Мы знаем, что Пушкин хранил свою веру, свою внутреннюю духовность в тайне, в глубине сердца, целомудренно. Да и Батюшка Серафим всегда наставлял так: "Не должно без нужды другому открывать сердца своего. Из тысячи найти можно одного, который бы сохранил твою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она будет сохранена другим? Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно... Всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо, по изречению Святого Исаака Сирина, лучше есть помощь, яже от хранения, паче помощи, яже от дел. Когда же надобность потребует, или дело дойдет, то откровенно во славу Божию действовать должно" (1).

   Стало быть, если бы Пушкин и доверил (предположим!) сию тайну кому-то близкому, кто бы мог сохранить тайну - тот ее и сохранил. Как же узнать? По намекам, разбросанным тут и там в произведениях поэта? Но намек есть намек - вещь тонкая, неопределенная. Так как же все-таки узнать? Да ведь Пушкин вел постоянно свой графический дневник, и все важные события и своей жизни, и своего времени он запечатлевал в зарисовках на полях и в тексте рукописей. В автографе стихотворения "Отцы пустынники и жены непорочны..." (1836) есть рисунок, настолько замечательный, что Николай I после смерти поэта высказал пожелание опубликовать эту рукопись вместе с рисунком (2).

   Рисунок изображает, по аннотации Т. Г. Цявловской (3), "молящегося монаха в келье". Но рука монаха поднята выше лба, - значит, он не молится - он благословляет. (Нетрудно догадаться - кого!). И он не просто монах, а Святой монах, или, лучше сказать, Святой старец. Он весь светится, и лицо его светится, и от поднятой вверх благословляющей руки идет вверх свет, как бы от свечи. Нечто подобное замечали за Святым Серафимом; один Саровский инок видел, как перед иконою молящегося отца Серафима "появился голубоватый свет, потянулся, подобно ленте, стал навиваться на светильню большой восковой свечи, и она зажглась". Черты лица изображенного старца, хотя и зыбки, как пламя, однако же соответствуют чертам Батюшки Серафима: впадины щек, обрисовывающие треугольные скулы, крутой лоб, покатый к носу, полная нижняя губа, бровь, приподнятая вдохновенно. По трепещущим этим чертам, а более всего по сиянию и просветленности, по необыкновенному выражению необычайной любви, прямо-таки выступающей, наступающей, выдвигающейся из лица, понимаешь, что это Батюшка Серафим. "Он весь как бы трепетал этой любовью, этой безграничной силой сочувствия и сострадания. Она сияла в его глазах, звучала в тех ласковых, нежных словах и обращениях его к людям... (4). Вид его лица был совершенно необыкновенный. Сквозь кожу у него проникал благодатный свет. В глазах у него выражалось спокойствие и какой-то неземной восторг" (5). Таким запомнили Батюшку Серафима видевшие его. Таким же, вплоть до "неземного восторга", изобразил его Пушкин.

   На рисунке Пушкина старец согбен - Преподобный Серафим после нападения на него разбойников в 1804 году остался навсегда сильно согбенным и ходил, опираясь на топорик или мотыгу. Пушкинский монах и одет необыкновенно: он не в черной рясе, а в белом балахончике, какой носил Батюшка Серафим, в стужу и непогоду накрываясь сверху выделанной кожей. И на пушкинском рисунке Старец накрыт чем-то прямым, некроеным, темным, жестким.

   Еще одна деталь: левее правой ступни Старца виден острый угол. Не сразу поймешь, что это. И только присмотревшись, догадаешься: это топорик, которым Старец подпирается. Он нарисован нечетко, как бы только слегка намечен - не как одна из реалий, ибо ни в келье, ни в храме (а это может быть и храм) он был бы неуместен, но как знак присутствия Преподобного Серафима, как атрибут его, как подпись к портрету. А, сверх того, есть еще и подпись: на уровне левой ступни, правее ее, старославянской вязью начертана буква С. Все это означает, что сретенье состоялось, и что Святой Серафим благословил поэта. Но, возможно, была и другая встреча, о которой намекает дата под текстом стихотворения "Отцы пустынники..." - "22 июля 1836".

   22 июля - день Святой Мироносицы равноапостольной Марии Магдалины. "Бывают странные сближения": в предыдущем, 1835 году, день Святой Марии Магдалины стал важной вехой в жизни поэта, днем некоего жизненного перелома, известного только ему.

1835 год был характерен для Пушкина двумя настроениями, резко отличными друг от друга. Первую половину года Пушкин стремился к "побегу" из Петербурга- и это свое настроение запечатлел в стихотворном переводе из Джона Беньяна "Странник", написанном в самый разгар мыслей об отставке, в июне-июле 1835 года (на автографе дата: "26 ию 835"). 4 июля он просил об отставке (в письме к Бенкендорфу), 14 июля в письме к Н. И. Гончаровой выражал ожидание "решения судьбы <...> от Государя". Но из письма к Бенкендорфу от 22 июля видно, что он уже не хочет ни деревни, ни отставки, а вместо этого просит взаймы денег, чтобы заплатить "долги чести" (письмо от 26 июля). Он даже отправился к Бенкендорфу, чтобы иметь возможность лично объяснить столь неожиданную замену одной просьбы на другую (притом, что на сей раз ему не было отказано в отставке), очевидно, возникла новая ситуация, при которой ни деревня, ни отставка не стали нужны. В. А. Сайтанов связывает эту перемену и письмо к Бенкендорфу от 22 июля с "благовестным виденьем" Святого Старца, предсказавшего поэту скорую кончину... С этим трудно не согласиться (6).

Видение отразилось в отрывке:

Чудный сон мне Бог послал С длинной белой бородою, В белой ризе предо мною Старец некий предстоял И меня благословлял. Он сказал мне "Будь покоен, Скоро, скоро удостоен Будешь Царствия Небес. Путник, ляжешь на ночлеге, В пристань, плаватель, войдешь, Бедный пахарь утомленный, Отрешишь волов от плуга На последней борозде. (III, 426),

а также в стихотворном переводе из Саути "На Испанию родную...":

В сновиденье благодатном Он явился королю, Белой ризою одеян И сияньем окружен... (III, 308)

На рукописи перевода из Саути есть зарисовка иллюстрации к "Русалке", сделанная прежде текста, карандашом. Строки стихов принакрыли фигуру Мельника, но у женской фигурки перо круто остановилось. При этом она вся была обведена чернилами, а у Мельника Пушкин обвел только профиль да перья на шляпе. Писание же стихов продолжилось в третьем столбце, правее. Не означает ли это, что Пушкин включил зарисовку в круг идей и мыслей, занимавших его в связи с переводом из Саути? По иконописной статичности женской фигурки, по молитвенно сложенным на груди рукам, по выражению умиления или покаяния можем предположить ориентацию на некий образ некоей Святой, иначе говоря -"именинность", в которой автором по обыкновению зашифрована дата (7).

   Как правило, литературных своих героев Пушкин рисует с лицами реальных людей. В образе Мельника, а в некотором роде одновременно, судя по перьям на шляпе, как бы и Князя, мы легко узнаем знакомый профиль Сергея Львовича, отца поэта. В девушке угадываем Машу Осипову (которой Сергей Львович после смерти жены сделает предложение).

   Короткие бровки, крупненький носик, юная прелесть, высокий рост. День рождения Маши - 27 июля. Этим рисунком Пушкин отмечал день ее именин - день Святой Марии Магдалины, 22 июля. В третьем столбце стихов зарисовка ступни: 23 июля празднуется Почаевская икона Божией Матери, характерная изображением отпечатка стопы Богородицы.

  22 июля 1835 года может показаться отправным моментом в замысле перевода из Саути, датою "благовестного виденья". Дата же под стихотворением "Отцы пустынники..." - "22 июля 1836" оказывается воспоминанием о "благовестном виденье" явившегося в "чудном сне" Святого Серафима Саровского. Так это или иначе, пушкинский рисунок изображает отнюдь не видение, а наяву им виденного живого реального Старца. Об этом красноречиво говорят многие детали, запечатленные в зарисовке, и, в особенности, эта подчеркнуто черная чернота, всегда окружающая Старца в его земной жизни. Чернота эта изображена сгустками вполне отчетливых конфигураций, напоминающих "бесов изображенья". Особенно выразительно пятно перед Старцем в виде вертикально сидящего на задних лапах медведя (темный дух, но вместе как бы и добрый, как бы признающий святость Святого, покоряющийся ему). И в этом тоже можно видеть отражение одной из реалий; можно предположить, что Пушкин слышал рассказы о медведе, приходившем к Святому Серафиму.

1. Последний год жизни Пушкина. /Сост. В. Кунин. - М.: Правда, 1988. С.181.

2. Е. Поселянин. Преподобный Серафим Саровский Чудотворец. СПб., 1908. С. 82.

3. Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. 2-е изд. 1988. С.96.

4. Е. Поселянин. С.31.

Там же - С.89-90.

5. Сайгаков В.А. Третий перевод из Саути // Пушкин. Исследования и материалы. СПб: Наука, 1991. T.XIV. С.102.

6. См. нашу статью "Пушкин и Святцы" во II выпуске данной серии и в книге "Духовный труженик". СПб: Наука, 1999.

Л.А.Краваль