверлить, чтобы потом, подкладывая динамит, взрывать частями. Белый храм покрыла черная зловещая сеть просверленных тропинок, как будто в стены вгрызалась темная сила. Шум улиц заглушал бронебойный звук — звук расстрела прямой наводкой. Он мерещился девочке по ночам. Работы шли допоздна. Она боялась подойти ближе.

Однажды девочка проснулась ранним утром, безшумно оделась и вышла на цыпочках, оглядываясь на спящих маму и бабушку, прикрыла за собой входную дверь. Прижав руки к бьющемуся сердцу, как будто за ней гнались и могли поймать, она бежала по пустым улицам к храму. Входная дверь с частью стен были полностью разрушены, ступени — завалены камнями, часть потолка зияла провалом. Остатки красивых плит пола покрыты грудами битого кирпича, большими и мелкими кусками рухнувшей штукатурки. Затаив дыхание, со страхом и трепетом, она вошла в притвор, как в святилище, вспоминая с щемящим чувством свой первый приход сюда, когда ей было семь лет. Она не могла бы объяснить охватившее ее волнение. На двери, ведущей в церковь, висел амбарный замок. Девочка подняла глаза и увидела, что прекрасный крылатый юноша в голубых ризах, встречавший с белой лилией входящих, избит камнями: стена была в выбоинах от острых ударов, фреску соскоблили до самого кирпича. Одиноко среди руин, готовых превратиться в груду щебня, стоял Ангел в красных одеждах. Он был последним, оставшимся от той удивительной жизни, которая недавно здесь царила. Никогда не пережитые прежде скорбь и горе охватили детское сердце. Как будто на что-то самое прекрасное и на ее собственную душу — посягало свершившееся зло. Она робко подняла голову, с благоговением взглянула в лицо прекрасного Ангела, имени которого не знала. И встретилась с живым взором! И вдруг будто он наклонился к ней... Нет, этого не могло быть. Но настолько глубоко он заглянул в ее глаза, понимая и разделяя, как никто никогда на свете, те боль и страдание, которые она сейчас переживала всем своим существом. Как будто ее душа была абсолютно прозрачна, ничем не защищена, и этот взгляд проницал ее насквозь. Она не знала, что так бывает. Подобное в детской жизни не повторилось. Что-то особенное: горе и одновременно утешение от разделенности никогда не пережитого ранее высокого чувства — прихлынули к сердцу. Вся маленькая душа, сотрясаясь, неудержимо заплакала. Девочка бежала домой, не видя улиц и домов, а только этот Божественный, невыразимо милостивый взор, который говорил о возможности иной жизни, где побеждают Правда, Любовь, Благородство. Жизни, где зло просто невозможно, и Любовь — всесильна».

Отец Владимир отозвался на этот рассказ: «Когда человек обращается к Богу всем своим страданием, оно сильно низвести на землю сочувствие святых и Ангелов. Как больно видеть разоренный храм... Как страшно видеть разоряемую дьяволом душу...»

Рассказ послушницы Алевтины: «Я получила от сестры очень тяжелое письмо. Она - жена полковника в отставке, морского офицера. Письмо необыкновенно скорбное, гнетущее: ей ампутировали обе ноги. Необходимо срочно к ней ехать в Дорогобуж. Стала собираться. Но ни один автобус не берет. Прошу о помощи в монастыре одних, других. Никакого результата. Думаю: надо бежать к отцу Владимиру. А батюшка идет мне навстречу, окружен как всегда людьми. Я к нему: «Батюшка! — всю ситуацию в двух словах излагаю. — Надо ехать, но никто не берет». И рядом автобус — на Смоленск. Отец Владимир, по обыкновению, реагирует немедленно: «Подожди, сейчас все уладим». Подходит к руководительнице группы, усердно просит за меня. А та: «Места нет, не можем взять». Он не отступает: «Вы не знаете, от кого отказываетесь! Это у нас исключительный экскурсовод! Она вам три часа будет живописать, полную экскурсию по Дивеево проведет. Столько узнаете про батюшку Серафима... До самого Смоленска не устанете слушать». Так он меня преподнес, чего вовсе не заслуживаю. Меня взяли. Дали в руки микрофон, и всю дорогу рассказывала о Четвертом уделе Божией Матери.

В два часа ночи меня довезли и посоветовали посидеть в отделении милиции: водитель не знал, где поворот на Дорогобуж. А милиционер: «Здесь оставаться нельзя. Недалеко ночное кафе, пусть там побудет». Пришлось идти. Много повидала там, чего не хотела бы видеть. Но батюшкино благословение продолжило свое действие. К утру появился огромный молодой верзила и непотребными словами стал здороваться со всеми. В ответ только: «Хи-хи, ха-ха...» Говорю: «Что за негодяй сюда пришел! Что за хамство! Как вы смеете так вести себя с женщинами?» В ответ: «А это кто тут еще сидит?!» Я вдруг вспомнила проповедь отца Владимира о сквернословии и как могла, попыталась ее передать. И чувствую, из меня просто батюшкина сила идет: «Знаете, что ваш мат слышит Сам Бог! У человека, который ругается матом, проклята вся семья — ваши будущие дети и весь ваш род! Пресвятая Богородица отводит благодать от такого дома навсегда. Мат — это мерзость перед Господом, это фимиам сатане!» Он растерянно на меня посмотрел и вдруг: «Мать, куда тебе надо?» — «Мне — в Дорогобуж». — «Ты знаешь, нужно ехать до автостанции, а там пересесть на машину и еще много километров». — «Знаю, но понятия не имею, как, в какую сторону». - «Ну, пойдем, мать». Посадил меня в свою машину, довез до автостанции. Нашел такси, заплатил 50 рублей: «Доставь ее до самого места». И меня довезли. Настоящее чудо. По благословению отца Владимира постоянно случались необыкновенные вещи. Так я прекрасно доехала, встретилась с сестрой, поддержала ее, милостью Божией.

Как-то батюшка давал после литургии крест. И вдруг одной женщине так строго в лицо говорит: «Ты зачем мужа колдуном называешь? Зачем по неверующим соседям разносишь клевету?! Великий грех. Приходи на исповедь. Не оставляй камня, который потянет тебя в преисподнюю". Сколько раз я сталкивалась с тем, что он провидел неизвестное никому, кроме самого человека.

Помню, разговелась после Рождественского поста, и, наверное, от разнородной еды стало мне плохо с желудком. Совсем вышла из строя. Измучившись, встречаю отца Владимира. Только успела рот раскрыть, он поворачивается ко мне и на бегу произносит: "Лимон, лимон..." Не будучи уверена, что он меня понял, я опять: "Отец Владимир..." - "Лимон, лимон, лимон..." - и уже скрылся. Воспользовалась советом - все болезненные симптомы тут же прошли.

Однажды стою в очереди за билетом ехать к сыну. Появляется отец Владимир. "Батюшка, давайте возьму Вам билет". Дает мне деньги. А ехала необыкновенно расстроенная. Впервые без подарков. Невозможный случай: ни невестке, ни сыну на рубашку, игрушку дешевую внуку, и ту не на что купить - нет лишней копейки. Отец Владимир взял билет, порылся в кошельке, достал тридцать рублей, протянул мне и с огорчением говорит: "У меня, к сожалению, больше ничего, у тебя ведь совсем нет денег! Но будут, будут - не расстраивайся!" Если бы я ему хоть намекнула... Сижу в зале ожидания. Разговорилась с одной девушкой. Вдруг, без всякого повода: "У вас ведь трудно с деньгами, возьмите у меня, пожалуйста, сто рублей". Я просто отшатнулась: "Вы что, это невозможно!" Твердо отказалась. Каково же мое потрясение, когда уже в вагоне в своей сумке нахожу сто рублей. Едва не заплакала. И все-то я на них купила: и рубашку сыну, и невестке платочек, и внука порадовала. Так была пронзительна батюшкина молитва: если он сам не мог помочь, его мольба из-под земли доставала людей, которые были способны его сострадание воспринять и на него отозваться. Светлая память нашему батюшке".

Пламенное сердце

"...даем вам повод хвалиться нами, дабы

имели вы что сказать тем, которые

хвалятся лицем, а не сердцем".

(2 Кор. 4,12)

Глубокое, незабываемое впечатление производила на меня и мою семью милая и мужественная матушка отца Владимира - Ирина. Мне эти удивительные дивеевские подвижники казались самыми православными людьми России! Я и сейчас уверен, что недалек от истины...

Мне посчастливилось исповедоваться у батюшки и окормляться у него с середины девяностых годов уже прошлого столетия. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы не мое знакомство с отцом Владимиром, если бы не его непримиримость к моему триокаянному недостоинству: батюшка ястребом обрушивался на мой греховный "курятник" и в мгновение ока распатрашивал "насиженные" мои грехи... Только перья летели по храму, да я, обалдевший, стоял по стойке "смирно" на коленях... Если говорить и далее аллегориями, то я не представляю себе отца Владимира без духовного скальпеля в одной руке и Креста - в другой. Одной он безпощадно кромсает волчцы и тернии, оплетших мое сердце грехов, а другой любовно врачует Словом Истины раны, неизбежно образуемые радикальной Православной Святой Соборной и Апостольской хирургией. Иначе с нашим братом никак нельзя!..

Батюшка отец Владимир был исповедником от Бога, ради Бога и во имя Бога. Исповедником веры Христовой. Но слишком плотны апостасийные слои духовной атмосферы нашей ойкумены, чтобы можно было гореть и не сгорать, класть свою душу за други своя и при этом долго оставаться в живых...

Я иногда думаю: вот был человек, такой же грешный, как и все мы, люди, с тем же "джентльменским набором" страстей и болезней, горестей и разочарований, порывов и лени, но вдруг на каком-то этапе жизненного пути на человека нисходит Дух Святой и проявляется - из доселе непроявленного - величие души человека, созданного по образу и подобию Божию. Человека с большой духовной буквы! И он идет к спасению. Человек дерзает спасти свою душу, и, как назидал батюшка Серафим Саровский, спасая себя и тысячи вокруг себя спасая! Дай Бог, чтобы и мы вошли в эти тысячи вокруг отца Владимира!.. Мне кажется, что мы, осознанно или безсознательно, ощущали это спасительное состояние души отца Владимира, этого дивного подвижника Христова. Потому что уже набита была оскомина от частого лицезрения теплохладного и обмирщенного нашего духовного окормления, чтобы сразу не ощутить вкус живой воды родной православной души русского священника.

…За право наследовать жизнь вечную, Царство Небесное - надо биться в этой привременной жизни из последних сил и до последней капли нашей русской крови. Этому учил нас своей пламенной жизнью, своей огненной верой батюшка Владимир. Сегодня счет пошел уже не на миллионы, как некогда спасавшихся на Святой Руси, не на сотни тысяч, как еще совершенно недавно, после позорного февраля 1917 года, а на тысячи. Завтра будет - на сотни... Битва идет за каждую человеческую душу! Кто мы? Воины Христовы или греховное злосмрадие, не начинавшее покаяния? Вот о чем каждый день спрашивает у нас отец Владимир. Вот о чем должны мы помнить непрестанно, если хотим быть достойными памяти нашего учителя!

Вера наша - это дар Божий, это милость Божия; а умение жить по вере - это персональная способность каждого проявить свою силу воли, свое мужество, свое исповедничество. Способность, которой отец Владимир владел в совершенстве. И этот свой дар-подвиг он пронес через всю свою такую краткую, но такую яркую священническую жизнь. Мы знаем цену такому подвигу, цена его - Жизнь Вечная!

"Слово" и "дело" сплетались в батюшкиной жизни в органическое целое, и поэтому не ощущалось того, что иногда видишь вокруг себя: какого-то тяжелого духовного надрыва... Образ же батюшки удивительно светел и звонок. И вот с этой кажущейся легкостью, огнекрылостью он совершенно потрясающе мог выколупывать нас из скорлупы наших безчисленных грехов, освобождать от греховной придавленности, обуморенного сомнамбуличества, выводить душу из состояния ленивого размагничивания, мировоззренческого ступора, разворачивая нас на необходимое и достаточное количество духовных градусов, дабы мы и в кромешную тьму своих грехов, как в пропасть, заглянуть смогли бы и при этом не повредили своей способности вновь и вновь вставать на борьбу за свои - такой драгоценной Христовой Кровью выкупленные - души! Отец Владимир мог донести до сознания, подсознания, до сути нашей, что если ты грешишь осознанно, зная, что за это неизбежно ответишь пред Господом, - и на частном своем Суде после смерти и на всеобщем Страшном, - то ты предатель! Предатель образа и подобия Божия. И тогда ты не раб Божий, а раб греха, и таковым должен представляться людям: "Раб греха - имя рек". А до звания "раба Божьего" надо трудиться всем нам без устали, ибо это звание не даруется, а заслуживается, так же как заслуживается - нудится! - Царство Небесное... И если будет на то воля Божия! Вспоминал сегодня отца Владимира, мне ничуть не грустно, но радостно и легко на душе! Я благодарю Создателя, что, по Его промыслу и неисчерпаемой милости и долготерпению, соприкоснулся с родником великой русской души православного священника. Я верю и знаю, что этот дивный дивеевский подвижник Христов молится сейчас за нас многогрешных в обителях Божьих, чтобы не заблудиться душам нашим на тернистом и ухабистом пути нашей странственной жизни, чтобы не предали мы наши души за чечевичную похлебку, не опошлили в грязи мирской жизни, но познали в свое время радость безсмертия в вечной жизни с Богом, Ангелами и святыми, где есть и обитель любимого русским народом отца Владимира, - у Господа обителей много!.. Иеромонах Владимир - это наше знакомое и любимое Торжество Православия. И Слава в Вышних Богу, что мы можем на весь мир хвалиться такими именами! Прости меня, Христа ради, дорогой отец, за все скорби, которые я, маловерный, доставлял тебе своей многогрешной жизнью.

Дерзновение ко Господу стяжавши, отче Владимире, моли у престола Пресвятой Троицы о спасении душ наших!

Раб Божий Сергий Ч., г. С.- Петербург

Рассказ рабы Божией Елизаветы Л.: "Первый раз, когда я увидела батюшку, он меня совершенно ошеломил. И было это в мой первый приезд в Дивеево. Уже заканчивалась служба в храме, мы с подругой причастились и, счастливые, собирались уходить. Поехав в Дивеево, мы толком не понимали, куда едем, но благодать тут почуствовали невероятную!Перед выходом из храма дорогу нам пересекла толпа. Шествие возглавлял батюшка, а за ним - целый хвост прихожан. Увидев священника, я решаюсь взять у него благославение на обратный путь. Подлетаю к нему и говорю: "Батюшка, благословите в дорогу!" Священник останавливается и вдруг хлопает меня по плечу, на котором висит рюкзак: бух! - рюкзак на полу. Я растерялась, застыла на месте. А батюшка поворачивается, берет у старенькой монахини некую палку и начинает ею колотить меня по спине. А ручка у батюшки, надо сказать, крепенькая, хотя он и ниже меня на две головы. Я была совершенно ошеломлена и не знала, что мне делать: смеяться, плакать... А батюшка тут и говорит: "Больно?" - "Не-е-е-ет..." - "Это чтобы ты выросла!" Засмеялся так и оказал: "Так-то ты выросла! Это чтобы ты духовно выросла! Это я из тебя пыль московскую выбиваю".

Я со слезами на глазах, в полной растерянности, ничего не поняв: ни кто это был, ни что это было, выхожу из храма. Оказывается, это был посох старицы, которым все просили, чтобы батюшка "полечил"; а меня вот так, без моей просьбы, постучал. Потом эти слова: "Чтобы ты духовно выросла", - звучали во мне как колокол.

Но тогда я еще не знала даже как батюшку звать, и не могла предположить, что в будущем у нас будет такая крепкая духовная связь, и что батюшка станет крестным отцом моего мужа, и что без батюшкиных советов, без его молитв тяжело нам будет. Случилось так, что отца Владимира мы безконечно полюбили.

Один из приездов в Дивеево был для меня совершенно незабываемым. Мы поехали тогда втроем: я, моя подруга и помощница Елена Ульянова и молодой человек Игорь. У него была хорошая машина; все мы были примерно одного возраста, никто еще не состоял в браке, и ехали мы в Дивеево уже более или менее понимая, зачем мы туда едем.

Как-то так получилось, что, подъезжая к Дивееву, мы немного заплутали, сбились с дороги, растерялись, и эта растерянность, не случайно, конечно, привела нас прямо к храму. Мы оставили машину и вошли в храм. Шла служба, и служащий священник, а это был отец Владимир, выходит прямо на нас... Батюшка, не дав нам слова молвить, сказал, чтобы мы ожидали его в храме, и что когда кончится служба, мы все пойдем к нему домой и остановимся у него, потому что матушка с детьми в это время находилась на юге, и дом пустовал. Мы, растерянные и счастливые, и мечтать не могли, чтобы побыть полтора-два дня с батюшкой!

И эта встреча, и последующее общение с батюшкой были для меня, с точки зрения моего более чем скромного духовного опыта, самыми благодатными событиями в моей жизни; мы вместе с батюшкой молились, вместе трапезничали. Ночь была совершенно удивительной: всю ночь батюшка исповедовал нас по одному в своей келье, и это было незабываемо по своей глубине, по какому-то удивительному со-болезнованию. Настолько батюшка болел на исповеди за тебя, когда видел твою немощь, твою нужду в совете.

Конечно, для нас, малоцерковных, но уже знакомых со службами в московских храмах, литургия по монастырскому уставу показалась безконечно длинной; мы были изрядно изнурены. И когда заканчивалась служба, мы подошли к отцу Владимиру поблагодарить за столь радушный прием и благословиться ехать домой. А батюшка нам и говорит: "Сейчас будет водосвятный молебен, отслужите и поедете в Москву со святой водичкой". Я, так же, как и мои спутники невероятно уставшая, грешным делом думаю: "Судя по водосвятным молебнам московских храмов, это еще минут 15-20; к нашей усталости - все же терпимо". Народу на молебне было очень-очень много, и длился он часа два, не меньше...

Не могу передать моего смущения: не было ни одной благодатной мысли, а была лишь невыносимая усталость. Я только страдала, и было стыдно, что думаю в святом месте о своих уставших ногах. Ничего не ощущала: никакой благодати, никакого высокого чувства... Но зато как батюшка поливал нас святой водичкой! Это была действительно духовная радость! И сейчас, вспоминая этот молебен, я невольно улыбаюсь: удивительно!.. Уже выйдя из храма, я говорю отцу Владимиру: "Батюшка, мне так стыдно вам признаться, что весь молебен у меня и мысли-то никакой светлой не возникало, и о молитве я не помышляла. Одно было на уме: когда же все это закончится..." Батюшка на это совершенно по-доброму ответил: "Знаешь, это ничего, если мы иногда не можем сердцем, душой послужить Богу, тогда - хотя бы ногами. Но и через такие усилия благодать посещает!"

Так и запечатлелись в моей памяти эти удивительные слова: "...послужить…хотя бы ногами".

Но и после этого батюшка не отпустил нас, и мы еще раз заехали к нему домой. И тут он стал одаривать нас необыкновенными дарами. У меня сложилось впечатление, что батюшка как бы искал, что еще и еще для нас сделать, чем бы еще одарить. Зная, что я очень почитаю преподобномученицу великую княгиню Елисавету, подарил мне фотографию сделанной ею вышивки.

Перед отъездом батюшка благословил нас поехать еще и на источник. Мы, абсолютно уставшие, изможденные, поехали... А вот когда мы отъехали от святого источника, вот тут, я должна сказать, первый раз в жизни моей и моих друзей - мы запели акафист преподобному Серафиму Саровскому! Мы и мелодии не знали... И вдруг в машине втроем запели акафист! Я отворачивалась к окну, потому что слезы текли ручьем. Более сильного ощущения очистительной духовной радости я в своей жизни не испытывала! Ни от чего: ни от профессии, ни от личной жизни; никакого более глубокого переживания я никогда не чувствовала. Это, конечно, было связано с той благодатной духовной помощью, которую мы получили от отца Владимира в этот свой приезд.

Вся эта поездка была каким-то чудом: как все устраивалось, как все складывалось. Это одно из самых сильных воспоминаний в моей жизни; и одно из самых радостных воспоминаний, связанных с отцом Владимиром.

Образ батюшки в нашем сердце. И, конечно, мы ощущаем его молитвенную помощь.

Батюшка, отец Владимир, моли Бога о нас!"

Раб Божий Андрей Л.: "Мне кажется, что никакая книга не сможет вместить всех душевных излияний чад отца Владимира... Нелегко открывать миру сокровенное: комок подступает к горлу, и понимаешь, что все слова безсмысленны. А просто Бог послал тебе чудо - встречу с чудным дивеевским священником; а чудо описывать сложно!

Наше знакомство началось, по-видимому, как и у многих духовных чад батюшки, с традиционной просьбы православных путешественников: "Батюшка, благословите!" - "Бог благословит!" - и получаю сильный, уверенный толчок в лоб. Батюшка перекрестил меня так, как никто до этого не крестил, и так тепло прижал к себе, что я ощутил себя маленьким мальчиком... С этого счастливого момента в моей жизни я стал духовным чадом отца Владимира.

Сейчас понимаю, что батюшка был моим отцом, именно отцом Владимиром, которому можно было позвонить и днем и ночью, и всегда у него было для тебя время. Не могу сказать, что общались мы часто, но Господь благословил мне в день кончины батюшки держать его на своих руках и вместе с матушкой Ириной перевозить мирно почившего из подмосковного госпиталя в Дивеево. Один Господь знает, что я передумал в те дни...

В своей жизни, перенасыщенной творческой суетой, мне много раз приходилось давать интервью. И только несколько из них можно назвать состоявшимися. Так же, наверное, обстоит дело и с нашиши исповедями... Батюшкин дар исповедовать, выметать греховный сор из души и соделывать ее "светелкой", не мог не притягивать к нему всевозможный люд: новоначальных и укорененных в вере, молодых и старых, имущих и неимущих, больных и здоровых, талантливых и простецов. И для каждого из нас находилось у него доброе слово пастыря. Но, как всегда, величину и значимость человека, степень его сердечной самоотдачи, самоотречения можно осознать и оценить только после его ухода в вечность...

Приходя на могилку отца Владимира, - прямо за храмом Животворящей Троицы - осознаешь и уникальность, и самобытность этого дивного пастыря в истории Дивеевского монастыря: мы понимаем, что ни один священник или монахиня не сможет упокоиться у стен святого храма без благословения преподобного чудотворца земли Русской Серафима Саровского!

Храни нас всех Господь, молитвами любимого нашего батюшки!"

Духовная дочь отца Владимира Анна: "К батюшке я попала в самом начале его священнического пути. Я очень любила смотреть телевизор, а он закрыл мне рукой глаза: "Хватит увлекаться телевизором! Ты же наполовину наша", - и показал на клирос. Я подумала: "Какая же я "наша*", когда я замужем?" В следующий раз, когда я приехала к батюшке, он: "А кто тебя благословлял замуж-то выходить?" Я думаю: "Чай ты мне не духовник, вот". Потом привозила к батюшке мужа. Он исповедовал его почти три часа. И говорит: "Вам нужно расстаться". Я этому не поверила, а ровно через год, месяц в месяц, мы развелись, и для этого, оказывается, были веские причины. Хотя я вроде бы сильно любила своего мужа.

Батюшка все грехи покрывал и любил всех. В первое время, когда мы приезжали, он еле живой появлялся после службы и всех толп и начинал сам - кормить, поить чаем. Потом отправил нас на дальний источник, кто-то из детишек остался. Батюшка вздохнул как бы облегченно, было семь часов вечера: "Слава Богу, я хоть первый раз за день чайку попью". Время позднее, а мы даже не заметили, что он ничего не ел.

Однажды мои знакомые приехали с дочкой, которой было тринадцать лет. На вид еще маленькая, но попала в очень дурную компанию. Батюшка благословил ее маму идти разговаривать с одним человеком. А мне строго заметил: "Пусть лучше дома сидит, иначе через три-четыре года нельзя будет ее взять в руки". Так и произошло. Но, по молитвам батюшки, и за его любовь к ним все у этой девочки стало постепенно налаживаться. Но многого бы избежали, если бы послушались батюшку с самого начала.

Однажды ехала к отцу Владимиру очень голодная. Думаю, приеду - наемся. Добрались, готовим батюшке уху. Он пришел, садится за стол и говорит: "Вот едут и думают, приедем к батюшке и наедимся", У меня даже половник из рук выпал: "Ой, это же я думала".

В начале я сомневалась: "Что-то не так, ведь батюшка не пожилой. Откуда он все знает? Все к старцам едут, а тут такой молодой и все насквозь видит". Сидим за столом, он смотрит на меня и произносит: "Вот даже Анна думает: черная магия, черная магия". Как я просила у батюшки прощения!..

Приехала к отцу Владимиру семья с двумя детьми. Батюшка спрашивает: "А девочка где у вас?" А я думаю: какая девочка, я с ними двадцать лет вместе живу, никакой девочки не видела. Оказалось, соседка месяц назад сделала аборт и никому об этом не сказала, даже близким. А батюшка уже все знал. В один их приезд отец Владимир стал ломиком отколачивать лед: "Ну, Андрей, так лодку свою обивали?" Он работал первым помощником капитана, и накануне, готовясь к навигации, корабль освобождали ото льда.

Однажды приехали в батюшке мои родственники. Я очень любила свою сестру. Но батюшка предчувствовал, что бывают у меня скорби от нее. Хотел ее образумить или предостеречь: "Сейчас даже мультфильмы стали ужасные. Вы ребенка не приобщайте к телевизору. Вот моя матушка нечаянно видела детский фильм: в луже сидит лягушонок, а на горке - ежонок. Он берет палочки, кидает в друга. Лягушонок обливается кровью, а ежонок радуется". А накануне я сестренку свою назвала "ежонком"... Оказывается, батюшка предвидел подобную близкую скорбь.

Отец Владимир постоянно, без лишних слов отвечал на мои мысли. Однажды я очень устала. Думаю: "Как хорошо жить одной, ни о ком не безпокоиться, не заботиться". А батюшка идет мимо, потрепал меня по плечу: "Крепись, Анна, это твой крест". Однажды дальних знакомых позвала в Дивеево. И думаю: зачем я их привезла? И толку никакого не будет. А батюшка мне: "Хорошо, что их привезла, молодец. Будет толк".

В один наш приезд батюшку ждали накануне. Уже сутки его нет, матушка волнуется. Я зашла в его келью: "Как же так, люди ждут. Батюшка, родной, возвращайся скорей, мы ведь не зря здесь и на короткое время". Через полчаса - хлопает дверь машины, батюшка на пороге. И говорит: "Хорошо зовешь".

Сидим за ужином и говорим: "Как будто у нас дома скрытая кинокамера. Только приеду, а батюшка мне все сообщает, как будто о нас видео просмотрел".

Великим постом мы ездили в Дивеево несколько раз, а батюшка вдруг: "Вот наступит Пасха, а Анны нету!" А я: "Если были постом, то уж на Пасху как не быть?" И думаю дорогой: "Вот и неправда, тут уж он обмишурится". Но обстоятельства сложились так, что всю Пасху, до самой Троицы, меня в Дивеево не было.

Так хотелось все время к преподобному и к батюшке приехать, а машины нет. Батюшка потом меня утешил: "Вот у Анны машины нет, а она все время в Дивееве". Постоянно с народом ездила, увеличивала батюшке нагрузку. Однажды он идет, его будто ветром качает. Подходит и говорит: "Анна, я ведь трое суток не спал, хоть бы часок заснуть". А мы втроем только с автобуса. Говорим: "Ну, мы тогда пойдем". А он помолчал: "Нет, люди приехали, надо принять".

Однажды батюшка благословил всем иконочки. Мне пророка Божия Илии. Думаю, наверное, чтобы молитва была горячая. Батюшка в этот момент обходил людей, обернулся и произнес: "Сейчас я тебе скажу, зачем я дал тебе эту иконку". Вернулся: "Дал ее тебе, чтобы молилась пророку Илии и не осталась в свой час без куска хлеба". И точно, в свое время, молитвами батюшки, пророк Илия мне очень помог.

В другой раз вслух сказала: "Батюшка, я устала с народом ездить. Легче бы одной". "Нет, Анна, это воля Божия и твой крест".

Батюшка говорил: "Все время не забывай брать у меня на дорогу благословение". Однажды взять не получилось, мы не созвонились. А поехали в гололед, дорога - как стекло. Я каялась и все говорила: "Батюшка, прости!" Приехала, просила прощения: никогда больше не буду ездить без благословения. А он: "Я всю дорогу за вас переживал".

Батюшка очень любил своих детей. Они отвечали ему взаимностью. При страшной занятости он находил для них время. Но нередко я видела, как батюшка отдавал на общий стол какие-то дорогие подарки, лишая собственных детей вкусненького.

Однажды мне батюшка сказал; "Анна, я тебе скажу по секрету: мы с матушкой живем, как брат с сестрой". И поняла, что он был монахом уже очень много лет.

Говорил: "Вот только оставлю поклоны, устаю - что-то не то на душе. Подвига своего оставлять нельзя ни в коем случае".

Одни знакомые "налечились" у колдуна до такой степени, что в их одежде везде были иголки натыканы и всякая гадость. Я взяла все это - на пригорке закопала с молитвой "Отче наш". Появилась у батюшки. Он мне показывает, как я закапываю: "Все правильно сделала".

У моей соседки колдуны отняли память. В комнате всего натыкано было. По моему совету она съездила к батюшке. После чего память у нее вернулась, все колдовские штуки она осознала, все разыскала и уничтожила. И стали они ездить к батюшке всей семьей.

Т.С. - наш облпрокурор, помогала монастырю. Приехала с дочкой, которая вышла замуж и была уже итальянская подданная, о чем батюшке не сказали. Прощаясь с ними, он говорит: "Благословляю на рождение четырех русско-итальянских детей". Я езжу к батюшке Кириллу более 20 лет, про себя думаю: "Наш отец Кирилл - святой". Но отцу Владимиру сказать не решалась. Однажды батюшка сам при мне произнес: "Батюшка Кирилл - святой".

Батюшка очень много претерпел при жизни клеветы, недоразумений среди сестер. Но он все переносил очень терпеливо. Поднимаемся на крыльцо, он говорит: "Вот и соседи тоже думают, что я колдун". Но мы знали, какой батюшка жизни, какой молитвенник. Тяжело было это, но он ни на кого не обижался. Наоборот, сам всех мирил, старался утешить, накормить, найти общий язык...

Мы с мамой зимой шли по канавке, проходили мимо батюшкиного дома и увидели: от конька крыши - огромный светящийся столб, как будто мощный луч прожектора. Был поздний вечер, и мы к батюшке не зашли. А утром у матушки спрашиваем: нет ли у них какого прожектора? Оказалось, что нет. И это мы видели несколько раз..."

Одни знакомые «налечились» у колдуна до такой степени, что в их одежде везде были иголки натыканы и всякая гадость. Я взяла все это — на пригорке закопала с молитвой «Отче наш». Появилась у батюшки. Он мне показывает, как я закапываю: «Все правильно сделала».

У моей соседки колдуны отняли память. В комнате всего натыкано было. По моему совету, она съездила к батюшке. После чего память у не,е, вернулась, все колдовские штуки она осознала, все разыскала ц уничтожила. И стали они ездить к батюшке всей семьей.

Т.С. — наш облпрокурор, помогала монастырю. Приехала с дочкой, которая вышла замуж и была уже итальянская подданная, о чем батюшке не сказали. Прощаясь с ними, он говорит: «Благословляю на рождение четырех русско-итальянских детей».

Я езжу к батюшке Кириллу более 20 лет, про себя думаю: «Наш отец Кирилл - святой». Но отцу Владимиру сказать не решалась. Однажды батюшка сам при мне произнес: «Батюшка Кирилл — святой».

Батюшка очень много претерпел при жизни клеветы, недоразумений среди сестер. Но он все переносил очень терпеливо. Поднимаемся на крыльцо, он говорит: «Вот и соседи тоже думают, что я колдун». Но мы знали, какой батюшка жизни, какой молитвенник. Тяжело было это, но он ни на кого не обижался. Наоборот, сам всех мирил, старался утешить, накормить, найти общий язык...

Мы с мамой зимой шли по Канавке, проходили мимо батюшкиного дома и увидели: от конька крыши — огромный светящийся столб, как будто мощный луч прожектора. Был поздний вечер, и мы к батюшке не зашли. А утром у матушки спрашиваем: нет ли у них какого прожектора? Оказалось, что нет. И это мы видели несколько раз...»

Батюшка безконечно чтил Преподобномученицу Великую Княгиню Елисавету. Портреты протоиерея Митрофана, в лике тверских святых, преподобного Сергия-исповедника и Елисаветы Феодоровны много лет висят в красивых рамах над аналоем его молельни, где он совершал правило, исповедовал людей, разговаривал с духовными детьми о самом важном. Пребывая в ней, ты всегда ощущал, что каждая минута здесь сочтена. Каждая была ощутима, значима, драгоценна. Минуты здесь отмерял Ангел. Батюшка свято хранил частицу святых мощей Преподобномученицы, носил ладанку со святынями обители — с изображением на ней фотокопии Ее пресветлого лика.

Не забуду, как отец Владимир читает нам из редкой книги советы духовника Великой княгини Елисаветы Феодоровны — протоиерея Митрофана (Сребрянского):*

* «Наставления отца духовного сестрам Марфо-Мариинский обители милосердия», Печатня Снегирева, репринтное издание 1912 г.

«Сестра, помни: каждый человек есть создание Божие, но создание заблудшее; он брат твой больной; смотри же, без раздражения ухаживай за больными, грешными людьми». Батюшка Митрофан, по свидетельству последней монахини обители, говорил: «Нелепо превозноситься одному больному над другим. Ибо у всех недуг неисцельный, если не Милость Господня. Надеясь, что ты болен легче, чем другой — смотри, как бы тебе не умереть первому».

Святой Апостол Павел, когда изнемогал в трудах своих, услышал от Господа: «Сила Моя в немощи совершается». И потом повторял: «Вся могу о укрепляющем мя Иисусе» (1 Кор. 15,10).

«Сестра, помни: если живые люди мало, или вовсе не поймут или не поддержат тебя, то у тебя есть целый сонм святых и ангелов - этих вечных друзей твоих... Нет, они не были святые, а стали святыми, благодаря своей вере, любви и подвигу!.. Стремись же и ты стать святой подвижницей».

«Сестра, если ты на своем христианском пути жизни заболеешь, или получишь насмешки, оскорбления, даже раны и побои, обеднение, потеряешь земной блеск, величие и славу, даже преждевременно от великого труда твоего сойдешь в могилу, - смирись, благодари, претерпи до конца. Венец мученичества за Христа обещан и тебе, если, уповая на помощь Господа, смиренно и благодарно претерпишь все до конца».

«Сестра, старайся побеждать в себе начинающийся грех. Мысль, воображение, слово (или дело) — вот три фазы греха. Лови себя на мысли и немедленным покаянием уничтожай грех в начале, тогда и воображение твое будет чисто и слово, и работа святы, мирны и плодотворны. Непременно приучи себя к вечернему покаянию, т.е. после вечернего правила, осмотри духовным взором прожитый день, стоя внутренне пред Самим Христом... Непременно вспомни о смерти, прототип которой есть сон».

«Бог-Троица и человека создал по Своему образу и подобию, так что и человечество тоже едино по существу, хотя и раздельно в лицах. Деятельность всех людей должна быть единая деятельность любви. Все люди, уподобляясь Творцу своему, должны составлять одно гармоничное целое, духовный организм, где все части — люди действовали бы на пользу друг другу. Счастливы они, если помнят о вечном своем назначении - Богоуподоблении, выражающемся, главным образом, в деятельной любви. Вдвойне счастливы те люди, которые самоотверженно трудятся для ближних, чтобы и в них пробудить сознание необходимости жить Богоподобно. В каждом встречающемся тебе на пути жизни человеке, ищи прежде всего хорошее, остатки образа Божия. Они есть, несомненно, только часто прикрыты густым слоем разврата, суеты. Не обижайся на скверные выходки по отношению к тебе грешника, он больной, прости его, кротко обойдись с ним, постарайся пробудить в нем раскаяние и сознание своего подобия Богу, не осуди его. Прими за правило: снаружи никогда не раздражаться, не осуждать, внутри же немедленным покаянием и непрестанною молитвою за согрешающего, отгоняй от себя гнев и осуждение.

За всякого оскорбившего тебя или на твоих глазах согрешающего внутренне молись примерно так: «Благодарю, Тебя, Господи, что меня грешную Ты удостоил принять поношение за Имя Твое. Спаси сего грешника и настави его на путь покаяния и исправления, ведь Ты и за него страдал».

«Запомни, что пустяков нет в жизни. Ты живешь и работаешь пред Лицем Бога, в очах Которого даже мысль и движение сердечное весьма важны».

«Имей пред твоими духовными очами слова святого Апостола Павла: «Рабу же Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем, учительным, незлобным, с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины».

«Всегда носи в уме и сердце твоем Пресветлый образ Заступницы усердной рода христианского Матери Божией. К Ней обращай твое сердце. Ей, как нежной Матери, открывай свои скорби, поведай в детской простоте свои немощи, свои нужды и заботы. Помятуй, что Она Первая и величайшая в мире Крестоносица. А посему первая и всемощная за всех скорбящих и обремененных Заступница и к Сыну Своему и Богу Ходатаица. Ее Покрову и заступлению вручил Он с Креста всех Своих учеников всех времен в лице возлюбленного Иоанна Богослова, когда изрек Ей: «Се сын Твой», а ему «Се Мати твоя». Укрепляй себя Ее примером, проси Ея благодатной помощи... Почувствуешь ли непосильную тяготу своего послушания, повеет ли холодом в сердце дух уныния — спеши повторять в глубине души Архангельское Ей приветствие. О, как близка Она ко всем, призывающим Ее с верою».

«Получивши как бы из рук Самого Христа крест, всегда помни, сестра, что это тебе, идущей работать среди тьмы, греха и болезней, Христос дал — зажженный светильник. Когда ревет буря, и волны бросают корабль, как щепу — тогда капитан глаз не сводит с виднеющегося вдали маяка. Он твердой рукою направляет к нему корабль, так как уверен, что там спасение, тихая пристань и не ошибается. Так и для тебя крест должен быть духовным маяком среди житейского моря. Крест Христов — это жизнь Христа».

«Господь наш, несмотря на безчисленные и даже бешеные нападения человеческой и сатанинской злобы, всегда неизменно служил Отцу Своему, любил людей и их страдания, смирялся, благодарил, терпел даже до смерти, и смерти Крестной. И вот в результате победа: Воскресение и торжество Правды. Крест есть символ всего самого возвышенного, благородного, святого, прекрасного. Он есть знамя победы. Помни: как бы ни были сильны нападения на тебя сатаны и людской злобы, как бы ни были жестоки волны житейского моря, ты победишь несомненно — если Крест Христов, жизнь Христова будут, всегда сиять пред твоими глазами».

Отец Владимир был глубоко духовно связан с Небесной Марфо-Мариинской обителью милосердия при жизни и по смерти. Неслучайно - портрет протоиерея Митрофана (преподобно-исповедника Сергия) в келье отца Владимира безпрерывно мироточит — в течение трех с половиной лет. Рядом с фотографией прикреплен листок с изречением: «Каждое произнесенное тобой слово есть семя, которое непременно принесет для тебя в будущей жизни по роду своему — плод».

"Поезжайте к отцу Владимиру в Дивеево"

Мне сообщают, что с Николаем случилось несчастье, он в полном столбняке, не владеет речью, никого не узнает. И жена хочет сдать его в сумасшедший дом. Наша знакомая Александра Яковлевна приходила к ним, читала все время Псалтирь. Поддерживала жену, объясняла, что это действие злых духов - не какое-то физиологическое повреждение. Это такое обстояние, нашествие нечистой силы. Она рассказала, что когда читала Псалтирь, а перед этим начала произносить: "Да воскреснет Бог..." больной вдруг закричал: "А ты думаешь, она воскреснет? (про жену) Не воскреснет она!" То есть он прочел мысли Александры Яковлевны, она про себя молилась. Враг в его устах заговорил. И она: "Вот видишь, это свидетельство того, что в нем вражья сила".

Приехали к батюшке моему: "Отец Владимир, помогите Николаю, Вы должны его отчитать". Я стала возмущаться: "Вы знаете, ему владыка запретил отчитывать".* И начала отца Владимира всячески отговаривать: "Батюшка, я против этой поездки, у тебя дети, прошу тебя не читать заклинательных молитв, ведь сколько у тебя из-за этого напастей". "Ну хорошо, ничего не буду... Просто поеду, я должен на него посмотреть". Уехал. Что он там делал, не знаю, но Александра Яковлевна говорила, что он только беседовал и вразумил их как-то серьезно. Предложила: "Батюшка, подумай, ты эту семью знаешь, может у них неблагополучно с женой, может им какие-то взять обеты серьезные, подумать, почему такое наказание попущено. Всегда в православных семьях, когда что-то случалось, пересматривалась вся семейная жизнь и какие-то серьезные обеты приносились Богу, чтобы Он дал исцеление". - "Поговорю".

Отец Владимир имел благословение трех старцев на отчитывание больных. И запрет от митрополита Николая…., которому покаялся, что нарушал его прещение.

Вернулся: "Благословил, они приедут в Дивеево только в источнике искупаться". Говорю: "Прошу сюда не приводить..." Но все-таки они его к нам привезли. Батюшка собрался и уехал с ними на источник матушки Александры. Там отец Владимир Николая сам окунал. Был страшный мороз, середина зимы. Батюшка прибежал весь замерзший, рассказывал: "Он в таком столбняке, что даже сначала холодной воды не ощущал, но потом, на третий раз, чувствую, дошла холодная водица до его столбнячного состояния, все-таки его проняла. Начал наконец оживать. Наокунал его, как следует, и отправил обратно домой, в Выксу".

Через несколько дней звонит нам Александра Яковлевна и веселым голосом докладывает: "Николай-то исцелился после Дивеево. Полностью все прошло, совершенно нормальный человек после батюшкиного вмешательства". Сомневаюсь, что отец Владимир меня слушал. Он никому не мог отказать в помощи. Столь тяжело болящий человек, и батюшка помог ему излечиться... в тяжелейшем состоянии, в духовном одержании человек находился".

Раба Божия Александра: "Господи, благослови. И отец Владимир, благослови рассказать то, что я помню об исцелении раба Божиего Николая. Все видела своими глазами.

Поехала в Санаксарский монастырь семья: Николай с женой Ириной. Приехали туда, помолились, Николай, раб Божий, причастился, и было на него нападение. Он так вверился одной темной женщине. Сначала она выманила у него деньги. И он ей дал триста рублей и еще раз на дрова, хотя у самого было трое детей, жил в нужде. А потом хотел подарить икону Божьей Матери. И вот когда он протягивал ей икону, у него все поплыло. Явное колдовство.

Когда вернулись, через два дня жена приходит ко мне: "У Николая поехала крыша". Я: "Давай возвращаться назад к отцу Иерониму". Она берет машину, едем. С трудом, только со святой водой смогли его довезти. Он у нас вырывался, убегал. Постоянно водой с источника кропили, едва добрались. Отец Иероним сказал: "Необходима отчитка".

Караулить его было некому, жена отказалась, и старец благословил меня остаться с больным в келье. Всю ночь он бесновался, пальцами шевелил: "Чебурашки, чебурашки". Всякое вытворял. Всю ночь около него просидела. Кидался на меня: "Я тебя съем!" Чего только за эту ночь не пережила. Но сижу, улыбаюсь, осеняю его крестом: "Да воскреснет Бог..." - читаю молитву. У него рот закрывается, и руки опускаются. Так он ничего не мог со мной сделать, хотя множество имел диких намерений.

Отец Иероним велел быть в пять утра. Пришли в храм, оставила его с паломниками и отошла. Вернулась, а он ползет на четвереньках, как младенцы ползают, и другие несуразности творит. Ездили мы два раза к старцу. Наконец отец Иероним сказал: "Езжайте к отцу Владимиру в Дивеево". Говорю: "Его нет, он в отпуске". Улыбается: "Да не всегда же в отпуске". Сидела без конца на телефоне, названивала в Дивеево. Вдруг матушка Иринушка говорит: "Приехал батюшка". Жена Николая, хотя уже совершенно разводиться собралась, дает машину, и я еду за отцом Владимиром.

Батюшка в этот день наложил на себя пост и пребывал в глубокой молитве. Приехали. Николай - худющий, с ложки уже дочь кормила, стал совсем невменяемый, не мог уже пищу есть. Врачи лечили по-своему, а потом удивлялись, как Господь Бог помог ему. Отец Владимир облачился и начал читать над Николаем Евангелие. Когда читал, у батюшки в горле ком стоял, он плакал. Потом говорит: "У нас имеется два вида Причастия. Таких больных крещенской водой причащают". Он его приобщил крещенской водой. Все это было при нас, все мы видели своими глазами.

А потом велел жене налить три тазика воды. Она: "Теплой?" - "Нет, холодной". Капнул крещенской воды в эти тазики и искупал его: "Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь". После этого все пошли за трапезу. Батюшка сидел около них. То Иринину руку возьмет и обнимет мужа, то рукой Николая обнимет жену. Сразу после этой процедуры Николай стал вкушать пищу сам, без всякой помощи.

Потом батюшка их взял в Дивеево, искупал у матушки Александры в источнике. Через два дня прихожу, Люда открывает дверь. Я: "Как здоровье?" Кричит: "Папа, папа, иди скорей, кто к нам пришел!" И выходит - здоровый человек! Мы обнимаемся, плачем, целуемся. Такой вот был случай.

Помню, как первый раз увидела отца Владимира. Только начал восстанавливаться в Дивеево монастырь, но уже служили. Приехали мы с группой паломников. Священников исповедывало много. И раб Божий Виктор меня спрашивает; "К какому пойдешь батюшке?" - "Вот к этому". - "Да ну, какой-то патлатый, неприглядный". Но все-таки пошел к нему. Отходит: "Вот так патлатый! Ты знаешь, что он сказал: "Ну как, помирился с соседом-то?" Глаза вытаращил: "Батюшка, из-за межи поругались"". Такой был батюшка провидец. Они после этого, наконец, примирились.

Я тогда вроде и верующая была, но оставались неотвязные грехи. Одна продавщица магазина меня постоянно зазывала. Гости да гости, и пристрастилась я с ними выпивать. Однажды совсем худая была история, рассказывать не буду. После Виктора пошла на исповедь к батюшке. Не знаю как, только про этот случай ему рассказала. До этого - никому не могу и все. Он: "А стыдно-то было?" - "Было, даже на иконы смотреть не могла". На самом деле я всегда переживала. Когда выпьешь, молиться не можешь, ничего путного на ум нейдет. Батюшка: "Чувствуешь, что виновата перед Господом Богом?… Повторяй за мной (на аналое была икона Божией Матери "Успение"): "Перед Пресвятой Богородицей, Крестом и Евангелием даю обет, что больше не буду выпивать вино". Я повторила. Он меня благословляет. "Батюшка, она такая добрая, продавщица-то. Все говорит: "Александра Яковлевна, помолись, только твоими святыми молитвами..." - "Добрая, добрая, но только вино заставляет пить!" По голове моей легонько, но ощутительно так - настучал-настучал. Все! Приехала домой: "Вы теперь выпивайте, а меня не заставляйте". - "Ну, это пост". Дело было Великим постом. Отвечаю: "И постом и не постом я больше не буду". И с этого дня - все. И все! Батюшкиными молитвами. Вот это чудо, чудо самое настоящее.

Как-то говорю: "Батюшка, у меня хозяин ведь курит и никак не может отстать, четыре раза бросал". - "Привози его ко мне". Привела, и он его только два раза благословил: когда пришли и когда уходили. И муж все бросил, а ведь сызмала навык. На Страстной неделе: "Закурю, не могу". - "Подожди, не кури, отцу Владимиру скажу". И скорей в Дивеево: "Батюшка, хозяин-то у меня хочет закурить". - "Ни в коем разе, ни в коем разе. До Светлого Христова Воскресения!" Он вытерпел и больше не взял папиросу в руки. Порой забудется, вытащит сигарету, но я ее выбрасывала, а он не просил и больше не курил. По святым молитвам. Царствие Небесное нашему отцу. Спал батюшка по два часа всего, я тому свидетель. Сколько раз у них была, домой далеко, ночевать оставляли. Вечером всех примет и в келью на свои правила. Легкий был поклоны класть.

Еще случай был. Сидим в трапезной. Вдруг звонок. "Посмотри, кто там пришел". Подхожу к дверям. Стоит молодой человек в кирзовых сапогах: "Кто ты?" А он: "Мы вот с мамкой, все денежки у нас забрали. Пошел в монастырь, а мне говорят: "Иди к отцу Владимиру, он тебе поможет"". Возвращаюсь: "Батюшка, их обобрали, а в монастыре к вам послали: только батюшка Владимир поможет". Он этого парня взял в свою келью, потом привел на пианино поиграть, накормил, дал ему в дорогу деньги и велел искупаться у матушки Александры в источнике три раза. Такой был батюшка. (Деньги они собирали на лечение, батюшка его исповедовал).

Потом мой сын, Мишенька, покойник, Царствие Небесное, жил у отца Владимира, помогал. У батюшки кто бы ни работал, он всем платил денежки. Сын обивал второй этаж рейкой. Мне говорил: "Мам, сколько раз я замечал, что отец Владимир читает мои мысли. И прямо мне отвечает - словами и делами".

А это со мной было. Батюшка был уже больной. Собиралась в Санаксарский монастырь и к отцу приехала. Он ищет, что бы мне подарить, все ищет глазами своими у себя в келье-то. А я думаю: "Где достать пятьдесят рублей, так на дорогу надо". Он берет свой подрясник, вытаскивает именно пятьдесят рублей и дает мне. Знаю, ему завтра в Москву, и ведь еле живой, может на врачей, лекарства понадобятся. Ведь зарплата нищая. Руки назад положила: 'Батюшка, ни за что, ни за что!" А он: "То просят, а то не берут". Так-то у него не сумеешь отказаться.

Вот я живой человек, каждый может меня спросить, хочется, чтобы все знали, какой силы Духа был отец Владимир и какой доброты. И я больше не найду такого батюшку никогда. В моих бедах он так помогал, сколько раз деньгами и словом. Слава Тебе, Боже, за него. У нас в Выксе люди помнят, какой он был провидец. Все об этом знали. Сколько народу обратилось к вере, когда он пришел к нам служить. А сколько ненавистников было! Сколько было зависти! А он молиться велел за всех. За всех только велел молиться. Слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе!"

"Только сейчас выясняется, сколько грязи все годы его служения лили на батюшку, сколько клеветали. И нести это, никому, и самым близким не рассказывая и никогда вида не подавая, было настоящим подвигом, дополнительным мученичеством, - с грустью говорили родные батюшки. - К чести отца Владимира, несмотря ни на что, он неизменно хорошо ко всем относился!"

"На могилке батюшки, - рассказывает матушка Ирина, - я сказала одному человеку: "Вы так любите отца Владимира, он мне говорил и так светло о Вас рассказывал". Он изменился в лице: "Ну, какая там любовь, какая любовь..." - и почувствовала, что ему стало очень стыдно. И только теперь узнаю, сколько доносов писалось, и митрополиту в том числе. И все из-за зависти. Но Богу навеки слава - за все!"

"Не избегать искушений, не бежать от несправедливости и вражды, а во всех испытаниях, даже когда зло захлестывает нас, как поток, сохранять в сердцах чистоту, тепло, искренность и любовь. Есть люди, которые как будто призваны постоянно переносить недоброе к себе отношение... И только пока они хранят в сердцах Любовь, до тех пор они неуязвимы",- завещала Государыня Александра Феодоровна, терпевшая всю свою жизнь изощренную клевету.

Всех нас поражала редкая черта отца Владимира: он никогда никого не осуждал. Для современного мира это очень необыкновенно. Мне пришлось познакомиться со взглядами батюшки на эту тему при чтении его подборки к проповеди.

"Не судите, да не судимы будете..."

Преподобный Дорофей: "Одному Богу принадлежит власть оправдывать и осуждать, поелику Он знает: душевное устроение каждого, силу, и образ воспитания, и дарования, и телосложения, и способности - и сообразно с этим судит каждого, как Он Сам один знает". Не судите. Суд - дело Божие. Да не судимы будете. Кто покроет грехи ближнего, не осудит его, того и Бог помилует на Суде Своем праведном.

"Пролог": "Умирал инок, по мнению всех, безпечный к своему Опасению, - с улыбкой спокойствия на устах. "Отчего ты в грозный гас так безпечален?" - спросили его братия. "Я жил нерадиво. С сокрушением признался я в своих делах, ожидая всей строгости Суда Господня. Но вдруг Ангелы сказали: "При всем небрежении ты был незлобив и никого не осуждал". И с этим словом раздрали рукописания грехов моих. Вот почему я так радуюсь". И, сказав это, предал дух свой Богу. Ибо каким судом вы судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою же и вам будут мерить. Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает. И будет восставлен; ибо силен Бог восставить его. (Рим. 14, 4). Не порицай, не поноси, но вразумляй; не обвиняй, но советуй; не с гордостью нападай, но с любовью исправляй".

Блаженный Августин: "Будем строго судить, но начнем с самих себя. Ты расположен осудить ближнего? Но ведь ты к самому себе ближе всех". Один закон: люби, и любовь научит тебя, когда нужно и полезно покрыть грех ближнего, и когда следует с любовью обличить его. Преподобный Моисей говорил: "Безумно оставлять своего мертвеца и идти плакать над чужим мертвецом". "Кто чувствует тяжесть своих грехов, тот не смотрит на чужие грехи". Святого старца пригласили обсудить как наказать согрешившего. Он отказался. Но потом пошел, повесив на плечо дырявую корзинку с песком. "Что это такое?" - спросили его. "Это грехи мои сыплются позади меня, - отвечал старец, - я не смотрю на них, а иду судить чужие грехи". Услышав это, братия простили согрешившему.

Святитель Филарет: "Кто знает чужую совесть? Ты осуждаешь брата за вчерашний грех, а он, может быть, уже омыл этот грех слезами покаяния; ты его осуждаешь, а Бог уже простил его - и ты осуждаешь невинного, Богом уже оправданного, будущего святого…" Подражай тому, кто увидел согрешившего и вздохнул: "Горе мне! Как он согрешил сегодня, так согрешу и я завтра. И он, покается, а я, может быть, не успею, не в силах буду покаяться".

Святитель Димитрий Ростовский: "Не утешайся согрешением ближнего, чтобы и о твоем грехе не порадовались бесы и люди".

Преподобный Дорофей: "Рассказывая чужие грехи, вносим в чье-то сердце грех осуждения. Если бы мы имели любовь, то с соболезнованием смотрели бы на недостатки ближнего, как сказа но: любовь покрывает множество грехов (1 Пет.4,8)."

Преподобный Иоанн Лествичник: "За какие грехи осудим ближнего, в те впадем сами, и иначе не бывает!" Но когда отец видит пороки детей или начальник - пороки подчиненных, они не должны молчать. Ветхозаветный первосвященний Илий, по мягкосердию своему, не обличал и не наказывал своих порочных детей, и за это понес строгое наказание от Бога.

Запрещая осуждать ближнего, Господь не запрещает зло называть злом и отличать добро от зла.

Если вы будете прощать людям согрешения их, их проступки против вас, то простит и вам Отец ваш Небесный.

Святитель Иоанн Златоуст: "Господь как бы говорит:…Если простишь своему собрату, то и от Меня получишь то же благодеяние. Ты прощаешь другому, ибо сам имеешь нужду в этом, а Бог прощает, ни в чем не нуждаясь; ты прощаешь брату, а Бог - рабу; ты виновен в безчисленных грехах, а Бог безгрешен".

Святой Киприан: "Бог заповедует, чтобы в дому Его жили только мирные, согласные, единодушные. Кто не имеет мира с людьми, тот, хотя бы претерпел смерть за Христа, останется виновен во вражде братской. Ибо сказано: "Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца" (1 Ин. 3,15)."

Раб Божий Владимир: «Как хочется сохранить духовные наставления отца Владимира, жить, им не изменяя. После одной исповеди он поразил меня замечанием: «Имей в виду, и богохульные, и всякие нечистые помыслы имеют своим источником — гордость. Главное, не останавливайся на себе, не говори: как я мог это допустить, как до этого дошел? Это вопль гордостного самомнения. Смирись, восчувствуй и скажи: «Иного и ожидать от меня, Господи, не приходится, никуда негодного, всескверного и немощного». И тут же возблагодари: «Если бы не Твоя безмерная благость, Господи, не остановился бы я на этом, а впал бы еще в худшее».

Утешая меня, батюшка сказал: «Первое в искушениях: никогда не падать духом, не унывать — не отчаиваться. В момент самого серьезного нападения скверных помыслов, когда кажется, что враг одержал победу, тебя уложили на лопатки, и дьявол торжествует, если ты с дьявольским предложением не согласен, не принимаешь, отвергаешь наваждение всем существом — ты не побежден! Ты, в очах Божиих, — мужественный воин, во всеоружии, с копьем и в латах. Терпишь раны, наносимые врагом, но на самом деле являешься неуязвимым по существу. Пока ты не согласился с дьяволом — ты победитель».

Отец Владимир предупредил меня, что в битве с нечистью, одно из главных мест занимает борьба с воображением. «Прочти у Никодима Святогорца в «Невидимой брани» 26 главу «Как исправлять воображение и память». Считаю эту книгу полезнейшей для каждого. Всем бы не мешало ее почитать».

«а) Знай, что как Бог есть вне всех чувств и всего чувственного, вне всякаго вида, цвета, меры и места, есть совершенно безобразен и безвиден, и хотя везде есть, но есть превыше всего; то Он есть и вне всякого воображения. Отсюда само собою следует, что воображение есть такая сила души, которая по природе своей, не имеет способности пребывать в области единения с Богом.

6) Знай, что и люцифер, первый из ангелов, будучи прежде выше всякого неразумного воображения и вне всякого вида, цвета и чувства, как ум мысленный, невещественный, безвидный и безтелесный, когда потом возмечтал и наполнил ум свой образами равенства Богу, ниспал от оного безвидного, безобразного, безстрастного и простого безвеществия ума, в это многовидное, многосоставное и дебелое воображение, как учат святые отцы, и таким образом, из Ангела безвидного, безвещественного и безстрастного сделался диаволом, некако вещественным, многовидным и страстным. Но каким стал он, таким же сделались и слуги его, все демоны. Подобно людям, потеряв ангельскую сладость, они лишились Божественного наслаждения и осуждены в перстном находить услаждение, как и мы, сделавшись вещественными чрез навыкновение вещественным страстям» (Добротолюбие). По сей причине диавол у святых отцов называется живописцем, змием многовидным, питающимся землей страстей, фантазером и другими подобными именами. Из сего уразумей, возлюбленный, что так как многовидная фантазия есть изобретение и порождение диавола, то она для него премноговожделенна и пригодна к погублению нас. Святые отцы справедливо называют ее мостом, чрез который душеубийственные демоны проходят в душу, смешиваются с ней, и делают ее пчельником трутней, жилищем срамных, злых и богопротивных помыслов, и всяких нечистых страстей, душевных и телесных.

в) Человекоубийца диавол, как сам пал от мечтания о богоравенстве, так довел и Адама до того, что он стал мечтать умом своим о равенстве Богу, и пал от такого своего мечтания; и за то из мысленной оной, равноангельской, чистой, разумной и безобразной жизни низринут был в эту чувственную, многосоставную, многовидную, в образы и мечтания погруженную жизнь, в состояние неразумных животных. Ибо быть погружену в образы или жить в них и под влиянием их, есть свойство неразумных животных, а не существ разумных.

В какие страсти, в какое злонравие, и в какие заблуждения введен он был своим воображательным мечтанием? Нравоучение наполнил разными обольщениями, физику — многими лжеучениями, богословие — непотребными и нелепыми догмами и баснями. И не древние только, но и новейшие мыслители, желая любомудрствовать и говорить о Боге и о Божественных, простых и недоступных воображению и фантазии таинствах (ибо в этом труде должна работать высилая сила души - ум), и приступив к сему делу прежде очищения своего ума от страстных видов и воображательных образов чувственных вещей, — вместо истины нашли ложь».

Семинарист Д.: «Страшное дело — формальная молитва, — говорил отец Владимир, прозревая мои грехи. — С этим навыком придется расстаться. Нередко за службой читают: от зубов отскакивает. Останови человека, он тебе не скажет, что сейчас произнес. Чтец не знает, что читает, и люди усиливаются разобрать хоть фразу Апостола, Канона — не могут. Такая гипнотическая власть беса. Получается, у народа отнимаем смысл — своей безсмыслицей. Ответственность алтарника — велика. Потому недопустим грех формализма. Для служащего Богу — это грех номер один. Душепагубно произносить святые слова б е з д у м н о: зачем тогда становиться священником, монахом? Помнишь, к т о у преподобного именуется «черными головешками?» Да, молиться всерьез нелегко, но остальное — не молитва. Представь, я сделаю вид, что разговариваю с тобой, а сам буду смотреть в потолок и вспоминать ерунду. Подчас только делаем вид, что встали на молитву. Для кого вид делаем? Для себя! Не для Всевидящего.

Все ждут от Бога — утешения. А ты сначала потребуй от себя — правдивости. Не открывай молитвослов — не осознав себя первым грешником. Трудно — отложи правило, вспомни собственные грехи. Вспомни, кто ты на самом деле... Без сокрушения сердечного, без покаяния за свои и чужие грехи Иисусова молитва лишается двух третей своей силы. И он процитировал мне: «Две тысячи лет Христос обращается к нам с одним требованием. Оно превосходит все другие. Он просит: «Сыне, даждь Мне сердце».

«Иногда и простое повторение имеет смысл, — улыбнулся батюшка, заметив растерянность, которую я старался скрыть. — У одного подвижника жил говорящий попугай, который научился произносить Иисусову молитву. Однажды его похитил коршун. Попугай от страха как закричит: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя!» От неожиданности коршун разжал когти... И тот спасся». Батюшка рассмеялся и с любовью прижал к себе мою голову, поцеловал и сказал прямо в душу: «Начинай, начинай относиться серьезно к себе и - к Богу... Время коротко».

Как-то я в запальчивости рассказала батюшке одну ситуацию, ожидая обязательной негативной реакции. Мне казалось, что обойтись без "праведного осуждения" здесь невозможно. Отец Владимир остался спокоен: "Однажды от старца Силуана требовали произнести слово о тяжко согрешившем. Он ответил: "Сколько лет ты меня знаешь?" - "Сорок", - был ответ. "Слышал ли ты хоть однажды за эти годы, чтобы я кого-нибудь осудил?" - "Нет"".

"Бог не запрещает нам называть грех своим именем, - добавил батюшка. - Но просит не осуждать грешника. То есть, не иметь к нему никакого зла, тем паче - ненависти. Даже когда Евангелие говорит лучше было бы (виновному), чтобы ему повесили жернов на шею..., имеется в виду, что всегда лучше быть наказанным в этой жизни, чем в будущей. Ибо здешнее наказание более легкое. Нигде Бог не предлагает нам ненавидеть согрешающего. Самые резкие слова Он произносит - с болью о падшем человеке. Мы действительно не можем судить ни о ком, так как не знаем, во-первых, всех особенностей жизни человека. Один родился в верующей семье, имел православное окружение, добрых друзей… У другого был отец - алкоголик, мать воровка и ни одной благомыслящей души рядом... Неужели вы думаете, Бог будет судить этих людей одинаково строго?

К тому же мы не знаем степени благочестия или нечестия его усопших родных, череда которых уходит в безконечность. (Существует понятие грехов, перешедших от прадедов на младшие поколения). Для души, серьезно утяжеленной нераскаянными загробными грехами, иногда и малое духовное усилие может оказаться великим в очах Божиих. Он один знает степень противодействия темных сил благому намерению каждого человека.

Нередко приходится видеть здесь одержимых или душевнобольных. Не правда ли, их жалко? Но вокруг человека злого - не меньшее количество бесов. Хотя, с общепринятой точки зрения, эти люди здоровы... Бывает, родители - коммунисты, атеисты, а прабабушка - в Царствии Небесном. И она молится за внуков. И те встают вопреки семейным влияниям - на церковный путь. И в этом нет большой заслуги. Порой кто-то сделает несколько искренних шагов к Богу, один раз причастится, но всем сердцем, - и будет помилован. А другой живет интенсивной церковной жизнью, храмы восстанавливает, воздвигает из своих трудов - постамент. Благочестие - налицо. Но Бог может за всю его жизнь так и не дождаться от его души того, чего ждет...

Старец Силуан многократно напоминает, исходя из своего опыта: от человека, который осуждает, отходит благодать Божия. Мы ведь хотим попасть в Царствие Небесное, в котором наш Царь, Елисавета Феодоровна... Но всем известно письмо, написанное великой княжной Ольгой: "Отец просит передать всем, чтобы не мстили за него, потому что он простил всех и за всех молится. И что зло, которое сейчас в мире, будет еще больше. Но не зло победит зло - а только любовь".

Памятны строки Сергея Бехтеева царственным узникам в ссылку. Воистину это "Молитва":

Преподобномученица великая княгиня Елисавета перед тем, как ее живую сбросили в шахту, произнесла слова, которые написала на памятнике мужу, убитому Каляевым: "Господи, прости им, не ведают бо, что творят". И у Пушкина понятие христианской кончины отождествлялось с прощением собственному убийце.

По сравнению с соседом, который пьет и бьет, легко увидеть себя на высоте, Но Бог предлагает ежедневно сравнивать себя со святыми, Матерью Божией, с Ним Самим. Простая логика: сосед, который тебе несимпатичен, как не имеющий ни соответствующего воспитания, ни духовной помощи - имеет основание для снисхождения Божия. Мы же, получившие то и другое, в глазах Господа можем оказаться ниже этого грешника. Одарив Своими милостями, Бог ждет от нас не формального благочестия, настоящей жизни во Христе. Чему мы не соответствуем.

Почему-то редко приводим себе на память: если Господь отнимет Свою благодать, неизвестно, на что мы сами станем способны.

Например, вот этот грешник кажется нам неисправимым. Но известно, Бог силен любое "прокаженное житие убелити". Не станет ли завтра этот лютый злодей - вторым Апостолом Павлом?!"

Батюшка закончил: "Если мы оставляем за собой право осуждать, наше главное исповедание перед принятием Святых Христовых Тайн: "Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистинну Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмъ аз" - становится лицемерием. Святые называли себя первыми грешниками - не для красного слова. Потому что соприкоснулись - со Святостью Бога. Перед Нею - чья "праведность" устоит?"

Преподобный Силуан Афонский о Любви к врагам (этот текст отец Владимир дарил духовным детям):

«Душа не может иметь мира, если не будет молиться за врагов. Душа, наученная молиться от Благодати Божией, любит и жалеет всякую тварь, и особенно человека, за которого страдал Господь на Кресте и болел душой за всех нас.

Господь научил меня любить врагов. Без Благодати Божией не можем мы любить врагов, но Дух Святой научает Любви, и тогда будет жалко даже и бесов: потеряли смирение и Любовь к Богу.

Молю вас, испытайте. Кто вас оскорбляет, или безчестит, или отнимает что ваше, или гонит Церковь, то молитесь Господу, говоря: «Господи, все мы — создание Твое, пожалей рабов Твоих, и обрати их на покаяние», — и тогда ощутимо будешь носить в душе своей Благодать. Сначала принудь сердце свое любить врагов, и Господь, видя доброе желание твое, поможет тебе во всем, и сам опыт покажет тебе. А кто помышляет злое о врагах, в том нет Любви Божией, и не познал он Бога.

Если будешь молиться за врагов, то придет к тебе мир. А когда будешь любить врагов, то знай, что Благодать Божия живет в тебе большая, но не говорю еще — совершенная, но достаточная ко спасению. А если ты поносишь врагов своих, то это значит, что злой дух живет в тебе и приносит в сердце твое злые помыслы, ибо, как сказал Господь, от сердца исходят помышления злые или добрые.

Добрый человек думает: всякий, заблудившийся от истины, погибает, и потому его жалко. А кто не научен Духом Святым Любви, тот, конечно, не будет молиться за врагов. Наученный Любви от Духа Святого — всю жизнь скорбит о людях, которые не спасаются, и много слез проливает о народе, и Благодать Божия дает ему силы любить врагов.

Если ты не имеешь Любви, то хотя бы не поноси и не кляни их, это уже лучше будет. А если кто клянет и ругает, в том ясно живет злой дух, и если не покается, то по смерти пойдет туда, где пребывают злые духи. Да избавит Господь всякую душу от такой беды. Поймите. Это так просто. Жалко тех людей, которые не знают Бога или идут против Бога — сердце болит за них, и слезы льются из очей. Нам ясно видно и рай, и муку: мы познали это Духом Святым. Вот и Господь сказал: Царствие Божие внутрь вас есть. (Лк.17,21). Так отсюда еще начинается вечная жизнь. И мука вечная отсюда начинается».

Духовная дочь батюшки, послушница М: "Бог послал мне отца Владимира в самое тяжелое для меня время, когда были большие искушения с сестрой, старшей по игуменскому корпусу. Она так сильно смиряла меня, что я не выдерживала. Было мукой находиться с ней вдвоем в келье, поэтому я часто молилась в коридоре или на улице и приходила только спать. Враг посеял такую вражду. Отец Владимир посоветовал не разговаривать с ней, не выяснять отношений, а общаться письменно по самым необходимым вопросам. Мы писали друг другу записки на предмет послушаний. Я очень унывала, так как все время осуждала ее и злилась. И вот когда в таком помраченном состоянии я приходила в храм, батюшка сразу все понимал и начинал меня всячески веселить. Подхожу под елеопомазание, и он вдруг произносит: "Вот посланница "Всех скорбящих Радости" идет" (а ведь я родилась в день Ее праздника!) называл меня первым монархистом XXI века (я глубоко чтила Царя). Все уныние, батюшкиными молитвами, сразу же проходило. Во время исповеди читал стихи, сочиненные им экспромтом, в которых подсказывал мои нераскаянные грехи. Неоднократно он даже предсказывал мне в стихах будущие искушения, что-то сбылось через пару лет и позже (я не признавалась, что очень люблю поэзию...)

Кроме гостиничного, было у меня еще одно очень тяжелое послушание: ухаживать за парализованной больной, которая умирала от рака. Она не давала покоя ни днем, ни ночью. Все время мы дежурили подле нее вдвоем с медсестрой. И вот однажды она прибегает ко мне и сообщает, что Людмила умерла: пульс не прослушивается, дыхания нет. Я бегу за батюшкой, чтобы он прочитал отходную. Отец Владимир взял Святые Дары и говорит: "А теперь бежим причащать ее!" Я ему: "Она же умерла..." - "Ничего, Бог ее воскресит. Только не забудь крещенской воды захватить, и побыстрее". Он побежал, я за ним еле-еле успеваю, задохнулась. Приехал сын, не застал ее в живых, убивается, плачет подле матери.

Отец Владимир стремительно вошел в келью, окропил усопшую водой. С молитвой окропил все вокруг, осеняя стены крестом. Перекрестил ее и произнес: "Людмила, вставай! Я тебя причащать пришел!" Мне стало почему-то очень смешно, я даже немного хихикнула. И что вы думаете?! Она вдруг открыла глаза: взгляд мутный... Батюшка ее еще раз окропил, благословил, и она зашевелилась, ожила. Я была в ужасе. Осталось трое свидетелей этого события: медсестра, сын Людмилы и я.

То, что больная не умерла в этот раз, было немаловажным для ее судьбы: после этого она отписала свой дом на канавке монастырю, приняла монашеский постриг. Батюшка заходил к ней почти каждый день, отдавал уйму времени, много с ней возился. Парализованную, полностью неподвижную, поднимал на ноги и заставлял ходить. Для нее это было очень тяжело, так как были сильные боли, и она очень на него роптала. Но он шутил: "Надо. Надо тебе ходить. Как говорят врачи: органы мертвое тело не обслуживают". Конечно, она стала его духовной дочерью, батюшка отдал ей огромное количество сил. Она даже скончалась сразу вслед за батюшкой.

Через краткое время на меня было тяжелейшее бесовское нападение. Я не могла выйти из страшного состояния, ничего мне не помогало. Когда в часы отчаяния, я, вся мрачная, приходила в храм, батюшка предлагал: "Пойдем панихиду попоем", - отец Владимир при тяжелых душевных состояниях советовал почаще служить панихиду в качестве духовного лечения. Потом посмотрел на меня: "Нет, пожалуй, сейчас ты и петь не сможешь. Пойдем-ка на паперть". Выходим. Он неожиданно резко: "Сними очки". Сдергивает свою скуфейку и начинает хлестать меня ею по лицу. Вся черная туча от меня отлетает. Отец Владимир радуется: "Неужели помогло?!" - хлопает в ладоши, ликует как ребенок (батюшка нередко, чтобы переключить наше внимание от совершенного им, начинал вести себя как бы несерьезно). Потом идем петь. Я - полностью исцелена...

Называла его исповеди, когда батюшка в храме ставил людей на колени, призывал всех каяться, и народ обливался слезами - "проповедью всемирного покаяния". Не забуду, как начала ходить к нему исповедоваться. Мы привыкли, что монашествующих берут без очереди; подойду, он глянет на меня и зовет других, третьих. Уже изнемогаю, мне надо на послушание. А он посмотрит сбоку: готова или нет, и опять - не берет. И вот так несколько раз, пока я не зарыдаю, буквально обольюсь слезами. Тогда сам подойдет, возьмет ласково за руку, примет листочек с грехами, так как говорить я уже не в состоянии, только плачу. И уж тогда начинает утешать: вот ты и созрела...

На одной из таких исповедей народ давно на коленях, заждались батюшку, а его все нет. И вдруг я замечаю страшную черную старуху, которая явно колдует на свечах: многократно переворачивает то вверх, то вниз, и что-то бормочет, творит заклинания, как будто гипноз. И тут батюшку вывели из алтаря под руки, на нем нет лица, бледный и говорит тихим голосом: "Простите, мои дорогие... помочь вам уже не могу... мне что-то очень плохо". После этого батюшка мучительно, на грани смерти - болел дифтерией. За него молились многие сестры. Собирались в храме Рождества Христова, читали канон о болящих. Он восстанавливался необыкновенно тяжело и долго.

Меня посылали на Север. Я не обретала в себе сил на это послушание. Со многими тяжелыми искушениями, которые без помощи отца Владимира я бы ни за что не одолела, поехала выполнять благословение. Была все еще в глубоком унынии. Но батюшка светло напутствовал меня: "Не думай, что это по воле людей. Тебя зовет к себе Царь. Едешь выполнять его послушание". Приходилось общаться со многими священниками. Некоторые поручали мне проводить после богослужения воскресную школу с прихожанами сел. Молитвами отца Владимира через меня, недостойную, продолжалась батюшкина проповедь о покаянии перед Царем, Люди начинали плакать и каяться. Были случаи, когда целые деревни крестились, впервые исповедовали Господа. Естественно, это было полностью невозможно для моих немощных сил. Эта необыкновенная реакция была результатом святых молитв и благословений батюшки.

Отец Владимир особенно помогал мне при жизни, неустанно поддерживает меня и после смерти. Никогда не отблагодарю Господа за его святые молитвы".

Эти два рассказа записаны со слов духовной дочери отца Владимира, Маргариты, у могилы батюшки в день святого равноапостольного великого князя Владимира: "У меня хронический остеохондроз в тяжелой форме. Делали даже операцию. Регулярные сезонные обострения, осенью, весной. В этот вечер батюшка служил парастас по моему покойному мужу. А мне настолько плохо, что не знаю, куда деться: ни встать, ни сесть... Служба после всенощной и исповеди, едва сижу и думаю, как в таком состоянии дойду до своей деревни: семь километров пешком, последний автобус ушел в шесть тридцать вечера. Батюшка отслужил панихиду, подходит: "Ну, что, болеешь?" ~ "Да, вот спина... Не знаю, как до дома дойду". Он снял с моей головы шерстяной шарф, меня им опоясал. Концы держит одной рукой прямо перед собой, а правой эти концы молча сосредоточенно крестит. Потом передал их мне в руки, благословил. Сняла шарф, покрыла голову и сразу чувствую - спине легче, легче... Как будто темная хватка меня отпустила. Так никогда в жизни не шла домой - как будто кто по воздуху отнес, просто пролетела семь километров. Казалось, минут пятнадцать потратила на дорогу.

В другой раз горло основательно заболело: ангина. Неделя, другая... Домашними средствами лечилась - не помогает. Третья неделя прошла, глотать по-прежнему очень больно, И говорю батюшке после исповеди: "Что-то у меня горло болит. Не знаю уже чем лечиться: ничего не помогает". Он правой рукой вдруг сжал мне горло, несколько секунд помял, отпустил: "Теперь сходи на источник матушки Александры и девять раз окунись с головой". - Пошла, сделала, как велел: пью ледяную воду, а глотать - не больно! Так все и прошло".

Раба Божия Наталия: «Впервые я приехала в Дивеево вместе со своей крестной летом 1999 года. На всенощной мы были в Преображенском соборе. И так мне в нем хорошо молилось, что я решила на следующий день пойти на позднюю литургию в этот же собор. Крестная на меня даже обиделась немножко, так как мы собирались после ранней на источник. Но я не могла объяснить своего непреодолимого желания молиться именно здесь. Так я попала на исповедь к отцу Владимиру. Перед ней он сказал целую проповедь. Я никогда не слышала подобной общей исповеди. Это было из такой глубины сердца, у меня сами собой слезы полились. И сколько батюшка говорил, столько я не переставая плакала.

Когда я готовилась к исповеди, вспоминала какие-то обыденные грехи, говоря себе, что надо же что-то вспомнить. Но я все это забыла, и передо мной встали заново мои глубинные грехи, основательные. Вроде бы я их уже исповедала, но они с какой-то новой силой явились передо мной, и раскаяние, какого доселе никогда не было. Но к отцу Владимиру выстроилась такая огромная толпа, что подойти, казалось, было невозможно. Появлялись другие священники, отец Владимир ставил их к своему аналою, а сам уходил к другому. Вся главная масса людей бежала за ним. И он несколько раз так делал и потом вообще ушел. У меня такое сокрушение было, такое раскаяние, что вспомнила слова Спасителя: «Мои овцы слышат голос Мой». И я ощутила себя той потерянной овцой, которая услышала, наконец, голос настолько родной, что невозможно передать словами. Голос, обращенный к самой моей душе. Проплакала всю литургию, уже соглашаясь, что недостойна исповедаться у этого священника.

И тут подошел отец Владимир, просто взял стульчик, положил себе на колени Евангелие и Крест и сказал: «Те, кто не будет причащаться, подходите ко мне». Второй была я и говорю: «Батюшка, я даже не знаю, с чего начать». Он положил руку на свое сердце и сказал: «Начни отсюда». У меня было такое переполняющее меня чувство, и, видя, что я не способна ничего выразить, он просто прижал мою голову к своему сердцу и начал сам говорить — все мои грехи, все такие ужасные — от ранней юности. Говорил с такой любовью. Будто он меня обнимал этой невыразимой Любовью, лечил душу. Не укорял, не обвинял — как будто он переживал за каждый мой грех больше, чем я сама за него переживала. Некоторые грехи он называл и спрашивал: «Это было?» — «Было». «А это?» — «Не помню, батюшка, кажется, не было». И это поразительно: следом этот названный им и забытый мною грех — представал передо мной во всей ясности, как картинка! Это повторялось несколько раз. Батюшка прочел надо мной разрешительную молитву и потом начал говорить о моей жизни. Стал давать мне советы, причем не размышляя, а будто зная точно, что говорит, — так вот как старцы говорят. В эти минуты он разрешил какие-то мои внутренние вопросы и те, о которых я в настоящее время вовсе не думала. Благословил приехать сюда с дочкой. «Батюшка, да у меня муж некрещеный. Я сюда чудом попала». — «Так и второй раз попадешь. И не однажды еще сюда приедешь». Мы с мужем очень непросто жили, и у меня были уже мысли, не расстаться ли нам, не уйти ли нам с дочкой в монастырь. А он мне сказал: «Твое спасение в семье. Ты должна вырастить ребенка, и она будет мо-литвенницей за нас с тобой. И еще одна девочка у тебя будет». Я усомнилась: не поздно ли? А он: «Конечно, не поздно. Меня мама в 31 год родила». Поразительно, но я свою вторую дочь Серафиму родила в таком же возрасте.

Накануне встречи с отцом Владимиром я на Казанском источнике сильно разбила себе голову о деревянный настил. Была большая рана, мне ее даже зашивали в больнице. Было так больно, что я все время боялась пошевелить головой. И во время исповеди сказала: «Батюшка, как у меня голова болит». Он тут же положил руку на это место и сказал: «Голова-то? Да она прошла, уже ничего не болит, правда?» Я сразу и не поняла, но сказала: «Да вроде, да». Он говорит: «Ну, сделай земной поклончик Божией Матери». И я вдруг с легкостью сделала земной поклон и только потом подумала: «Я ведь и пошевелить головой только что не могла». И все зажило безболезненно, без всяких последствий. Приехала в Москву, и следа нет, а была большая рана.

Вернулась в Москву. Муж встретил меня и еще на платформе вдруг сказал: «Что-то ты необыкновенная, светишься вся. У тебя лицо изменилось — какое-то не такое». Отвечаю: «Потом тебе все расскажу». Было такое очищение после этой исповеди, что от меня отступили все привычные страсти. Будто все грехи с меня были сняты. А с другой стороны было сознание такого своего ничтожества, будто Господь меня никчемную через Любовь отца Владимира обнимает Своей неизреченной Любовью. Все преобразилось во мне. Все мои страсти, пороки, все мои стремления — показались настолько мелкими. И такая тишина в душе. Будто я наконец знаю, как нужно жить. И все наши обыденные проблемы, настолько мелки и не нужны — все отпали сами собой. У меня привычка, например, люблю поесть побольше, послаще, повкусней. На молитву очень трудно вставать, нужно себя заставлять. А тут удивительное дело — я перестала испытывать чувство голода, стала способна наесться маленьким кусочком хлеба, мне даже стало неважно, вкусное ли ем, или это черный хлеб. Пристрастие к еде полностью отошло. До этого я постоянно ссорилась с дочкой, раздражалась на нее и часто наказывала. А по приезде, встретила ее с новой любовью. Не пристрастие, как к своему ребенку, а любовь необыкновенная... И она сама от моего нового отношения изменилась. Стала тихая, послушная, кроткая, вот какие мы с близкими — переливающиеся сосуды. Пока у меня все это было, и у нее — сохранялось. И удивительно, такая способность к молитве появилась, что я дождаться не могла, когда же смогу уединиться. Вставала на колени и читала один акафист за другим, могла молиться всю ночь, и не хотелось оставлять молитвы — одна мысль, только бы мне не прерываться. Это неделю всего продлилось, и было по молитвам батюшки — такой подъем духовный.

Вдруг в сентябре я по «Радонежу» слышу, что отец Владимир тяжко болен. Я настолько потеряна была, говорю мужу: «Батюшка благословил Машу привезти в Дивеево. Я поеду». Муж, на удивление, быстро нас отпустил. Приехали в начале ноября, получила я послушание мыть окна в игуменском корпусе. И там от старшей услышала, что отец Владимир в больнице в Нижнем Новгороде. И такое горе испытала, что батюшку не увижу. Упала на колени перед иконой Божией Матери в этой келье, где мыла окна. Даже не просила увидеть батюшку, понимая, что это невозможно — поехать в Нижний Новгород, найти эту больницу, нас ведь и не пустят туда. Но вот боль свою перед Ней излила, что не увижу его, не благословит он мою Машу. Ну, думаю, воля Божия.

Пошли мы по Канавке, и я предложила двоюродной сестре сфотографироваться на память под Царским деревом. Возвращаемся, и вдруг вижу, идет по Афонской горке священник и похож на отца Владимира. Не поверила себе, еще и зрение плохое. Думаю, этого не может быть. И вдруг навстречу человек двенадцать народа: «Это не батюшка Владимир пошел?» Отвечаю: «Я не знаю». Они: «Да, это он», — и бегом за ним. Дождалась, когда он с ними поговорил. Подошла, и у меня просто слезы полились сами собой: «Батюшка, но это же невозможно, такая Милость Божия. Как же Господь дал встретиться?!» А он будто в шутку: «Да, я специально для этого и приехал», — как бы, между прочим. Он и с сестрой моей поговорил. Они с мужем плохо жили, он пил, были не венчаны. Ей священники без конца: либо обвенчаться, либо расставаться. А он наоборот, вопреки всему сказал: «Ни в коем случае — пока не венчайся. Без веры — нельзя. Когда он придет ко Христу, и вы будете одно целое в духе, тогда и повенчаетесь». Она подумала, что это невозможно, и даже не придала значения словам. Но через два года все исполнилось, как батюшка и предсказал. Они обвенчались и живут теперь в вере, нашли себе духовного отца. Сына своего по-христиански воспитывают. Удивительная перемена произошла.

Я попросилась к нему в духовные чада. А он: «Почему ты так решила? Мы ведь друг друга почти не знаем». Говорю, что после его исповеди у меня произошло как бы второе рождение. Значит, я и обрела отца, получила духовное рождение. И он теперь мне ближе, чем родной отец. Я его первым перед родителями поминаю. «Батюшка, я просто не представляю другого отца». Он улыбнулся: «Ну, хорошо. Я дам тебе свой телефон и адрес. Мне предстоит операция, вернусь, ты приедешь, и мы обо всем поговорим». И пригласил нас домой. Так просто. Удивительно это было, священники всегда на таком расстоянии, неприступные. На наше потрясение он: «Да вы что, пойдемте, пойдемте». И сестра удивилась. Он нас угостил, благословил иконочки, среди них Государя, Маше книгу песенок на память. Мы так счастливы были, не имели никакого сомнения, что он выздоровеет. Каждую неделю я им звонила. И матушка мне: «Хуже, хуже...» Страшно, но сомнения, что он поправится, все равно не было. Все спрашивала, как там батюшка и однажды вдруг думаю: «Да мы два раза всего были, такие толпы народа, столько чад, он нас и не помнит, наверное». И тут же мне снится сон, такой явный, как будто это на самом деле происходит. Вижу батюшку в золотых праздничных ризах. И он нас с дочкой с такой радостью встречает, благословляет, прижимает мою голову к своему плечу: «Я вас помню, помню и — люблю». Такая радость, такое тепло мне передались, словно с живым батюшкой повидалась. Бегу сразу матушке Ирине звонить. И мысли: «Можно ли снам верить?» Говорю с матушкой, она: «Да-да, я вот вчера батюшке говорила, что вы часто звоните. И батюшка сказал, что он вас помнит и любит». И спросил, как там ваша дочка, так что не забудьте — ей привет передать». Тут уж я вообще трубку чуть не выронила. Только приснился, и все это, оказывается, происходит на самом деле.

Однажды звоню и вдруг слышу: «Батюшка сегодня утром — умер в Москве». Это передать невозможно — все, кто знал батюшку и через это прошел, понимают, что нет на это слов. Тут же сказала мужу, что уезжаю на похороны. Собиралась целый день, вышла загодя. Но что-то невероятное — поезд в метро останавливался каждые пять минут, и я опоздала на поезд. В кассе: следующий поезд на Арзамас — утром. Стою и рыдаю: «Батюшка, этого не может быть». И вдруг кассирша: «Вам один билет нужен?» — «Один». — «Ну вот здесь один появился». — «Как появился?!» «Ну, наверное, сдал кто-нибудь». Вхожу в купе, а вслед люди, оказавшиеся университетскими друзьями отца Владимира. Это они сдали билет — у них внезапно заболела дочь. Для них матушка Ирина уже нашла квартиру в Дивеево. И они меня поселили с собой и взяли на поминовение после похорон в дом батюшки, о чем я и не мечтала. Так отец Владимир все устроил до мелочей. И мечту мою исполнил о его фотографии. И даже обратный билет за его поминальным столом мне предложили. И всегда, как только обращаюсь к батюшке — помощь приходит моментально. Вот он рядом, немедленно услышал, тут же — исполнил.

Мечтали мы с Машей попасть на прославление Царственных Мучеников, в храм Христа Спасителя. И не знали, что вход по пропускам. Стоит оцепление, и нам говорят: «Нет, пройти невозможно». Я дочери: «Давай просить батюшку...» Буквально через минуту этот же охранник повернулся к нам и говорит: «Быстро проходите». Недавно видела сон, что мы с дочкой прикладываемся к золотой раке со святыми мощами отца Владимира. Никогда не отблагодарю за батюшку Господа».

За други своя

Одна моя подруга позвонила перед Рождеством, вся в слезах, говорит, что муж заболел раком. А у них дети маленькие: мальчик и девочка. С каждым днем хуже и хуже: давно в больнице, полностью облысел от химий. Она, к сожалению, неверующая, так вот, мирская семья. И другого выхода нет, она знает, что мы к Церкви поближе. Ну, я, конечно, к батюшке. Жалобно прошу: «У меня подруга, у нее детки такие хорошенькие, а муж заболел раком! Помогите». — «Пусть приезжают, конечно, пусть приезжают!» Они приехали чуть ли не ночью. Батюшка принял их очень тепло, отслужил дома молебен о здравии раба Божиего Евгения. Отдал столько времени, разговаривал, долго его исповедовал. А когда просила о них, он предупредил: «Ты знаешь, только чтобы не было такого — я что-нибудь сделаю, а они тут же в карман — за благодарностью». И так мне наглядно все изобразил, как будто воочию видел. Ну, как все потом и было. Закончился молебен, они — руку в карман и т.д. Все это видел мой супруг Дмитрий: «Так неудобно было, они предлагают деньги, а батюшка отказывается».

Он им велел повенчаться и многое другое. Они все сделали, но не повенчались. Еще раз к батюшке приезжали. Болезнь прекратилась. Сначала перестала прогрессировать: делали анализы, кровь какое-то время еще была плохая. В течение полутора-двух месяцев произошло полное исцеление. Без всяких остаточных явлений! Врачи глазам своим не верили. Благодаря этому пришла к Богу Наталия. А Женя — он как бы ничего не понял. Сейчас вместе они не живут, боюсь, что он опять заболеет... Она работает главным библиотекарем в лицее, в Нижнем Новгороде, возит детишек по монастырям. Господь открыл ей сердце, и она тянется к Богу, считает чудом свое обращение. Но с мужем у нее никак не настраивается. Отец Владимир заболел вскоре после этого. Наташа очень переживала. Когда батюшка умер, я ей звонила, и она говорит: «Не знаю, как тебе это сказать, я даже не могу сама понять... Но Женя, когда узнал, что батюшка болен, рассказал мне, что на исповеди, не умея ни в чем раскаяться и будучи в отчаянии, он услышал от отца Владимира: «Ты не волнуйся, не расстраивайся: я все твои грехи беру на себя — болеть ты больше не будешь». Она мне говорит: «Знаешь, я не понимаю, ради чего? Ведь он, мой Женя, ему совсем н и к т о! И вообще, за что Господь ему здоровье дал, а у батюшки отнял? Он сейчас все равно в храм не ходит, ушел от детей. Разве такая жертва может быть принесена? Возможно ли разве — такие жертвы приносить: свою собственную жизнь отдать за незнакомого человека? И совершенно неверующего: ни за сына, ни за кого из дорогих — а просто!?»

Помню один из последних разговоров с батюшкой: «Вы болеете и что мне теперь делать, куда, к кому ходить?...» А он: «А чего-то ты меня хоронишь?» — «Да, нет, не хороню, вы пошлите меня, как принято, передайте кому-нибудь...» А он: «Ну, а к кому ты пойдешь? Ко мне ходи!» — знал, что умирает, и благословил ходить к себе. Потом прочла, как преподобный Серафим перед смертью своим сиротам: «Искал я для вас замену... и не нашел. Сейчас, матушка, человека-то днем с огнем не найдешь». Теперь на могилку к отцу Владимиру ездим — обращаемся по всем вопросам.

Однажды приехал батюшка к нам домой. А у меня брат есть, про которого он всегда спрашивает: «Ну, как Андрюшка?» А я долгое время с ним не виделась, он и звонить перестал, переживала: «Батюшка, он что-то в церковь совсем не ходит и вообще не звонит. Так расстраиваюсь». Никогда отец Владимир не пропускал ничего, очень внимателен был к каждому слову. Резко поднялся из-за стола, повернулся к иконам, перекрестился, сделал земной поклон и опять перекрестился. Помолчал — сел обратно. Через минуту: «Поехал я». Как только батюшка через порог, звонит мой любимый братец. Ну, сто лет не виделись, не звонил. Надо же, один поклон, что значит. Такое дерзновение имел батюшка.

Когда мы жили в Нижнем Новгороде, как-то я гуляла с ребенком в парке и потеряла сережку золотую, с фианитом и цирконием. Искали. Представьте: город, огромньй парк, безчисленное количество людей. «Ну ее, — думаю, — сережку, ладно!» — «Нет, — говорят, — ты что! Объявление дадим». Да все равно, что иголка в стоге сена. Прошло полгода. У меня уже украшения все на убыль пошли. Сюда, в Суворово, мы переехали зимой. Батюшка нас посетил, освятил нам дом, уехал. Вхожу в свою комнату, включаю свет: на полу — сережка лежит! Думаю, выпала та, которая одна осталась. Подбираю, иду, смотрю, а там, в шкатулке — вторая! Тогда еще со мной мало необычного происходило, поэтому хорошо запомнила это чудо, такое вещественное. Так вот, до сих пор и храню — не ношу... Эти серьги напоминают мне об освящении дома батюшкой.

Однажды возникли у нас семейные проблемы. Дмитрий поедет по делам — развеется, а я-то — целыми днями в четырех стенах. И в своей злобе варюсь. Он приедет, со мною не разговаривает. А мне все хуже, я уже часами плачу день, другой. Батюшка никогда сам не звонил. И вдруг телефонный звонок: «Что ты там делаешь?» А я в слезах: «Ничего, вот...» — и реву. — «Ну, ты прямо у меня, как Аленушка, плачешь...» — больше ничего не сказал, положил трубку. И что же? Все! Мы примирились, смирились друг перед другом так легко. Перестала я плакать. На расстоянии батюшка так многих чувствовал и из беды вызволял. Всегда очень стеснялась звонить: «Ну, хоть от себя его оградить, уйма ведь у него народу». Все знали, столько у отца Владимира наркоманов, пьяниц, болящих. А для него не имело значения, кто -ты. Главное, чтобы ты пришел в Церковь. И отец Владимир самого последнего тянул за уши, что называется, брался за человека. Всеми способами тащил из болота. Никогда наркоманов и алкоголиков не сторонился, не пугался, напротив: «Он такой же, как мы с вами, просто он болен пристрастием к алкоголю, наркоманы — тем более». Батюшка на «хороших» и «других» — не разделял. Он «плохих», кажется, еще больше любил. За первого встречного мог положить душу. И каждого через себя пропускал.

Помню наши первые приезды в Дивеево: кортеж машин, все такие были крутые... Зачем, почему приезжали — не знали, но все батюшку любили! Приезжали без всякого понятия о Церкви, для чего в нее ходят. Я тоже не понимала, зачем меня начали в Церковь таскать... Это было на Пасху, много лет назад. А жили мы отнюдь не благочестиво. Мало сказать — неправославно. В самом пекле находились — безчестной, грязной жизни. Вставала в два часа дня, потому что ночь проводили мы в ночных клубах. И вот такие никчемные люди на нескольких машинах приезжали к отцу Владимиру. Толком не могли исповедаться. Все равно батюшка нас причащал. После этого он сильно заболел дифтерией. Дима говорил: это из-за нас, таких. Ведь он всех причастил на Пасху, а на таких, как мы, другие священники накладывали жестокие епитимии. А он всех происповедовал и причастил. Потом эти мальчики в Страстную Пятницу несли с ним Святую Плащаницу своими руками. Только батюшка мог на такое решиться. Все, кто приходили в храм, становились для него близкими, всякая душа человеческая, раз ты пришел, исповедался, стоишь. Он верил в великую преображающую силу Божию. Он явно видел что-то неведомое для нас. Наверное, он Господу говорил со своей невместимой любовью: «Только спаси — Ты можешь все! Отдай мне их грехи. Я за них отвечу...» И после Пасхи он заболел и болел очень долго, чуть не лишился голоса... Едва не умер... Скорее всего — из-за нас. Даже матушке Ирине я это не рассказывала, ей очень тяжело будет это узнать. Батюшка долго лежал в больнице. А мы придем толпами. Он всегда выйдет, а сам еле-еле на ногах стоит. И никогда не сказал: «Слушайте, мне плохо!» А мы не понимали, просто нам было хорошо рядом с ним. Кто знает, какой мы жизнью жили, тот поймет, чем был этот свет для нас... Приедем на пяти машинах и стоим около него, как дураки. А он песни поет, нас веселит... Особенные у него были песни, я таких никогда не слыхала. Он их сам писал. Над чем-то заплачешь, над другим задумаешься... Ну, мы постоим-постоим и — обратно. Вот такой ценой он нас вытащил. На том свете только и поймем.

Однажды отец Владимир на Канерге служил в Светлую седмицу. На «Живоносный Источник» в пятницу пошли мы с ним за город, там практически заглохший источник посреди поля. О купании речи нет: ямка, в ней водичка, ни креста, ничего. Одни бабушки были и мы с Димой. Отслужил отец Владимир молебен, и вдруг что-то: буль! — источник начал оживать. Вот такой факт в батюшкиной практике. Здесь ведь и другие служили, и никаких перемен. А у батюшки источник —забил!

Еще интересный случай. Приехал сюда человек, которого преподобный Серафим привел к Богу. Он все оставил, купил дом в Суворове. Двадцати пяти лет молодой человек и живет один. Мы и рядом он, Леня — крестный моей девочки. Рисовать он не умел совершенно: собаку ребенку нарисует, так не поймешь: крокодил или козел. И батюшка его благословил ехать в Тверь, в иконописную артель, учиться делать доски для икон. Он стал собираться. А когда он сюда перебрался, привез с собой кое-что, остатки прошлой жизни. И закопал в огороде. Уезжать в Тверь надо, а он не может это оставить. Были это взрывчатые вещества, кажется, гранаты: мало ли кто пойдет, копнет, взорваться можно. Никак он не мог этого батюшке сказать: стыдно, ведь только-только человек к вере пришел. Решил действовать своими силами. Собрал ребят, вырыли противотанковый ров два с половиной метра глубиной и десять метров шириной. Весь огород перепахали — не могут найти и все. «Я точно помню, г д е!» Но - никак. Целый месяц они рыли. Он не может из-за этого уехать, уже снег выпал, ему нужно срочно отправляться. И маме не в силах сказать, переживает. Димка мой: «Чего ты мучаешься, скажи батюшке!» - «Нет!» - «Да, ладно, Лень, ты не найдешь сам!» И вот сидят они с батюшкой втроем, и зашел разговор об отъезде. Отец Владимир: «Ну, что - все собираешься?» — «Да, вот, батюшка, никак не найду одну вещь». — «Вот и я, бывает, тоже: закопаю что-нибудь и не могу вспомнить, куда!» Леня — на Диму: «Ты ему сказал?» — «Нет, я ему ничего не рассказывал». Через несколько дней он решается, наконец, во всем сознаться батюшке. Отец Владимир: «Ты так никогда не найдешь: тебя лукавый за нос водит. Возьми земельки с Канавки, посыпь, прочитай акафист Божией Матери. Возьми воды Крещенской, покропи. И тогда смело иди - копай». Он так и сделал. Помолился, пошел. «Иду, - говорит, - вижу пакет какой-то торчит из земли, совсем не в том месте, где копали. Без всякой мысли, машинально его дернул. Смотрю, то, что искал! Целый месяц! Ну, как он мог здесь оказаться? Я же закопал и точно помню - где. Ну, как он мог наверху оказаться?!» Обезвредили, конечно. Истребили. Очистил человек душу покаянием. А теперь этот Леонид пишет иконы, могу показать, говорят, неплохо.

Вообще о батюшке можно целый день рассказывать. Перебрать все события с начала нашего обращения, и на каждом шагу — его участие в нашей жизни».

"Только глубоко страдающий человек поймет, что сделал отец Владимир для его души, какие мы его должники. И другие многие обязательно это поймут, хоть на том свете", - сказала мне одна страдалица из батюшкиных духовных чад. Все время от разных людей слышу повторяющуюся удивительную фразу: "Он взял мою боль - на себя". Это же страшно. Разве это посильно человеку? На днях прочла о преподобном Нектарии Оптинском: "Всегда он был весел, смеялся, шутил и делал счастливыми всех, кто входил нему и проводил с ним хотя бы, несколько минут. Он брал на себя грехи, тяжести и страдания других. Это - чувствовали все, соприкасающиеся с ним…" Да, оказывается, такое возможно. Ибо сказал Господь: Еда (разве) забудет жена отроча свое, еже не по-миловати исчадия чрева своего? Аще же и забудет сих жена, но Аз не забуду тебе - глаголет Господь (Ис. 49,15). Молитвой отца Владимира Господь отирал "всяку слезу" от наших очей. Спаситель по сей день находит тех, через кого действует на земле такая любовь. Императрица Александра Феодоровна писала в своем дневнике: "Бог утешает. Он всегда полон нежности и сочувствия к человеческой боли и страданиям. На каждой странице Священного Писания Бог дает понять людям, что Он их любит, что Он их Друг, и что Он хочет им добра. Вот что делает Библию такой драгоценной книгой для тех, кто пал духом, оскорблен, разочарован, одинок, изнемогает в борьбе. "Я коже аще кого мати утешает, тако и Аз утешу вы, и ...утешитеся", - глаголет Господь" (пророк Исайя)".

Из письма р.Б.Галины из Рязани.

"Батюшку в первый раз я увидела в ночь на 15 января 1994 года. Мы двумя автобусами приехали в Дивеево. После вечерней службы несколько священников вышли на исповедь. Я никого не знала, но слышала, что к отцу Владимиру лучше всего идти, а на роду у него было не сосчитать. Думаю, ладно, куда спешить: заняла очередь и пошла за сумкой, которую оставила в автобусе. В ней мои лекарства, такое заболевание, что без них не обойтись, услышала, что автобус уехал и не вернется. Впала в панику, но делать нечего, вернулась в храм. Очередь мало продвинулась, люди исповедовались отцу подолгу. А он стоял в правой части храма, ни на что не опираясь, не присаживаясь час за часом. И я жалела его, жалела себя, что моя очередь раньше четырех-пяти утра не подойдет, а я не доживу до этого без лекарств. В третьем часу ночи мне стало совсем плохо. Не хотела упасть в храме, боялась быть принятой за бесноватую. Вышла на воздух с намерением сесть под розовый куст, замерзнуть и умереть. Небо черное, звезды яркие, и вот смерть рядом. Спустилась со ступеней и вижу: из предвратного здания вышла монахиня и быстро идет мне навстречу. Я ей робко: у вас медпункта нет? А она мне: я все знаю, идемте со мной. Это оказалась монахиня, ведающая лекарствами. В три часа ночи одна - оденешенька вышла ко мне! Все мне дала, и я спасена.

Вернулась в храм, голова кружится от перенесенного стресса, очередь приблизилась. Многие просят пропустить вперед, так как плохо себя чувствуют, и я не возражаю. Отец Владимир принимает исповедь шестой час бессменно. Хотя бы кто стул принес. И вот моя очередь. Батюшка говорит: "Я за тобой наблюдаю, ты сама падаешь с ног, а других пропускаешь - настоящая христианка". Отвечаю: "Вы так устали!" ~ "Правда, очень устал". - "Отдохните на мне, я жаловаться не буду". Он смеется, и я тоже. Он что-нибудь скажет, отвечу и снова смеемся. Батюшка: "Ну что, будем смеяться или исповедоваться? Иди к иконе Божией Матери, помолись". Пошла. Помолилась, подхожу снова. Батюшка: "Ну, рассказывай, какие у тебя грехи". - "Да все житейские, как у всех". Батюшка опять улыбнулся и говорит: "Первый раз смеюсь на исповеди, обычно плачем", - и вдруг очень серьезно: "Ну, давай разберемся". И начал меня расспрашивать, вразумлять, советовать. Все было так легко: спаслась (Батюшка Серафим не позволил умереть), отец Владимир исповедовал. Вместо слез было просто счастье.

Раннюю литургию служили в нижнем храме, где теперь Матушка Александра с сестрами. А потом был крестный ход. Народу - море. Я роста небольшого, стою, зажатая у стенки. Священников идет много-много. Вижу отца Владимира справа по ходу. Он повернул в мою сторону голову, и мы встретились взглядом. Батюшка отделился от колонны, выхватил меня из толпы, и вот я иду с крестным ходом в неописуемой радости. Это первая наша встреча. Стала ездить в Дивеево по нескольку раз в год. Около батюшки всегда плотная толпа, и мне пробраться невозможно. Я отходила подальше и начинала молча взывать: батюшка, батюшка, а я-то! Через некоторое время он смотрел на меня и звал. Я уже серьезно исповедовалась. Однажды в трудную минуту он прижал мою голову к себе и всю тягость черную с меня снял. Подобного в моей жизни не было.

Помню, как-то он сидел у колонны храма и исповедовал. Был полумрак. Глаза его казались огромными. Подошла моя очередь, я встала на колени перед ним и впервые стала жаловаться на свои болезни, и он мне назвал такую мою тайну, которую я, по гордыне своей, никогда бы не открыла. Я плакала, уткнувшись в его колени, а он меня утешал, жалел, объяснял. Пишу и вновь все это переживаю. В Рязани, дома, я всегда чувствовала, что он есть и радовалась. Не смела вообразить, что можно просить его взять меня в духовные дочери. Кто я такая! И он! Я благодарна судьбе, что видела отца Владимира, что он со мной разговаривал. А теперь так жалко и плачу: овеяла Благодать Божия на краткое время, а теперь - будто птица счастья улетела. Такая убогая, ничего не умею сделать для своего спасения. Я жалела отца Владимира, чувствовала, какой он бесконечно уставший, обремененный просителями, хотя вида никогда не подавал. Думала - ну вот, и я свой воз на него повешу.

О смерти батюшки узнала не сразу. Он умер в день моего Ангела, я ведь Галина. Последний раз ездила в Дивеево на Успение Божией Матери в 2001 году. У меня были там трудные минуты. И я взывала: отец, знаю, что я тебе не духовное чадо, но помоги, устрой все. Правда, я еще и Царицу Небесную просила. И помощь пришла удивительным образом. В этот раз священник на исповеди мне сказал: "Оторвись от земного, думай о горнем. Недолго осталось мучиться на этом свете". Будто от самого отца Владимира услыхала. Он нередко говорил: "Время наше короткое". Быть может умереть благословил - главное дело жизни. А я утонула в серой суете и своих липких серых грехах.

Матушка Ирина! Не выразить боль утраты батюшки и сожаления, что я не духовная дочь ему... Какой удивительный светлый человек отец Владимир! Вы, наверное, в обыденности, когда батюшка был рядом, не чувствовали так остро - как он велик, как угоден Богу. Потому что нужно расстояние и время, чтобы это постичь умом и сердцем. Раньше Вы легко глядели в глаза батюшке, а теперь смотрите на него вверх, подняв глаза, а со временем будете поднимать голову все выше и выше, отыскивая в Небе какую-нибудь весточку.

С благодарной памятью, р. Б. Галина".

Дорогая Галина и все те, сердца которых коснулся отец Владимир своей Христовой добротой, - не скорбите напрасно. Ради того, чтобы Вы радовались - написаны эти страницы. Сколь отзывчив был батюшка на человеческое горе при жизни, еще более он слышит нас - сегодня. Рассказывайте ему все свои печали. Звание духовного чада мы имеем, теряем или приобретаем - своей преданностью отцу, хранением в нашей жизни заповеданного и м. Будем постоянно сверять свои слова, мысли, чувства и дела - с его жизнью. Будем просить у него нелицемерного покаяния, искренних слез, - видя свое полное несоответствие оставленному им образу служения Творцу и человеку. Ибо мы не способны ни жалеть других, ни любить, ни жертвовать собой так как делал это он - ежеминутно. Отличие детей в том, чтобы походить на отца. Будем умолять батюшку испросить для нас сил хотя бы немного на него стать похожими. Верю, отец Владимир не оставит, не бросит ни одного из любящих его - ни в этой жизни, ни в будущей.

Раба Божия Фотиния из г. Климовска рассказала мне о памятной встрече с отцом Владимиром, явившей его яркую прозорливость. В конце исповеди батюшка произнес: "Маятник качается, стрелки продвигаются, время приближается". "Почувствовала что-то особенное в этих словах, - поделилась она. - Это было уже не только для меня, но для всех!"

Любовь Николаевна М., Московская область: "В 1994 году мы приехали в Дивеево в первый раз. С 1973 года я стремилась побывать у Серафима Саровского. И вот Господь сподобил. Мы в Дивеево! Пришли в храм. Сразу обратила внимание на отца Владимира с его необыкновенным отношением к людям. Подошла к нему и попросила о своей внучке. Он спросил, где девочка. Ответила, что она дома. После краткой паузы он сказал: "Привозите, я посмотрю". - "Она ведь в тяжелом состоянии, батюшка, как мы с ней справимся?" Он сказал: "Довезете".

Мы вернулись в свой поселок. Женечка не могла ходить, не говорила. Ручки все время в неуправляемых движениях: избивала себя, царапала в кровь лицо, и хотя мы ее связывали, она разрывала повязки и была постоянно в синяках. Если бы дать ей свободу, могла бы навредить себе очень сильно. Когда мы носили ее к Причастию, двое держали ручки, двое - ножки, и один нес. После моего возвращения из Дивеева мы причащали Женечку в воскресенье. И я показала ей книжки в церковной лавке. Прошли вдоль витрины, и она выбрала "Четвертый удел Божией Матери". Это было в феврале 1994 года. Девочке в то время было восемь лет, но она, конечно, у нас не читала.

Чудом батюшкиных молитв, так она у нас вырывалась, мы привезли ее в Дивеево на машине, пригласили батюшку в дом, где мы остановились. Он молился над внучкой, занимался с ней и сказал, что случай очень тяжелый. Мы приезжали в Дивеево каждый год два раза. Брали по одной розочке от святых мощей Серафима Саровского, по благословению отца Владимира. Батюшка говорил: "Грехи пятого-шестого поколения еще можно отмолить, а двенадцатого - невозможно". Но, молитвами батюшки, Женечка стала ходить с нами за руку гулять. И вот чудо: после возвращения из Дивеева она сама сняла завязки и сказала: "Не надо!" И с тех пор мы ее больше не связывали. Зимой она научилась кататься с горки, стала постепенно разговаривать, хоть и коверкая слова. Стала сама кушать, играть игрушками. Делила конфеты между всеми четырьмя детьми. Мы причащали ее регулярно - каждое воскресенье. Только, Слава Тебе, Боже, держать ее было уже не нужно.

Когда мы собирались в Дивеево, батюшка знал, что мы приедем, хотя мы об этом не писали и приезжали в разное время. Отец Владимир заранее приносил нашей хозяйке мешок картошки, лук, капусту, морковь и другие продукты. Говорил ей: "У тебя скоро гости будут".

Мне кто-то сказал, что у батюшки трое детей. Приготовила ему три шоколадки, в одну сунула незаметно деньги. Он принял шоколадки, тут же открыл ту самую и, возвращая деньги, сказал: "Только у меня не трое, а двое детей. За шоколадки спасибо, а остальное оставь себе".

Однажды, по вражескому наущению, мы поссорились с хозяйкой, и я пошла к батюшке: как быть? Он дал мне дельный совет: "Напиши ей письмо, все слова благодарности, проси прощения, хоть как будто ты и не очень виновата. И вложи деньги". (На тот момент она их у меня еще не просила). Я все сделала по батюшкиному совету. Когда я вернулась, хозяйка заявила, что я должна ей 75 рублей. Батюшка еще добавил: "Придет время, она сама будет просить у тебя прощения и помощи". Женщина эта такая деловая, все - сама, ни в ком не нуждается, и думаю: как это возможно? Но прошло семь лет, и она обратилась именно к нам: "Помоги мне найти в Московской области дом". Нашли ей в нашем же поселке. Купила, переехала. И все время к нам приходит: печку сделать, свет провести, воду - просьбы без числа. Так исполнились батюшкины предсказания. Пока дом не устроила, жила у нас месяцами.

При первой же встрече сказала батюшке: у меня муж неверующий. Николая Чудотворца иконочку десятки лет проносила на груди - прятала святыню. Муж не разрешал иконы дома держать, был партийный работник. Отец Владимир за него молился. Через два года дивеевских поездок, не веря себе, надела на него крест. Сказала: "А Серафим Саровский велел, чтобы ты носил крест и не снимал". И с тех пор не снимает. Стал гораздо благожелательнее, а ведь прежде не мог в храм зайти. Теперь сам водит внучку Женечку к Причастию.

Когда мы бывали в Дивеево, батюшка приходил к нам три - четыре дня подряд. Во вторую поездку меня серьезным образом исповедал. Подолгу с девочкой занимался. В последний раз уходит, хозяйка мне: "У него такие слезы по лицу". Я побежала за ним прошу благословения - взять билеты на обратную дорогу. А он, не оборачиваясь: "Что билеты? Так доедешь!" (И представьте, в кассе не было билетов. Уж я не знала, как молиться, преподобного Серафима призывала и отца Владимира. Два билета откуда-то нашлись. Невиданное дело: нас четверых, двое взрослых, двое детей, провезли по двум билетам). И я опять: "Батюшка, благословите, чувствует сердце, мне и младшую сноха отдаст" (Вику, 4 года). Батюшка повернулся ко мне, лицо залито слезами, благословляет и говорит: "Приедешь, все четверо - твои будут!" Вечером позвонила по телефону домой и узнала, что сноха накануне выпила стакан спирта "Рояль" и утром не проснулась... С тех пор я - бабушка-опекун четырех детей, документально.

Когда мы приезжали, отец Владимир, хоть занят, внимательно выслушает, пошутит. Говорил всегда с наставлением и убеждением. Как мы любили батюшку! Для его детей я шила мягкие игрушки. Иногда он приходил с сыном. Арсений был любознательный, подвижный, шустрый мальчик. Со святыми упокой, Господи, отца Владимира и Арсения. Вечная им память. В нашем поселковом храме всегда поминают о упокоении иеромонаха Владимира и отрока Арсения".

"Покаянной молитвой помолиться"

Отец Владимир всегда спрашивал про маму. Она очень переживала, что дочь ушла в монастырь. Для нее это было потрясением. Она крещеная, но не воцерковленная. Говорила: "Батюшка, я не знаю, как мама. У нас одни проблемы. Пишу ей об одном, а она все о другом: приезжай обратно, возвращайся". А батюшка снова: "Как мама? Когда она приедет?" - "Мне советуют обратиться к старцам, попросить молитв". - "Зачем вам старцы?" И вдруг осознала: "Действительно, для чего старец, когда у меня есть батюшка?!" С этого дня старалась каждое благословение выполнять. Поняла, все его замечания, любая фраза - неслучайны и значат очень много. Часто батюшкины советы противоречили моим мыслям, желаниям, их трудно было осуществить. Но когда я их выполняла, убеждалась, что иным способом выйти из этого положения нельзя. Несколько раз убедившись в этом, стала старалась следовать его словам постоянно. И тут он сказал: "Если вы хотите, чтобы я стал вашим духовником, вы должны написать генеральную исповедь". - "Батюшка, я бы очень хотела это сделать". И отец Владимир преподал мне наставление о серьезной исповеди:

1) Должна появиться потребность подробной, так называемой, генеральной исповеди. Должно родиться покаянное чувство вины перед Господом за прожитые годы. "Нет ничего тайного, что не сделается явным" (Мк. 22, 4).

2) Исповедуйте, что вспомните, с целью, чтобы в душе не осталось и пятнышка греха. Это, конечно, сделать чрезвычайно трудно.

3) Не надо говорить о разрешенных грехах. Смертные и тяжелые грехи, которые до сих пор грызут совесть (хоть и исповеданные) - о них сказать стоит.

4) Повествование недопустимо, потому что при этом трудно избежать элемента соблазна самооправдания и невольного приукрашивания, а сие на исповеди не надо допускать.

5) Нужно избегать подробностей, которые могут оживить помыслы, связанные с некоторыми грехами прошлых лет.

6) Необходимо помолиться, чтобы Господь дал образ покаяния. Покаянной молитвой помолиться.

Подробная исповедь нужна, чтобы изгладить любое темное пятно, всякое недостойное движение души. Если его не уничтожить осуждением на исповеди, оно будет влиять на всю жизнь, внося в нее некие помехи, препятствуя духовному преуспеянию. Наконец, к исповеди я обязан приступать в искренней уверенности, что нет греха, который я не совершил, хотя бы мысленно. Посему, по мере осознания своей жизни, как глубоко греховной, надо исповедать все грехи, чтобы они не ушли с тобой в вечность. Другой гарантии, кроме таинства исповеди - нет. Гарантии, что ты не унесешь с собой в вечность камень, который повлечет тебя ко дну. Храни вас Господь и да подаст Он вам силы исполнить подвиг, о котором вы так хорошо сказали. Перед этим призналась батюшке: "Исповедь никогда не бывает одной и той же. Всегда так страшно, как будто идешь окунаться в источник. Хоть и с радостью, но всегда возникает особенный страх, порой и ужас. Когда я иду к исповеди, как в источник иду: и страшно, и понимаю, что это очищение. И не знаешь, окунешься или нет. А когда выйдешь из обновляющей воды - наслаждаешься благодатью". И батюшка мне это подтверждал: "Исповедь должна быть неким подвигом".

С тех пор старалась все время исповедоваться у отца Владимира. И Господь посылал такую возможность, за святые молитвы духовного отца. Хотя батюшку не каждый раз к нам присылали, но вдруг появлялась возможность из-за неожиданного послушания приехать на короткие минуты в Дивеево. Заранее писала исповедь на записке и, как только видела батюшку, торопилась исповедаться. А непосредственно перед причастием, уже у того священника, которого пришлют. Это был дар Божий. Господь знал, что отмерено краткое время, и это общение с батюшкой было Его Милостью.

Помню, как при случившейся невольной ошибке в богослужении — батюшка падал перед Престолом на колени и умолял Господа о прощении. Он должен был идти исповедовать, причащаться, причащать других. Все каверзные дьявольские ухищрения еще больше усиливали его покаянные чувства: он умолял Господа о прощении, просил со слезами... После этого всегда появлялся из алтаря просветленный, радостный, готовый всех простить.

К исповеди, таинству покаяния батюшка относился с величайшим трепетом. Это было для него безконечно серьезным делом. Почти на каждой проповеди он напоминал, что нам необходимо углублять покаяние. Когда отец Владимир увидел мое желание, твердое намерение готовиться к иночеству, он сказал: «Не подходите к исповеди, не прочитав все каноны, Апостол, Евангелие и все, что полагается...» Вначале это было тяжеловато. Но это была уже более полноценная исповедь.

В начале моего монашеского пути искушения случались на каждом шагу: и платок не так завязала, и то, и это — не так... и со всех сторон сыпались вроде бы мелкие, напасти. На все это батюшка меня необыкновенно наставил: «Знаете, матушка, монаху надо быть слегка юродивым. Ни в коем случае, конечно, не дурачиться. Но, когда хочется обидеться (вроде бы оно обидно кажется), надо просто повести себя немножко несерьезно, показать себя таким «простачком». И следуя этому, убедилась, насколько мне был преподан глубокий совет. И по сей день он мне помогает. И многие ситуации оказываются не такими страшными и сложными.

Отец Владимир считал кощунственным пребывание нетрезвых в церкви. Однажды в храм вошел пьяный, прямо во время литии, и с большим шумом к батюшке: «Мне нужно поговорить». Мы по новоначалию не понимали, что его нужно проводить. Думали, действительно хочет покаяться, уговаривали не шуметь и подождать. Когда отец Владимир вышел исповедовать, и этот человек, шатаясь, к нему подошел, он четко и быстро выпроводил его из храма.

Как-то сестры обратились к отцу Владимиру, на скиту произошел странный случай с одним рабочим. Его нашли в безсознательном состоянии на улице, лежащим в грязи в парадном костюме. Для него это было полностью неординарно. Позже мы поняли, что он просто пьян. Позвали отца Владимира выяснить, что произошло. Они закрылись в келье, батюшка пытался с ним разговаривать, видимо, старался привести его в чувства, вразумить. Потом резко вышел из келии, прошел к себе. И тут я оказалась неожиданным свидетелем... Сестры мне говорят: «Иди, возьми у батюшки рясу, чтобы ее почистить, он испачкался, пока с ним говорил». Постучала: «Батюшка, благословите мне Вашу рясу». И увидела, что у отца Владимира поток слез из глаз, он не мог сдержаться. Чужое падение — становилось его личной трагедией. Он не мог видеть человека, теряющего образ Божий. По разному можно скорбеть. Батюшка необыкновенно горевал о всех неблагополучных, погибающих. Его участие могло переворачивать людям жизнь.

Помню, в разговоре с одним рабочим допустила язвительность. Потом мне стало нехорошо. Пошла на исповедь. Батюшка меня конкретно спросил: «А что вы ему сказали?» Повторила. Он так огорчился. Это не было большое грубиянство, но он огорчился за меня, что я смогла такое произнести. Сказал несколько слов, от которых мне стало стыдно. И стыдно — очень. И после этого старалась подобного не позволять.

Можно было бы привести немало примеров батюшкиной воспитанности и деликатности. У одной послушницы были проблемы в общении с одним человеком. Он был с ней чрезмерно строг. И пожаловалась отцу Владимиру. А он: «Вы не обижайтесь, у него такой характер». Хотя я прекрасно знала, что батюшка сам от этого человека очень много претерпевал.

Незабываемый на скиту случай. Отец Владимир уже закончил причащать, и вдруг к нему подходит женщина в яркой косметике с ребенком на руках: «Я бы хотела причастить младенца». Батюшка взглянул на нее, повернулся, зашел в алтарь, поставил Чашу на Престол. (Он никогда с Чашей в руках ничего не произносил). Вернулся к ней: «Что же ты делаешь? Пришла сюда, совершенно забыв, что идешь в храм! Посмотри на свои ногти! И этими руками ты держишь ребенка?! Прежде чем взять младенца на руки, нужно очиститься самой. Он же святой. У тебя на руках —святыня. Ты должна, прежде чем причастить его, — исповедаться сама». Он обличал ее одновременно — с властью, болью за нее и любовью. Она была поражена, растеряна. Потрясенная открывающейся глубиной своей греховности, потому что батюшка говорит с ней, словно видел ее насквозь, она уже дрожит. Он предлагает ей передать ребенка отцу, тот стоял рядом, и шепотом называет ее личные грехи — не сходя с места, на амвоне. Она начинает рыдать Батюшка прочел над ней разрешительную молитву: «Чтобы причаститься, тебе нужна еще одна исповедь». И причастил младенца.

Другой женщине в подобной ситуации велел сделать двенадцать поклонов. Послал меня научить ее. Когда она исполнила епитимию, батюшка ее причастил. Он давал человеку понять, есть грех — страшная реальность, и предлагал хотя бы немного потрудиться, душевно, духовно и физически — понять: требуется исправление. Чтобы человеку было не так легко повторить грех в будущем. Такое же отношение у него было к мини-одежде, полностью не соответствующей христианскому образу благочестивой женщины. Батюшка просил принести юбку из притвора приходящим в брюках или другой неприличной одежде *.

* Хочу добавить, что отец Владимир подходил к каждой душе индивидуально. Он безошибочно знал, кому можно помочь прямым обличением. Другого оно может исторгнуть из храма надолго, если не навсегда. Поэтому батюшка мог принимать исповедь у людей, которые выглядели даже вульгарно, вели себя почти вызывающе. Милостью Божией, он провидел, когда это лишь маска, которую можно помочь человеку снять. Нередко от часа подобной исповеди у молодежи начинался новый отсчет жизни — Прим. авт.

Служение батюшки во время литургии было необыкновенно благоговейным. Поражала искренность, с которой он стоял перед Престолом. В состоянии предельной правдивости, ибо — в ближайшем присутствии Христа. Иеромонах Рафаил из К-го монастыря рассказывал своим чадам о служении отца Владимира и что, совершая литургию, он плачет, скрывая это от сослужащих.

Отец Владимир с большим уважением относился к другим священникам. Например, он служит акафист, вокруг — большая толпа людей и какой-нибудь старенький священник. Он немедленно просит привести его, поставить рядом с собой. Чтобы он молился, как полагается иерею, не забывал, не оставлял их в толпе. Случайно у нас в скиту собралось четыре священника. Пришло время Евангелия, отец Владимир, как диакон, вышел с книгой, подошел к старшему и держал Святое Евангелие, пока он читал. Батюшка смирял себя постоянно — перед старшими и младшими.

С благословения батюшки, меня стали чаще ставить читать и более серьезные вещи: уже Апостол. Однажды, отец Владимир открыл мне книгу проповедей отца Александра (Шаргунова). Постепенно почти все основные проповеди этой книги — прочла сестрам во время трапезы.

Сколько помню батюшку, он ел очень мало. За обедом будто что-то ел, но: или одно первое, или одно второе. Раздававшая еду как-то пошутила: «Батюшка, Вам первое, второе или компот?»

Недостаточно сказать, что жизнь отца Владимира была подвижнической. Она звала на подвиги других. У нас в скиту была маленькая купель, и младенцев в ней крестили. Если же приезжали взрослые, пусть даже мороз, батюшка крестил их в пруду. На Крещение Господне была длинная служба с Великим Освящением воды. Она подходила к концу, когда приехали батюшкины знакомые. Один просил совершить над ним чин крещения. Служба кончается. Отец Владимир собирается везти этого человека на источник преподобного Серафима, это еще сорок километров. До начала всенощной — считанные часы, у батюшки не остается времени ни передохнуть, ни поесть. И зима, дороги опасные. Смотрю, он идет к машине. Бегу за ним: «Батюшка, может быть Вы здесь покрестите?» — «А где же?» — «А вот там рубят прорубь». — Рабочие уже углубились по краям, батюшка прыгнул на середину, попрыгал, чтобы этот кусок скорей отвалился. Но — никак. И тут приезжий, такой большой мужчина, делает шаг и — прыг на это место. Лед проваливается. Батюшка чудом его подхватил, как он успел перескочить на твердый лед, не знаю. Памятное, радостное было крещение. В первые годы служения батюшка нередко опаздывал на службу из-за того, что должен был кому-то послужить. Это происходило регулярно, вдруг появляется кто-то с неотложными просьбами: «Отец Владимир, скорей, опоздаем... чуть ли не умирают...» И он немедленно откликался на зов. У него иначе не могло быть.

Потом Бог посетил меня очень сильной болезнью. Самое страшное, стали нетрудоспособными руки. Я была в полном отчаянии. Батюшка очень за меня переживал, помогал с первого дня болезни, и очень меня поддержал. Помню, они с матушкой все какие-то витаминчики подсовывали. Батюшка молился обо мне, но исцеление не наступало. Поехала на соборование, которое он проводил. Применяла многие средства, мне все старались помочь, но ничего не помогало. В период этой болезни, в утешение, батюшка подарил мне несколько икон и среди них — Песчанскую Божию Матерь. Что-нибудь присылал с приезжавшими к нему — коробки конфет, какие-то добрые подарки, чтобы ободрить, облегчить мое действительно серьезное состояние.

И однажды сказал: «Давайте попробуем лечиться по методу протоиерея Василия (Швеца). Он — духовное чадо схииеромонаха Серафима Вырицкого. У него есть метод глубокого очищения организма». Согласилась. Он говорит: «Когда вы хотите начать?» — «С завтрашнего дня». — «Ну, благословите меня вместе с вами». Поразилась: «Батюшка, как Вы сами хотите, как я могу Вас благословлять?» Это, конечно, была улыбка для ободрения.

Подвиг трехнедельного голодания отец Владимир весь полностью проходил вместе со мной, не меняя напряженного ритма своей жизни, по слову Евангелия: «Кто попросит у тебя идти одно поприще — иди с ним два». Но несмотря на надежды исцелиться, и после этого ничего не произошло. Благодарю Бога за испытание: это был момент становления, время покаяния. Оно принесло мне большую духовную пользу. Отец Владимир все это время молился обо мне, сугубо чувствовала силу его молитв, которые меня держали весь тяжелый срок. Постепенно батюшка меньше стал, что называется, гладить меня по головке. Наверное, решил, что я выхожу из младенчества. Возникли серьезные, трезвые отношения.

Когда я прошла очистительный период голодания, спросила: «Батюшка, а когда же будет исцеление?» — потому что оно не последовало. Он так, как-то легко, почти небрежно, говорит: «Ну, исцеление будет позже». После этих слов не стала особенного внимания на болезнь обращать. Применяла какие-то лекарства, чтобы немного подкрепить себя. Когда заболела, меня посетила, наверное, молитвами батюшки, мысль: эта болезнь — моя подготовка к будущему постригу. Приходилось многие искушения преодолевать. Они меня не оставляли. Они усиливались, потому что в период поста враг еще больше нападал. Так я и готовилась к постригу. Предложили мне его, когда совсем на это не рассчитывала — моя очередь еще не подошла. Приняла постриг - и болезнь меня оставила. Сохранилась только в какой-то малой мере. Так, чтобы я не забывалась. Тороплюсь сказать отцу Владимиру: «Я исцелилась!» Он: «Никому не говори, об этом не обязательно всем говорить. Это лично для тебя». Тем более, что немного осталось. И раньше и потом слышала от батюшки: «Это надо терпеть! Что-то всегда надо терпеть. Это часть монашеского делания». И еще слова преподобного Амвросия: «Монаху не надо стремиться вылечиться, лишь подлечиться — есть болезни, которые ему полезны». Отец Владимир повторял: «Терпеть!» Он со мной кратко общался. Короткая фраза или две-три. Но его слово обладало властью. Произнесенное в какой-то отчаянный период болезни - оно, буквально, держало меня своей силой. Вслед за ним тут же находила в книгах и окружающей жизни примеры, подтверждающие подсказку. Сказанное на лету - слово как будто пускало корни и прозябало в тебе новое понимание.

В период Великого поста произошло одно искушение. Многие и прежде пытались на отца Владимира клеветать, всегда это отметала. А тут дьявол попытался напасть непосредственно. Ко мне подошел человек и прямо в лицо произнес хулу на батюшку. Милостью Божией, возобладала над собой, не стала с ним спорить. Побоялась своей неопытности. Страшно выходить на битву при неопытности, можно ничего не доказать и самой упасть. Выслушала, промолчала и отошла. После этого я почувствовала, что мне очень больно, как будто в сердце зашла заноза. Пыталась молиться, старалась сама с этим справиться и понимала, что не могу. Батюшка приезжает и думаю: «Я должна исповедаться». Это страшное дело, потому что помысел, как яд, как болезнь. Все это произнесла батюшке, но не стала говорить, что это именно о нем. Но он сразу понял. И тут же назвал имя человека, распространявшего клевету: «Я слышал это». Стал очень углублен, молитвенно сосредоточен, не перевел все в шутку: «Вы знаете, что это? Это хула на Духа Святаго». И посмотрел на меня очень серьезно. Возможно, понял, что и во мне гнездятся какие-то грехи, ведь искушения просто так не бывают. Чистого человека грязь не коснется, если меня это задело, значит, и во мне была какая-то язва. Он стал еще серьезнее после этой исповеди и разговора. Позже отец Владимир предупредил меня: «Те, кто незаслуженно обвиняют человека в колдовстве, обыкновенно сами являются тайными слугами темных сил». У батюшки было сугубое отношение к священству. Он уважал любого священника, какой бы он ни был: немощной, делающий ошибки или не умеющий от старости выговорить правильно какие-то слова — он относился ко всем собратьям по службе с подлинным благоговением. Сугубо относился к монашествующим. Он и каждого человека чтил, но священство — особенно. То есть батюшка этими, столь определенными, словами защищал не себя, а именно священный сан. Помню, насколько он был строг во всех богослужебных контекстах, службах; старался всегда служить по полной мерке, по дореволюционным добрым образцам.

Как-то во время богослужения отец Владимир вышел исповедовать, я сразу пошла за стульчиком, зная, как от безчисленных часов исповеди у него болят ноги: «Батюшка, садитесь», — и собралась уходить. Был большой праздник, отец Владимир знал, что сложно нам причаститься - когда так много людей. Он тут же меня останавливает, берет за руку: «Матушка, идите исповедоваться». Растерялась: «Батюшка, простите, я ведь не готовилась». Обычно, хоть как-то все вспоминаю, стараюсь просмотреть перед исповедью свое прошедшее. Он вдруг очень настоятельно, прямо притянул меня к аналою: «Называйте свои грехи». И тут все вспомнила, подступили слезы, милостью батюшкиных молитв, начинаю видеть свое непотребство. И немного назвала, он: «Все?» — «Все». Батюшка: «Вот она — подлинная монашеская радость, монашеские слезы». После этих слов прочел «разрешение».

Несколько раз отец Владимир меня исцелял. Однажды была сильная головная боль. Увидела, что он исповедует, подошла, постаралась какие-то грехи назвать и пожаловалась: «Батюшка, у меня очень сильно болит голова. Просто изнемогаю — я бы так не переживала, если бы не надо было нести послушание, требующее от меня большой отдачи сил. Так тяжко». Он наклонил мне голову, начал «мять» шейные позвонки, несколько раз сжал голову руками. Прочитал разрешительную молитву. Отошла — полная ясность и свежесть, никакого намека на бывшее. Эта непростая боль может длиться неделями, укладывает меня в постель.

Длительный период мучила болезнь ноги — основательная изнуряющая боль. Не знаю, с чем это было связано. Но ничего не помогало. Лекарства только слегка ослабляли тяжелое состояние, и снова все возвращалось. Месяцы лечилась и терпела, пока однажды не призналась на исповеди отцу Владимиру. И даже рассказала сон, где какая-то нечисть ставит мне печать на ногу. С тех пор мучила резкая боль, и даже в этом месте появилось пятно. А он: «Забудьте про все это!» И сразу — резкое облегчение. Короткое время нога о себе напоминала. Еще подумала: как забыть? Но вскоре о ней действительно перестала вспоминать. И в осенне-весенние сезоны, когда эта болезнь активно обострялась, Слава Богу, ничего нет. Явная Милость Божия, батюшкиными молитвами.

Каждый год с отцом Владимиром происходили какие-то большие личные несчастья, которые надолго выводили его из строя. Наверное, потому что он постоянно брал на себя чужие «бремена неудобоносимые». Один во всем Дивееве заболел дифтерией — чуть не умер. Ему сказали, что, в лучшем случае, он совсем потеряет голос. Как тяжело возвращался к жизни... Это все, конечно, за наши грехи. Через год случилось другое несчастье — фурункулез. У него сильно повысилась температура. Причем, не обращая внимания на эту температуру и боли, он поехал служить на скит, я там случайно оказалась. Мы собирали землянику. Была сильнейшая гроза. В страшный ливень мы ехали по чистому полю на скит под молниями. Помню, в ужасе молились Матери Божией и преподобному Серафиму. Но я обращалась к отцу Владимиру: «Батюшка, помолитесь о нас!» Знаю, что молния, если едешь полем, — бьет по любой возвышенной точке. На самом деле мы были обречены. Чудом уцелели. Приехали в скит, и вдруг узнаю, что батюшка здесь и — сильно болен. После богослужения он буквально лег в машину. Они не могли ехать. Машина была в аварийном состоянии — на каждом метре останавливалась. Мы пытались им помочь. Состояние было ужасное — крайнее... когда батюшка лежал и уже ни на кого не реагировал. Температура — запредельная. Матушка была в отчаянии, не знала, что ей делать. Машину все же починили, они уехали. На следующий день узнаем, что батюшку готовят к операции: смертельный фурункулез. Вот, когда так отцы болеют, понимаешь всю тяжесть своих грехов.

С мамой были, по-прежнему, большие проблемы, и отец Владимир благословил ее приехать. Но это было очень сложно. Святыми молитвами, она все-таки появилась, и ей предложили остаться жить при монастыре. На ее руках — мой десятилетний брат. Ей предложили дом от монастыря, она сначала обрадовалась, но тут же отказалась и уехала. Батюшка говорит: «Да что же она делает?!» Приезжает через два года уже со всеми вещами: «Все, я остаюсь». Начались мытарства: никто не хотел, не соглашался ее принять. Где ни поселится, через краткое время уходит. Мы обращались к отцу Владимиру: «Что нам делать?» Он помогал и не только молитвами. Нашел людей, просил их принять мою маму. У них она и осталась жить.

Подобное со многими приезжими творится — здесь все начинается с искушений. В святом месте бесы сугубо воюют, это каждый испытал. Приехала сюда в первый раз — приложилась ко кресту Матушки Александры и ощутила, что мое сердце — окаменело. Все происходящее видела, слышала, но сердце ни на что не отзывалось. Было так обидно. Что со мной происходит? Почему я не могу радоваться? Мечтала сюда приехать, читала «Летопись» — плакала. Когда приезжие сестры рассказывали про Дивеевский монастырь, просто заливалась слезами. Так стремилась сюда — и вдруг приезжаю и испытываю эту смертельную холодность. Все это, оказывается, по грехам. Предстояло принести невнешнее покаяние. Прошло какое-то время прежде чем сердце растопилось. То же самое, может быть, происходило и с мамой и многими другими. Поэтому сильно не расстраивалась. Просила преподобного Серафима и молитв у отца Владимира, чтобы она выдержала, не бросила все, опять не убежала. Потом еще сложнее вернуться. Обо всех маминых сложностях часто говорила с батюшкой: «Мама меня не понимает, всему противодействует. Делай так — она не хочет, отказывается читать святые книги». Всегда отвечал: «Т е р п и т е». Как-то он мимо нас проходил и говорит: «Ты ее не оставляй», а маме: «И ты ее не оставляй» (будьте вместе).

А потом мама перестала общаться с батюшкой. Когда она его видела, становилась каменная. Прошу: «Мама, пойдем к отцу Владимиру, исповедуешься, пойдем хоть под благословение!» Она, если и подходила к нему, то была, как железная. Она могла все рассказывать только мне. А это очень тяжело, когда человек все свое неподъемное изливает на тебя. Но батюшка и в этой ситуации сочувствовал, во-первых, ей: «Если она только вам может все рассказывать, значит, вы должны ее выслушивать. Ради нее. Иначе просто нет выхода. Молитесь, за нее нужно очень серьезно молиться». Благотворная перемена маминой жизни произошла — вслед за кончиной батюшки.

Отец Владимир любил и неповерхностно знал, наверное, всех замечательных старцев нашего времени. Владыка Иоанн Петербургский и Павел Флоренский, архимандрит Софроний (Сахаров), иеросхимонах Сампсон, множество современных афонских старцев, начиная с Паисия Святогорца, Иосифа Исихаста... все книги у батюшки в пометках. Но он предлагал относиться с рассуждением ко многим текстам. Например, говорил: ошибкой издателей наследия старца Сампсона является то, что его индивидуальные советы (отдельным чадам) предложены как общеупотребительные. Это очень часто не соответствует общим запросам. И может вызвать путаницу, мелкие и крупные ошибки и даже искажения духовного пути.

Оказывал тайную милостыню батюшка постоянно. Многим людям и нашей семье. Он просто снабжал нас деньгами. Во время искушения с мамой он предложил: «Позвоните отцу, пригласите сюда приехать». Очень долго с отцом разговаривала. Ответил: «Я не приеду». Передала это батюшке. Он немножко задумался и с тех пор нам все время помогал. Этого, конечно, не знал никто. Только, может быть, в последние месяцы матушка узнала, когда он через нее посылал свою регулярную помощь. Причем, все делал невидимо: проходит мимо, даст в руку сумму и идет дальше. На ходу: «Это вам, маме передайте». Мы с ним однажды заходили в храм, и к нему бросилась нищая, прося о помощи. И он вроде бы прошел, чтобы я вместе с ним была отгорожена дверью, а потом вернулся. Но видела, как он дал ей в руку деньги и быстро ушел. Все хорошее он старался делать незаметно. Мне Господь открыл, как он щедро подает. Без повышенного внимания батюшкины деяния невозможно было проследить. Такой он был во всем.

Был очень строг к себе, к выполнению своих обязанностей. И снисходителен к другим. Один период я была старшей по келии. И как-то обратилась к батюшке в кризисной ситуации. Две сестры не могли поделить, кому из них убирать. Он мне просто сказал: «Значит, вам надо убрать самой, вы же старшая». Это было его кредо. Он постоянно чужие ноши брал на себя. С ним всегда всем было легко».

Слуга Господень

Узнала отца Владимира благодаря прозорливцу из Сергиева Посада — Борису, за которым ухаживала, по милости Божией. Благословляя меня в Дивеево, он вручил мне записку с просьбой святых молитв о себе: «Отдашь первому священнику, которого встретишь». Вот я в дивеевском соборе, поклонилась Пресвятой Троице, Владычице, Серафиму. И вижу, ко мне стремительно приближается батюшка. Только взяла благословение: «Доставай, что ты там привезла...» Быстро прочел, пристально посмотрел на меня и поцеловал в грешный лоб.

Меня поразили его ясные, очень живые глаза, необычные манеры: простота и близость, которые и в отношениях родственников не всегда встретишь. Таким теплом обогрел, казалось, была с ним знакома всю жизнь. Эти, неведомые миру, тепло и ласка, давно чужды отпавшему от Бога человечеству. В этой жизни культивируются: недоверие, отчужденность, подозрительность, агрессия даже между родными по крови. Но Христос нам заповедал —только Любовь по отношению друг к другу. И ничего другого — мы никогда не читаем на иконе нашего Спасителя. Именно эту страницу Евангелия Он открывает нам: «Заповедь новую даю вам: да Любите друг друга: яко же возлюбих вы да и вы Любите». Но современные христиане, хотя привычно крестятся на образ в святом углу, — живут нередко так, будто этого никогда не читали. Бог создал всех — как единую семью. Мы все Его недостойные дети и каждый час забываем, что мы — братья и сестры. Всем обликом своим отец Владимир нас невольно в этом главном грехе обличал, всей жизнью своей нам о нем напоминал. (Некоторые удивляются: почему христиане в Прощеное Воскресенье просят прощение друг у друга со слезами. И можно услышать: ну что ты? ты ведь мне ничего плохого не сделала? Но есть у нас всех, в чем каяться. И называется этот грех: недостаток Любви. И ныне этот грех столь свойствен современному миру, будто мы торопимся назад — во времена язычества или хотим вернуть землю в ледниковую эру).

Вот отец Владимир уже с другими. За ним — толпа народа, все теснятся, спешат быть поближе. Батюшка внимает всем: благословляет, дает крест, кого погладит, другого легко стукнет — все делает быстро, с необыкновенно доброй улыбкой. Всех видит сразу: кого-то достает, протягивая руку через головы, не забывает толпящихся сзади и самых ненавязчивых. Прикладывает крест к устам, ко лбу или хлопнет по плечу. Знал, кого хлопнуть, кому по голове постучать: выгонял, вытряхивал нечисть — тряс нас, как трясут запыленные мешки. Все склоняли свои головы, чувствуя немедленное облегчение.

За всю эту, подаренную тысячам душ, — легкость, сам стал легок от голода и страданий, довершая наше очищение. Утонченную свою плоть утончил до былинки. До конца исповедовал людей и причащал, брал на себя чужие скорби. Глядя на батюшку, думала: «Такими должны быть истинные последователи Евангелия. Вот она — преданность, живая вера, отдающая себя без остатка, Христа ради». Утонченная его душа до конца одухотворила плоть - и ушла ко Христу. Не забудь нас, грешных, не оставь до конца, любимый батюшка. Ты видишь наши слезы.

Моим иночеством в 68 лет (сейчас мне 73) я обязана отцу Владимиру. Постоянно все эти годы он задаривал меня; раздавала дары его другим - в помощь спасению душ. Сколько он делал для нас! Его молитвы и благословения переменили мою жизнь. Откуда ни возьмись, в моем немалом возрасте появились силы, неутомимость делах. Несла тяжелое послушание санитаркой и сестрой милосердия в интернате престарелых №7. Трудилась в доме о. Бориса, Сергиевом Посаде, собирала деньги на храм в Бужаниново - по 12 часов стояла с ящиком в жестокие морозы. Постоянно обращалась мысленно к батюшке за помощью. Духовные его очи видели опасности, которым я подвергалась. Ко мне подходили бесноватые, экстрасенсы... Не говорила, не писала отцу Владимиру о своих трудностях. Он сам все слышал. И по нескольку раз в месяц через своих чад подкреплял святыней: присылал кусочки плата от святых мощей преподобного Серафима, масло, просфоры. И частицы святых мощей. Со святой защитой на груди я обретала такую смелость, что ограждала крестом себя и внутренне всех имевших недорые мысли. Они менялись в лице и подходили ко мне уже нестрашные, иногда расслабленные, с поддельно доброй улыбкой. Батюшкина сила умягчала злые сердца. Нередко после целодневных трудов приходилось, уже ночью, ехать в Сергиев Посад. На дороге, в электричке кого только не встретишь. Но стоило обратиться мысленно к Господу: "Защити, молитвами отца духовного", - как устранялись все опасности и путь становился легким, светлым.

Перечень моих дел, которые привозила на благословение батюшки, он быстро читал и всегда часть вычеркивал: "Перегрузка, нельзя, оставь на потом". Любил мои короткие письма и всегда отвечал на них. Никогда не говорила ему о сыне и как о нем переживаю. Очень удивилась, услышав: "Сына твоего знаю, видел". Было ясно, что он молится о нем. Однажды, не ведая даты, приехала в день батюшкиного праздника и оказалась за столом рядом с другом моего сына, художником. Отец Владимир из пьяницы превратил его в иконописца. Позже, к моему удивлению, выяснила, что многие батюшкины чада - знакомые мои и сына. Как будто круг людей совершался по заказу. При очередной встрече только поражались: "И ты батюшку знаешь? Но это же чудо!"

Во второй раз я привезла в Дивеево двух подруг. Они исповедались, а я продолжала ждать батюшку. Кто-то сказал: отца Владимира завтра не будет. Окончательно расстроилась и вдруг его вижу: "Батюшка, исповедуйте меня, завтра вас на исповеди не будет, а мы сегодня уезжаем". Улыбнулся: "Будет, будет... оставайся". Позже поняла, он задержал меня, чтобы побыла здесь одна, без суеты. Как дорого было не торопясь помолиться, очистить душу в святых водах источника, спокойно подготовиться к Причастию. Если бы уехала в тот день, ничего бы не получила. Вот так батюшка без лишних слов помогал всем на каждом шагу.

Большую часть своей жизни, благодаря работе, я вращалась "в больших кругах": исполкомах, центральном аппарате министерства, одном посольстве; все это - надутый театр лицемерия, фальшь, пустота. Какой разительный контраст являет жизнь этого мира - с жизнью одного настоящего священника.

Смысл бытия, Истину Христову познать мне помог отец Владимир. Редко встречалась с ним, кратко общалась. Но мне, как и многим другим, достаточно было его видеть, наблюдать за ним, чтобы учиться Православию. Была свидетельницей эпизодов, способных привести в трепет и страх живую человеческую душу.

...После литургии в храме внезапно возникло смятение, тревога, послышались громкие голоса. Все оборачивались на этот шум. Человек шесть мужчин с большим усилием вели бесноватого - здорового детину, который был вне себя. Неожиданными резкими движениями он вырывался из рук сопровождавших с желанием опрометью убежать, они едва с ним справлялись. Все испытывали невольный страх, многим хотелось куда-нибудь скрыться или отойти подальше. Разные бывают одержимые, этот был крайне опасен. Таких на улице не встретишь, они содержатся за решетками, в буйных отделениях психушек. Лицо больного непрестанно меняло выражение: отчаяния, негодования, откровенного безумия...

Забегали в поисках священника, который мог бы помочь. А навстречу уже идет наш батюшка - спокойно, с доброй улыбкой. Одержимый обернулся ему навстречу, лицо его мгновенно преобразилось. Трудно описать это изменение. Как будто больной увидел самого близкого друга или отца. Он стал улыбаться с необыкновенным умилением еще до того, как батюшка приблизился к нему. Отец Владимир дал знак, и несчастный пошел за ним. Батюшка встал у раки преподобного Серафима и начал служить акафист. Одержимый стал за ним, опустился на колени и так пребывал во все время молебна. Батюшка время от времени оборачивался, обращая на него взор, клал руку ему на голову или плечо, после чего больной склонял голову до пола. Его давно никто не держал, он смиренно подчинялся одному только взгляду, молитве батюшки. Вернее - силе Христовой, действующей через него. Большая толпа людей теснилась за загородкой, внимая чуду. В конце молебна больной встал, вытирая слезы. Державшие его прежде и близкие со слезами подошли к нему. Плакала вся толпа людей. Такое излияние благодати произошло в этот час. Батюшка стал благословлять. Люди толпились вокруг него, протягивали головы, руки, детей. Каждый получал Божию милостыню.

За самое краткое время отец Владимир всем послужил. Молниеносный в раздаянии даров, незримой силой всех обогрел, очистил, облегчил. Присутствовать при этом было большой радостью. Люди шли к батюшке доверчиво, с детской искренностью и простотой. Думала: еще жив русский человек, еще способен на духовное восприятие. Еще не полностью исказили душу народа западные сквернители. Такого нигде не встречала. Приблизиться к батюшке, получить его благословение - значило вдохнуть силу небесной жизни, почувствовать легкость и обновление.

Моя подруга Галина долго страдала непонятной болезнью руки. Были периодические боли и онемения. Она переживала, что в паломничествах не может нести сумки. Предлагала раз за разом: "Обратись к отцу Владимиру..." Она и слушать не хотела: "Я пойду к своему батюшке, он доктором был в миру". Когда, уже будучи в монастыре, я не могла бывать у отца Владимира, Галина, наконец, приехала в Дивеево. Подошла к отцу, передала от меня низкий поклон. Он вдруг легко ударил ее по руке: "Что же ты не слушаешься Софию?" Она ощутила немедленное облегчение и со слезами стала благодарить его и просить прощения.

Чада отца Владимира регулярно посещали меня в Москве. Получала нетронутый артос, по 50 и более просфор, хлебцев, сухарики преподобного. Частицы мощей святых. Много всего раздавала и в подворье Шубино. Однажды я оказалась в батюшкиной квартире (домашней церкви) и услышала молитву послушницы о здравии инокини Софии. Поминание звучало при зажжении каждой лампадки. Спросила: "Кто та София, о которой ты молишься?" - "Отец Владимир велел мне зажигать лампадки с этой молитвой, так как это масло от нее". Вспомнила, что уже давно послала батюшке несколько баков лучшего масла из Ново-Спасского монастыря. Но воздавать такой сторицей... Сколько же молитв таилось в трех баках масла? Не вмещаю в своем бедном уме столь великую благодарность. Милость и любовь поистине Христовы. Родимый батюшка, в этой многосложной жизни один ты поддерживал меня, только твои молитвы. Не оставь и там, в вечности.

Однажды, уже тяжко больным, отец Владимир посетил меня в мастерской под алтарем. Посмотрел мои работы и сказал: "Детей своих привезу, чтобы они увидели". Сердце мое билось, не находила слов, все разом вспомнилось. Понимала: эта встреча - последняя. Боль и страх сжимали сердце. Хваталась за батюшкину руку, как будто пыталась не допустить совершиться - неизбежному. Но батюшкин взгляд вкладывал в меня главные слова: "Да будет воля Твоя, Господи". Отец Владимир передал мне однажды список близких имен. Все имена поминаю и буду поминать перед алтарем, пока я есть. Вскоре получила от батюшки короткое письмо, которое берегу как самое ценное сокровище: последние наставления, благословения. Батюшка - светильник моей судьбы, и таковым был для многих других людей.

Склоняем свои головы и омываем слезами путь твой, твою семью, твою могилу, над которой кружился чудный голубь. Сколько людей и детей приложились к ногам твоим в гробу. Коль красны ноги благовествующих мир. В холодный час марта, когда опускали гроб твой, солнце светило необычным светом, отдавая свою теплоту. Все тепло своего сердца - отдал нам. Само Небо, природа благодарили тебя. Сырая холодная земля стала пухом от стольких слез. Как просветлели лица всех пришедших проститься. Они привели, принесли к мощам твоим своих детей. Ангельскими чистыми устами младенцы прикладывались к тебе и за всех, кто хотел и не смог здесь быть. Вереница людей с детьми длилась без конца, очень трудным было расставание с тобой. Как рыдала схимница Манефа! Прости нас всех, недостойных тебя. Ты светил нам до своего конца. А сколько нас у тебя? Продолжаю жить под твоими лучами, они не гаснут. И будут всегда согревать наши сердца и мысли. Ты повел, приблизил к Спасителю большинство порученных тебе Богом. Закатилось солнце на земном горизонте и взошло - на Небесном. Не оставь нас и там, в вечности! Но забыть своих детей для тебя невозможно.

Над моим столом по всей стене - иконостас. Иконы из многих святых мест. Посредине Царь-мученик Николай II, которого батюшка особенно любил, почитал и молился ему неустанно. Рядом - фотографии отца Владимира. Ты жив, батюшка, и я беседую с тобой, советуюсь каждый день. Чувствую ежедневную твою защиту. Ты заповедал мне читать молитву за спасение гибнущей Руси Православной. И исповедь покаянную за убиение и непочитание Царя. Все выполняю: слово отца для меня свято.

Прости меня, батюшка, если у меня не все так, как бы ты хотел. Помолись за меня, грешную, как и раньше, поддержи в этой многосложной жизни. Простите меня все, кто будет читать то, что слезах здесь написала.

Недостойная инокиня София, Ново-Девичий монастырь, г. Москва, январь 2001 г."

"Мы можем уподобляться Господу - в смирении"

Будучи монахом Троице-Сергиевой Лавры, архимандрит Тихон изгонял бесов, исцелял неисцелимое для врачей. На его проповедях плакали все присутствующие - таким обильным было излияние Божией благодати. Господь попустил Своему избраннику величайшие скорби. Только после его смерти стало известно, как его преследовало КГБ. Всю жизнь подвижника не оставляла и прямая ненависть дьявола, его одолевали толпы одержимых. Когда он ушел в затвор и порой в два-три ночи выходил во двор Лавры, тут же, как из-под земли, появлялись бесноватые. Они кидались на монаха, рвали его одежды, кусали, валили на землю. Были случаи покушений на его жизнь. В глухом углу дальнего коридора обители безумная однажды вцепилась в горло старца железной хваткой и душила его. "По милости Божией, я оказался сильнее и сумел оторвать от себя ее руки", - писал позже батюшка. Начальство Лавры решило отпустить измученного монаха в отпуск. Глубокой ночью, завернувшись в мантию, отец Тихон покинул келью и направился к ожидавшей его машине. Об условленном часе не знал никто, кроме шофера. Но адские преследователи были тут как тут. Толпа бесноватых в ярости кинулась на батюшку. Они прыгали на машину, под колеса, рвались внутрь. Водитель чудом разорвал их кольцо. Одна одержимая, вцепившись в сиденье, так и осталась внутри. Шофер буквально вырвал ее, как кошку, и оставил в поле на выезде из Сергиева Посада.

Сколько было радости у духовных чад батюшки, не мечтавших о милости - видеть у себя в доме отца. Звенела посуда, стол украшали цветы, цвели улыбки. Только один маленький мальчик, двухлетний крестник батюшки, был невероятно серьезен. Ходил кругами вокруг него и вздыхал не по-детски. "Деточка, у тебя что-нибудь болит?" - наклонившись к Ване, спрашивал отец Тихон. Ребенок отрицательно покачал головой и снова тяжело вздохнул. Через пятнадцать минут раздался звонок в дверь. Ничего не подозревающие хозяева пошли ее отворять. В квартиру ворвалась группа бесноватых. Как будто их на метле принесло... Батюшка оставил своим духовным детям многие тома написанных им замечательных книг. Большинство из них посвящено судьбам монахов Лавры. Под чужим именем он рассказывает о своих земных мытарствах. Одна из глав называется "Грызлые тети".

Батюшку пытались прятать в других монастырях, в Одесском, Жировицком... Но преследователи появлялись вслед за ним. "Бог судил мне затвор", - сказал он близкому духовному лицу. Последние тридцать лет жизни отец Тихон провел в разных местах в глухом затворе, доступный немногим, отвечая на безконечные письма духовных детей, продолжая окормлять сотни монашествующих и мирян. Старец получил от Бога редкий дар любви к людям. Он безконечно страдал, не имея возможности оказать немедленную помощь своим духовным чадам. Его молитва творила чудеса, подобно молитвам древних чудотворцев. Например, при жизни он часто являлся своим "сиротам" в отчаянных ситуациях, выводил их из духовных тупиков. Батюшка ежедневно совершал не только Божественную литургию, но и весь суточный богослужебный круг. Будучи тяжело болен, архимандрит Тихон уступил настоятельным просьбам родственников и приехал в Москву. Его племянник, протоиерей Владимир, вспоминал, что последние восемь месяцев жизни отец Тихон пребывал в непрестанной молитве и слезах, которые наивозможно скрывал. Он ушел во время всенощной, после слов, начинающих Великое славословие: "Слава Тебе, показавшему нам свет!"

Эти выписки архимандрита Тихона получали на память духовные дети отца Владимира:

«1. Благодать приходит не от нас, а от усмотрения Божия, в руки Которого нам и надо предавать себя.

4. Благодать удерживается смирением, удаляется гордостью, самонадеянием.

5. Благодатное состояние познается по отвращению от всего греховного и страстного.

6. На молитве всякое благоухание, голоса, пение, свет не должно принимать.

7. Болезнь, переносимая терпеливо и с благодарением, вменяется в подвиг.

8. Болезнь пришла, можно полечиться; прошла — слава Богу; не прошла — терпеть и Бога благодарить.

9. Божию близость представляй так, что ты Им живешь, движешься, дышишь, укрепляешься, просвещаешься».

10. Любящий Бога забывает всякую другую любовь.

14. Один старец сказал, что молиться его научили бесы.

19. Диавол, замечая противодействие помыслам грешным, переходит к помыслам пустым и праздным, чтобы через них опять вернуться к первым.

20. Веруй, что Господь одесную тебя есть, и будешь всегда радостен.

23. Греховный помысл надо отражать в самом начале.

24. Грех собственными силами человек преодолеть не может.

25. Как дитя лепечущее стою на молитве, сливаясь со словами и духом произносимой молитвы.

26. От диавола сердечный холод и темнота, ибо диавол холоден и темен.

27. Диавол, хотя бы преобразился в ангела света, вносит в душу неясность, смущение и волнение.

29. Доброе дело не может мешать молитве. Надо молиться и творить добро.

31. Прямая дорога к Богу — память Божия, память о смерти и дух сокрушен.

36. Духовное дело познается не книгой, а подвигом и кровью.

38. Душе необходимо снисходить в ее немощах и терпеть свои недостатки, как терпим недостатки других.

39. С душевным человеком говори о житейских делах, с духовным о небесах.

41. Жизнь деятельная: пост, молитва, коленопреклонения, воздыхания, бдение и прочие телесные подвиги.

42. Жизнь умозрительная: возвышение ума к Богу, сердечное внимание, умная молитва.

43. Жизнь в обществе других полезна для обнаружения своих страстей.

45. Необходимые житейские дела не надо забрасывать, как бы для Господа, но надо их исполнять с терпением, как поручение от Бога.

48. Заслуги нет в принуждении себя к молитве, а есть только подготовление к принятию молитвы благодатной.

53. Искание в себе плодов не во время — признак гордости.

54. В Иисусовой молитве не ищи сладости и тепла, а страха Божия и сокрушения сердца.

55. В Иисусовой молитве мало слов, но они вмещают все.

57. Достоинство Иисусовой молитвы в качестве, а не в количестве.

59. Любящим Иисусову молитву враг посылает скорби.

60. Скорби собирай как сокровище.

61. При келейном правиле нужно давать простор и молитве собственными словами.

65. Ко Кресту Господню надо привиться крестными скорбями своей жизни.

66. Лекаря и лекарство Бог сотворил; отвращаться от них — укор Богу.

67. Что ни делал бы ты, но наивозможно чаще призывай Имя Божие, за все благодари Господа, — за радости и скорби, так как все посылается для нашего блага: тогда освятится вся твоя жизнь и будет непрестанною молитвою.

69. Любовь выше молитвы.

70. Где делается без Любви к Богу и ближним, там негде Христу преклонить главу.

73. Ничто так не приближает сердце к Богу как милость.

76. Молитва без утруждения тела и без скорби сердца подобна недоношенному плоду чрева.

79. Молитва требует простоты слов и сердца.

81. Молитва от того не приемлется, кто не почитает себя грешником.

83. Молитва отнимается — по самомнению, осуждению, главным образом для смирения.

87. Хотя при молитве ты не ощущаешь силы молитвенных слов — бесы ощущают и трепещут.

88. Чем больше видишь в себе неисправностей, тем более двигаешься вперед.

89. Нерассеянность в молитве не от нашего желания, а от смирения.

91. На нечистых помыслах не останавливайся, чтобы не дойти до срамных дел.

92. Ничто не дает душе такой тишины, как произвольная нищета.

95. Никого не осуждай, никем не гнушайся и не делай разницы между людьми.

96. Осуждай дурной поступок, но не осуждай того, кто его делает.

97. Осуждай себя и не будешь осуждать других.

98. Откровение помыслов опытным — необходимое врачевание для души.

99. Отчаяние бывает от множества грехов, и от гордости и недоумения.

100. Не может не печалиться тот, кто любит мир.

102. От чрезмерных подвигов поста и безмолвия рождается высокоумие.

104. Студные помыслы оттого, что молился с мнением, а не со смирением.

110. Ревность молитвенная угашается механическим вычитыванием молитвословия.

113. От гордости рождаются хульные помыслы.

114. Смиренномудрие испытывается получаемыми обидами.

118. Сокрушение сердца рождается памятью о грехах юности, о смерти, о страданиях Господа, о Его благодеяниях.

121. Страх Божий — начало истинной жизни в Боге.

122. От внешней суетливости теряется внутренняя теплота.

124. К Святым Тайнам нет запрещения приступать и грешнику, если только осуждать себя как грешника.

127. Что без труда приобретается, то скоро теряется.

128. Не оставляя своих трудов, надо надеяться не на них, а на Милость Божию.

131. Тесный путь необходим.

132. Уединение — самое дорогое время для молитвы.

133. Уединенная молитва в сердце возможна и в миру.

134. Умирись с собой, и умирятся с тобой небо и земля.

138. Учащение есть мать навыка, как в добродетели, так и в пороках.

151. На языке смирение, а в сердце самооправдание.

152. Нельзя все время быть на Фаворе, нужна и Голгофа.

153. Иное дело спасаться в прежние времена, иное — теперь.

157. Основной признак последних времен — разделение Святой Троицы: Христа будто не было, Дух Святой не сходил, один Бог-Отец на небесах. Это возврат к иудаизму.

158. Верность Христу сохранится кровавым терпением истинных чад Божиих.

159. Христиане не боятся последних времен, а терпеливо ожидают их.

160. Любящий Христа с нетерпением говорит: «Ей, гряди скорее, Господи Иисусе!» (Откр. 22,20).

Отец Владимир безконечно благоговел перед личностью отца Тихона. Помню, с каким волнением он принял в подарок фотографию старца, приложился ко кресту батюшки, увенчанному царской короной, стремительно ушел в келью и прикрепил портрет у изголовья кровати. В своих проповедях отец Владимир нередко цитировал отрывки из книг старца. Исключительной была проповедь о пастырстве — в основу которой батюшка положил рассуждения отца Тихона на эту тему.

Своим духовным детям отец Владимир дарил этот текст:

Прощальная беседа архимандрита Тихона с духовными чадами перед уходом в затвор

На добрые дела не надейтесь свои. Ни на что не надейтесь. Только на милость Божию.

Первое доброе дело — это помолиться за кого-нибудь, кто вас обидит — соседка или сосед. За них горячей помолиться, это доброе дело — доброе желание.

Помоги, Господи, всем вам...

Сам Бог в Себе благ и счастлив, и непостижимо блажен. Для нашего счастья Он создал нас. Господь не нуждается ни в ком. Господь не нуждается ни в Ангелах, ни в нас — ни в ком не нуждается. Ни в славословии, ни в хвальбе. Он Сам — всеблажен. Он всеблажен, Сам в Себе. А просто ради Любви нас всех создал, чтобы мы блаженствовали с Ним и радовались, и вечно ликовали. Для безконечной Любви Он нас создал.

— Трудно уподобиться Богу, батюшка.

— Невозможно даже. Это нам невозможно — Богу уподобиться. Это невозможно: «Будьте совершенны, как Отец Небесный совершен», — это только в идеале, идеальное сказание. А мы... Как Бог Отец мы не можем быть никогда. В смирении уподобляться надо. В смирении — это возможно. Ни в чем другом. Мы можем уподобляться Господу— в смирении. Как Он отдал Себя в жертву за спасение всех людей, так вот и мы должны для других, особенно для тех, которые нас не любят, которые нас ненавидят, которые нас ломят - вот для тех мы должны отдать - все! И свой покой, и свое правило ...

- Только с помощью Божией, батюшка.

- С помощью Божией. С помощью Божией, матушка, да. В этом большое счастье, когда вы будете жить не только ради своего покоя: закрыться в келье, сидеть и не выглядывать, никому не мешать, читать правило, читать все - это еще мало. Тут такое самоличное спасение. А вот надо переживать за других. За всех людей. За всех, кто рядом, кто окружает нас. Особенно - кто нас ненавидит, вот за тех молиться. Кто нас распинает. Вот за тех сказать Отцу: "Отче, прости им и вразуми. И спаси их, обязательно спаси". Такое милосердие - выше всякого правила.

...Грузины хоть там, армяне, хоть там греки, пусть кто бы ни был - все они дети Божии. Как и мы. Все они люди, да.

По возможности в храмы ходите. Пока храмы открыты, пока еще ноги ходят. Ходите в храмы, на батюшек не смотрите, какие они, хорошие или плохие. Господь избрал, все они хорошие. И каждый ответит за себя. Вы пришли, встали в уголок, помолились, помянули своих сродников о здравии и за упокой - и домой, в свой уголочек. Никого не осуждая, никого не разбирая, никого не трогая.

И причащайтесь Святых Тайн Христовых, тоже почаще... Причащайтесь в праздники, в посты причащайтесь. Разочка два-три в пост причаститесь, пока есть еще возможность причащаться... В этом - вся наша сила и радость наша - в Святых Тайнах Христовых: "Приимите, ядите, сие есть Тело Мое и Кровь, за вас поныне проливаемая". И сейчас Господь страдает за нас. И сейчас Он мучается на Кресте. Кровь льется потоком, потоком, потоком льется, и Господь готов всякую душу очистить Своей Божественной Животворящей Кровью.

И вот чаще приступайте в простоте сердца, в незлобии - с большой-большой любовью приступайте к Господу. Пусть даже с грехами, пусть даже с забытыми какими-нибудь опущениями, невыполнением чего-то. Все равно с любовью приступайте к Святым Тайнам. А Господь придет - и все сожжет! всю нечисть греховную, все терние сожжет - пламенем Любви Своей. И со светлой радостью домой идите. И не унывайте: вот, я плохо причастилась, вот, я ничего не почувствовала. Это нарастает... С радостью - причастилась - Слава Богу! Как на Небе! Это самое высокое счастье наше.

Вот так: "Друг за друга молитесь ... и так исполните закон Христов".

Помоги вам, Господи. Немножко за меня молитесь. По одному поклончику только, поясному, а земной не надо. А то тяжело подниматься. А так поясной поклончик сделаете, и хватит. Господь примет. Все по поклончику - так много наберется поклончиков, много... Господь, глядишь, меня и помилует еще.

Слава Богу! Благодарить Господа не забывайте. Благодарность сейчас выше всего. Самый высокий подвиг-благодарность, потому что наша жизнь такая крученая какая-то, такая кривая, какая-то жуткая жизнь наша: неудовлетворенность, неприятности и вечная духовная неустроенность... И вот что особенно-то трудно - когда чувствуешь себя на кресте, - благодарить Господа: Господи, слава Тебе! И мало того, с этого креста еще помочь другому, найти силы помочь, сказать кому доброе слово. Как Господь, на Кресте пригвожденный, Сам страдающий, утешал Свою Мать: Жено, се сын Твой.

Люблю перечитывать этот текст, понимая, как близки заветы старца отцу Владимиру. И он делился словом отца Тихона, желая видеть нас исполнителями нетленных заповедей.

Собирая воспоминания об отце Владимире, столкнулась с тем, что многие не могли решиться доверить бумаге то сокровенное, что получили от Бога, молитвами батюшки. «Это был человек, — сказала одна после молчаливого раздумья, — который относился ко мне так, как только одна моя мать. Не рассказывают же во всеуслышание, как страдала о тебе, изнуряла себя для тебя родная мать. И так как это относится к человеку — как бы неродному, это тем более дорого, свято. За такое молча благодарят Бога».

Знаю нескольких людей, которые считают, что остались живы, благодаря стремительному вмешательству отца Владимира в их жизнь. Или сознались, что являются его должниками до последнего вздоха. Иногда, завершая рассказ, люди поверяли мне глубоко личное, и мы плакали вместе, будучи не в силах удержаться. Нередко добавляли: «Дайте слово, что об этом никто не узнает».

Батюшкины святые труды помогали людям избавиться от постыдных грехов. Часами и днями он занимался с душевнобольными, от которых и родные давно изнемогли. Помню, как он склонил к причастию больного юношу, который до этого не мог долгое время ни исповедаться, ни причаститься. Стоит перед глазами, как отец Владимир прижимает голову мальчика к своей груди, и небесное блаженство проявляется вдруг на этом, незащищенном условностями, лице. Не знала, что подобное выражение посещает человеческие лица. Как надо Любить страдающую душу, захваченную в кольцо вражеской силой, даже когда ее внешние проявления вызывают одно отторжение, и многие готовы отшатнуться. Каким материнским воплем нужно вымаливать у Создателя — утешение и для этой нищей души! Помню несколько ситуаций, когда батюшка держал в явно улучшенном состоянии — тяжело духовно больных, приезжавших к нему за помощью от всех концов. Отец Владимир был большим человеком. На ходу, на улице он мог совершить чье-то исцеление и тут же поворачивался к идущим рядом с выражением полной невиновности в происходящем: шутил, смеялся, как самые обыкновенные люди. Только бы никто ничего не понял, не заметил, не подумал о нем особенное. Батюшка скрывал свой дар исцелений. О том, что совершал его руками Бог, — не знала даже его матушка.

Гляжу на батюшку — теперь уже издали. Но кажется, что ничего не изменилось, что он рядом. И вспоминаю, как схимонахиня Гавриила спросила у явившегося ей Ангела: «Чего же от меня хочет Бог? Где мне быть? Какую работу делать?» Ответ был категоричным: «Где бы ты ни была, что бы ни делала, в каких бы условиях ни жила, кому бы ни помогала — одно имеет значение: сколько Любви — отдаешь. Везде — без различия». Благодарю Бога, что я знала, своими глазами видела человека, который жил по этим Небесным прописям.

...Предстою светлому лику отца Владимира, вслушиваюсь в вечные слова: «Блаженны нищие духом... Блаженны плачущие... Блаженны чистые сердцем... Блаженны вы, когда возненавидят вас люди... и будут поносить... за Сына Человеческого».