От составителя

Жизнеописание генерал-фельдмаршала и генералиссимуса Князя Александра Васильевича Италийского, графа Суворова-Рымникского

Род Суворова, детство и время до боевой службы

Семилетняя война

Первая Польская война

Первая Турецкая война

Усмирение Пугачевского бунта

Крым и Кубань

Вторая Турецкая война

Деятельность Суворова в Финляндии и Польше

Жизнь Суворова в деревне и Итальянский поход

Возвращение в Россию, болезнь и смерть Суворова

Суворов, как полководец и человек

Снигирь

М.Н.Пыляев. День генералиссимуса Суворова

А. В. Суворов. Наука побеждать. Разговор с солдатами их языком

Комментарии В. С. Лопатина

Переписка А. В. Суворова

Письма А. В. Суворова к дочери Наталье (Суворочке)

Высказывания и афоризмы Суворова

Рассказы о Суворове

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Жизнь Суворова стала легендой.

Жизнь Суворова окутана былями и небылицами.

Жизнь Суворова создана им самим.

На взлете своей военной карьеры Суворов написал, что происходит из шведского дворянского рода. Почти два столетия люди это повторяли и только недавно выяснилось, что его предки были выходцами из новгородских земель, так что Суворов был настоящий "природный русак". Многие десятилетия народная молва приписывала своему любимому "чудо-богатырю" то, чего не было. В обиход вошли многие знаменитые "суворовские" высказывания, которые Суворов не произносил, расхожими стали многочисленные истории о нем. Конечно, это часто случается с великими людьми. Но Суворов за свою жизнь успел сделать столько, что сейчас трудно отделить правду от вымысла. Да и нужно ли это делать. Может, лучше взять в пример его жизнь, как он сам советовал брать пример с великих мужей древности, и пойти за ним. Любить Бога, а значит бороться со злом и неправдой, как это делал Суворов. Любить свое Отечество, как любил его Суворов, в любой миг готовый отдать жизнь свою для его блага. Подражать Суворову в любви к людям, его ненависти к войне, его умению воевать, его жажде к деятельности, его тяге к творчеству... Во всем, за что брался Суворов, виден его гений: гениальный полководец, талантливый писатель, блистательный поэт... Личность! Человек! Ангел!

Прочтите эту книгу, и ваше сердце начнет биться в такт с сердцем Героя, и ваш взор увидит иные Дали, ваши уста станут шептать, как заклинание: “торопись делать добро”, и тогда о вас скажут то, что сказал Ростопчин Суворову: “Государь произвел Вас в генералиссимусы и изволил сказать: “Это много для другого, а ему мало. Ему быть Ангелом”.
Ю.М.Гупало

Составитель выражает благодарность старшему научному сотруднику музея им. А. В Суворова в Санкт-Петербурге Борису Васильевичу Галенко за помощь, оказанную при составлении данного сборника.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

генерал-фельдмаршала и генералиссимуса, князя италийского, ГРАФА Суворова-Рымникского

Истинная слава не может быть отыскана.
Она проистекает из самопожертвования
на пользу блага общего.
Доброе имя должно быть
у каждого честного человека.
Лично я видел это доброе имя в славе
моего Отечества.
Мои успехи имели исключительной целью его благоденствие.
Горжусь, что я русский.
А.В.Суворов

РОД СУВОРОВА, ДЕТСТВО И ВРЕМЯ ДО БОЕВОЙ СЛУЖБЫ

Родоначальником рода Суворовых был шведский дворянин Юд Сувор, приехавший в Россию при царе Михаиле Федоровиче в 1622 году. Отец нашего великого полководца был крестник Петра Великого и считался одним из образованных людей своего времени. Александр Васильевич родился 13 ноября 1729 года в Москве. Он рано лишился матери. Тем не менее первые 13—14 лет прошли под ее непосредственным наблюдением, при полном невмешательстве отца, Василия Ивановича, всецело поглощенного хозяйственными делами по своему имению. Отец, видя слабое телесное развитие своего сына, решил посвятить его не военной, а гражданской деятельности. Между тем в мальчике еще с детства все больше обнаруживалось пристрастие к военному делу: он любил читать и слушать рассказы о древних и новых полководцах. Вопреки воле отца он предавался разнообразному учению, укреплял слабое тело движением, верховой ездой, перенесением холода и трудов и приобрел познания, необходимые офицеру.

Выговоры и замечания Василия Ивановича привели лишь к тому, что мальчик совсем замкнулся в том мире, с которым он так сроднился и которым дорожил больше всего на свете.

В конце концов отец совершенно махнул на него рукой и дал полную свободу сыну заниматься военными науками. Счастливая случайность помогла Суворову привести в исполнение его заветную мечту. Однажды к отцу Суворова приехал его старый знакомый, генерал Ганнибал. Отец, беседуя с гостем, рассказал ему о странностях сына: “Посмотри, братец, — сказал ему Василий Иванович, — посмотри, зачем прячется шалун от гостей и что он делает?” Ганнибал неожиданно вошел в комнату Суворова и застал его обложенным книгами и планами. Восхищенный знаниями Суворова, он обнял его и воскликнул: “Если бы жив был наш батюшка Петр Алексеевич, он поцеловал бы тебя в голову и порадовался бы на тебя!” Возвратясь к отцу Суворова, старик сказал ему, улыбаясь: “Оставь, брат Василий Иванович, сына своего с его гостями, — он пойдет подальше нас с тобой!” С этого времени мальчику была предоставлена полная свобода выбора занятий.

В 1742 году Суворов, двенадцати лет, был записан рядовым в гвардейский Семеновский полк. Но поступил он туда только через три года, когда ему исполнилось 15 лет.

Еще в одиннадцатилетнем возрасте Суворов немного изучил некоторые новые языки. Путем же чтения Александр Васильевич успел до поступления в полк познакомиться с трудами Плутарха, Корнелия Непота, Александра Македонского, Цезаря, Ганнибала и других наиболее замечательных полководцев.

Поступив на службу, он в короткое время приобрел навык к фронтовой службе, научился верховой езде, фехтованию. Через семь лет солдатской службы, Суворов получил первый офицерский чин. Будучи солдатом, он сам чистил амуницию, ходил в караулы, вместе жил с солдатами, а между службой старался себя образовать и развить. Он утверждал, что “выправка военная и маршировка солдатская необходимы хорошему войску”. Короче говоря, он был образцовым солдатом во всех отношениях, так что лучше самых крепких здоровяков переносил всевозможные лишения, усталость, голод, холод и прочее. Он и сам не раз с гордостью вспоминал, что первую награду получил за то, “что был лихой солдат”. Однажды летом Семеновский полк содержал караулы в Петергофе. Суворов, наряженный в карауле, стоял у Монплезира и, несмотря на свой малый рост, так ловко отдавал честь императрице, гулявшей по саду, что она остановилась, посмотрела на него и спросила, как его зовут. Услыхав, что он сын Василия Ивановича Суворова, которого она знала, вынула серебряный рубль с намерением отдать его Суворову. “Государыня! Не возьму, — сказал ей почтительно Суворов, — закон запрещает брать деньги, стоя на часах”. — “Молодец!” — ответила императрица, потрепала его по щеке, дала поцеловать свою руку и положила рубль на землю, сказав: “Возьми, когда сменишься!” Суворов всю жизнь берег эту монету.

Вследствие детального знакомства с солдатами и их жизнью Суворов открыл в русских солдатах драгоценные качества души и так привязался к ним, что относился к солдатам не как к бессловесному стаду, но как к радушным существам и руководил ими так, что от немногих слов его вспыхивало и ярко горело солдатское сердце. Вот почему Суворов-капрал и Суворов-непобедимый генералиссимус все-таки оставался одним и тем же солдатом, так как ему всегда были близки и дороги солдатские интересы, скорби и нужды.

По производству в офицеры А. В. Суворов был переведен поручиком из Семеновского в пехотный Ингерманландский полк. Потом был произведен в обер-провиант-мейстеры и послан в Новгород (1756 г.).

Но несмотря на эти повышения, Суворов все-таки отстал от своих товарищей по службе, которые к этому времени уже занимали более высокие посты. Тем не менее Суворов не жалел об этом и не раз говорил: “Я не прыгал смолоду и зато теперь прыгаю”.

И, действительно, он не только наверстал потерянное, но даже далеко обогнал длинный ряд лиц, которые при его производстве в офицеры были в генеральских чинах.

СЕМИЛЕТНЯЯ ВОЙНА

Боевую службу А. В. Суворов начал в Семилетнюю войну (1756-1763 гг.), которую вели Австрия, Франция, Швеция, Саксония, Польша и присоединившаяся затем Россия против Пруссии. Поводом к этой войне послужило следующее обстоятельство: после смерти Вильгельма на прусский престол вступил Фридрих Великий. При нем Пруссия быстро начала возвышаться, и он своими первыми победами довел Австрию до унизительного положения. Императрица Австрии Мария-Терезия при первом удобном случае решилась ему отомстить. До этого времени Австрия находилась в постоянной вражде с Францией. Но теперь эти враги помирились и сделались союзниками. Франция же, бывшая до этого союза в дружбе с Пруссией, стала ее врагом. Этот странный союз и вражда произошли только из-за личных неудовольствий и вражды лиц, находившихся во главе правления во Франции против Фридриха Великого. Узнав о таком союзном договоре против Пруссии, Фридрих в августе 1756 года внезапно вторгся в Саксонию с 60000-м войском и занял Дрезден. Таким образом началась Семилетняя война.

Первым делом, в котором пришлось участвовать Суворову, было сражение при Кунерсдорфе (близ Франкфурта-на-Одере). Фридрих потерпел жестокое поражение, был в отчаянии и считал все потерянным, так что думал лишить себя жизни. Надо заметить, что русская армия находилась под начальством Салтыкова. Он не воспользовался своей победой и неизвестно почему отступил. Удивленный этим, Суворов сказал Фермеру, бывшему главнокомандующему русской армией: “На месте главнокомандующего я бы сейчас пошел на Берлин” Как оказалось, этого ожидал и Фридрих, который писал королеве, чтобы она уехала из Берлина с семейством и перевезла бы архивы в Потсдам, так как Берлин, может быть, вынужден будет сдаться неприятелю

Хотя те битвы, в которых приходилось участвовать Суворову, были незначительны, тем не менее он успел обратить на себя внимание многих, в том числе и генерала Берга. Последний, получив себе в командование летучий отряд, начал просить Суворова к себе, к которому и был скоро причислен. Летучий отряд Берга, прикрывая отступление русских войск, двинулся к Бреславлю. Во время этого похода Суворов неоднократно имел случай выказать свой талант прекрасного, дальновидного полководца. Так например, Суворов с полковником Текелли, находясь в голове Бергова корпуса, неожиданным набегом захватил Вальштатский монастырь и истребил бывшие в нем запасы сена. При Бунцельвице, где соединились армии союзников, Суворов с казаками беспрерывно тревожил прусский лагерь и однажды с небольшим числом казаков захватил прусский пикет, отбил посланный против него отряд гусар и в пылу преследования их достиг неприятельских окопов, так что мог рассмотреть палатки королевской квартиры в лагере. Этот поход окончился занятием Гальнау, где Суворов получил две раны. Так как лекарей не было, он сам примочил раны вином и перевязал их. После выздоровления ему поручили начальство над Тверским драгунским полком и послали отбить вылазку, сделанную из Колберга, где под Суворовым была убита лошадь. Закончил свои подвиги Суворов нападением на Платена, вынудив пруссаков отступить с обозом к местечку Треппау. Наконец Колберг сдался. Тогда Суворову было поручено начальство над Архангелогородским полком и он был представлен Румянцевым к награде за “быстроту при рекогносцировке, за отважность в битве и хладнокровие в опасности” (отзыв Берга о Суворове).

Неожиданное событие положило конец войне. 25 декабря 1761 года скончалась императрица Елизавета Петровна. Наследник ее, император Петр III, не только прекратил войну с Фридрихом, но, преклоняясь перед его славой, заключил с ним союз против Австрии. Фридрих торжествовал, но радость его была непродолжительна, и 28 июня, после скоропостижной смерти Петра III, на престол вступила императрица Екатерина II, которая совершенно отказалась от всякого союза, не видя в нем решительно никаких выгод для России. Война прекратилась Губертсбургским миром (1703 г.). Каждая держава осталась при своем, за исключением огромных потерь деньгами и людьми.

Суворов до окончания войны находился в действующей армии. После взятия Колберга он был прислан в Петербург с донесениями, представлялся императрице и был переведен в Суздальский полк, который стоял на квартирах в Новой Ладоге. Впоследствии Суворов не раз вспоминал свои первые боевые годы. Так, например, во время одного развода, который был сделан Фанагорийскому полку, он обратился к солдатам с такими словами: “Дети, богатыри мои, а помните, как в Семилетнюю войну с одним эскадроном гнали целый полк?” Эти слова Суворов произнес в присутствии прусского генерала, который находился при нем.

В это время к нему подошел с рапортом гренадер полка. Увидев огромного солдата, Суворов испуганно отскочил и крикнул, указывая на него: “Боюсь!.. Боюсь!.. Он страшен!” Затем спросил у гренадера: “Может ли он на свой штык взять полдюжины немцев?” “Этого мало, ваше сиятельство, — быстро ответил вестовой, — я справлюсь и с дюжиной”. “Помилуй Бог, ты чудо-богатырь!” — сказал Суворов и велел адъютанту наградить его, а сам, между тем, обратясь к иностранным генералам, бывшим тут же, продолжал: “Помилуй Бог! У меня все чудо-богатыри: колют по дюжинам. Этот гренадер сейчас сказал, что ему полдюжины мало”.

ПЕРВАЯ ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА

Со времен Петра Великого в Польше утвердилось политическое влияние России, и православное население начало обращаться к русскому правительству с жалобами на религиозные преследования. Но представления русских послов и резидентов в Варшаве в пользу православных оставались почти без последствий: польское правительство, по своему бессилию, ничего не могло сделать. Екатерина II решила прекратить беспорядки в Польше и после смерти Августа III (1763 г.) назначила королем Станислава Понятовского. Его избрание обрадовало истинных патриотов, так как с согласия Екатерины II было уничтожено злоупотребление гибельной свободой голосов (liberum veto). Но возвышению Станислава завидовали его личные враги, к тому ж Станислав боялся их и не решался на открытую дружбу с Екатериной II. Заискивая перед императрицей, Станислав имел в то же время тайные сношения с Австрией. Екатерина вознегодовала и перешла на сторону противников Станислава.

Посол Екатерины князь Репнин явился вполне самовластным на сейме 1766 года, на котором Станислав и его робкие друзья подписывали то, что диктовал им Репнин. Тогда вся Польша, друзья и враги, все вознегодовали на Станислава. Польша была готова к восстанию. В лице Адама Красинского, человека необыкновенного ума, нашелся предводитель.

Помощником же его был Пулавский, человек неподкупной любви к отечеству и непобедимый в мужестве.

Пулавский и его сообщники тайно набирали дружины. Опасаясь, что Репнин все узнает и предупредит восстание, он согласился начать его, не дожидаясь окончания медленных переговоров Красинского с Австрией и Пруссией. И вот 29 февраля 1768 года главные предводители, соединившись в Баре, издали воззвание к полякам, объявив себя конфедератами, Станислава же, как изменника отечеству, — лишенным престола. Узнав об этом, Репнин открыл военные действия. Плохо вооруженные отряды конфедератов, состоявшие под начальством нескольких вождей, почти независимых друг от друга, не могли устоять против регулярных войск. Спустя четыре года конфедерация была уничтожена и по общему соглашению России, Пруссии и Австрии Польша была разделена (1773 г.)

В этой войне отличился и наш знаменитый полководец и вполне оправдал выбор императрицы. Произведенный 22 сентября 1768 года в бригадиры и получив приказ “о немедленном выступлении и поспешном следовании”, он выступил и в течение месяца прошел с полком более 1000 верст. Весной 1769 года Суворов явился в Польшу и целых 4 года провел там в беспрерывных битвах, укрощая вооруженные силы конфедератов, со стремительной быстротой переходя из одного конца страны в другой и повсюду разбивая поляков, постоянно вновь собиравшихся. В 1771 году он уничтожил польский отряд под Ляндскроною, разбил конфедератов у Замостья, затем быстро переправился в Литву и рассеял войско Очинского. В следующем году освободил Краков, захваченный поляками и французами. Этими победами он ослабил силы конфедератов, которые вынуждены были смириться.

За усмирение польского восстания Суворов был произведен в генерал-майоры, а кроме того за взятие Кракова пожалован 1000 червонцами. Войскам же, участвовавшим в деле, Екатерина II назначила для раздачи 10000 рублей.

ПЕРВАЯ ТУРЕЦКАЯ ВОИНА

Тем временем Турецкая война, начавшаяся в 1769 году одновременно с польским восстанием, продолжалась. Главнокомандующий русской армией генерал Румянцев разбил турок и татар в двух решительных битвах при Ларе и реке Кагуле, где 17000 русских нанесли полное поражение турецкой армии численностью 150000 и 100000 человек соответственно. Румянцев брал турецкие крепости одну за другой. Граф Орлов, командовавший русским флотом, разбив турецкий флот в архипелаге, заставил турок укрыться в Чесменской гавани, где и сжег дотла всю их флотилию. Тогда турки заговорили о мире и начались переговоры. Хотя Румянцев своими победами и заставил султана просить мира, но предложенные Екатериною условия были таковы, что султан решился лучше продолжать войну, чем согласиться на них. Война возобновилась с еще большим ожесточением.

Суворов, находившийся в то время в Финляндии, слышал, что переговоры не удались и, томясь в бездействии, начал просить о зачислении себя в действующую армию. В 1773 году Суворов появился на театре турецкой войны. Представившись в Яссах графу Румянцеву, Суворов получил назначение в дивизию генерал-поручика графа Салтыкова, который послал его с небольшим отрядом войск наблюдать за турками в Туртукае. Суворов обратил внимание Салтыкова на крайнюю малочисленность своего отряда: около 500 человек пехоты против четырехтысячного отряда турок. Но просьба Суворова была оставлена без внимания. Тем не менее 6 мая Суворов произвел разведки на Туртукай, причем опрокинул и обратил в бегство отряды турок (около 900 человек). Не дав неприятелю опомниться, Суворов в эту же ночь назначил ночную атаку. Надо заметить, что решаясь на такое предприятие, Суворов хорошо знал, что у этих лагерей помимо многочисленного войска имелись еще и четыре сильные батареи, занимавшие самые выгодные позиции. Ночью совершилась переправа через Дунай. Один за другим были взяты три неприятельских лагеря с их батареями, а затем — горы Туртукай. Донесение Суворова фельдмаршалу состояло из двух строк:

“Слава Богу, слава вам! Туртукай взят и я там”.

Во время этой битвы, при атаке батареи, разорвало турецкую пушку и осколками сильно ранило Суворова в правую ногу.

Надо заметить, что взятие Туртукая Суворов произвел самовольно, без ведома главнокомандующего, который приказал ему произвести только разведки около Туртукая. Румянцев, раздраженный как плохими событиями на войне, так и самовольными действиями Суворова, вызвал его в главную квартиру. После строгого выговора Суворов был лишен командования, отдан под военный суд и осужден на смерть за ослушание. Больной лихорадкой, страдая от полученной при Туртукае контузии, Суворов жил в Бухаресте, когда неожиданно узнал, что решение военного суда отправлено к императрице, а ему велено опять явиться к Салтыкову.

Решение императрицы не заставило себя долго ждать. Препровождая к ней приговор суда, Румянцев препроводил и стихи Суворова, прибавляя, что посылает “беспримерный лаконизм беспримерного Суворова”. Екатерина в остроумной шутке узнала своего Диогена, подписала на приговоре: “Победителя не судят” и прислала Суворову крест св. Георгия II степени за храброе и мужественное дело.

Румянцев вынужден был скрыть свою досаду, а видя благоволение императрицы к Суворову, и вовсе изменил обхождение с ним: “изъявил ему свою благосклонность”, перевел в главный корпус и поручил самое опасное дело — велел охранять Гирсово, занимаемое русскими за Дунаем. Суворов, укрепив Гирсово, отбил сильное нападение турок.

Несмотря на отдельные победы Суворова, события на театре войны продвигались вперед очень медленно. Румянцев все не решался прибегнуть к решительным мерам и бездействовал. Видя, что ему нечего делать в армии, Суворов с наступлением зимы взял отпуск и всю зиму прожил в Киеве.

К началу 1774 года Суворов, пожалованный в генерал-поручики, по воле императрицы вновь явился в армию. Румянцев разделил армию на три корпуса. Центральный, под его личным начальством, должен был перейти за Дунай и опять обложить Силистрию; правый корпус под начальством Салтыкова — осадить Рущук, а левый, командуемый генерал-поручиком Каменским — пойти налево, стараясь вытеснить главную турецкую армию из Шумлы. Назначение Суворова показало явное нерасположение к нему Румянцева. Сперва его оставили в резервах и поручили ему наблюдение за Дунайским берегом от Гирисова до Силистрии. Затем был отдан приказ присоединиться Суворову к корпусу Каменского и состоять под его начальством, как генерала, старшего по чину (Каменский был произведен в генерал-поручики всего годом раньше Суворова). Несмотря на такую явную несправедливость (так как здесь ни о каком старшинстве не могло быть речи, потому что оба они были в чине генерал-поручиков, боевое же прошлое Суворова было неизмеримо выше Каменского), Суворов безропотно принял это приказание, но опять действуя самостоятельно, не получив никакого приказа от Каменского, разбил на голову двадцатипятитысячный корпус турок при Козлуджи. Каменский и не думал упрекать Суворова в непослушании, а поступил гораздо хуже — приписал успех битвы себе, сообщив Румянцеву о “славной Козлуджийской победе”. Румянцев усердно поздравлял и благодарил Каменского, а возмущенный до глубины души Суворов объявил, что по болезни служить более не может. Он явился в Фокшанах к Румянцеву, снова получил увольнение и отправился в Яссы, решив не возвращаться больше под знамена Кагульского победителя.

Между тем Каменский неожиданным переходом на цареградскую дорогу так испугал турок, что великий визирь поспешил вновь просить мира. Не осмеливаясь обнаружить слабость своей армии, Румянцев выехал к посланному визиря в селение Кучук-Кайнарджи и ровно через семь часов был заключен мир. Это было 10 июля 1774 года. По этому миру Россия приобрела часть Азовских и Черноморских берегов, русским купеческим кораблям открыто свободное плавание по Средиземному морю, Крымские, Буджакские и Кубанские татары объявлены независимыми от Турции, а султан за военные издержки должен был уплатить 4500000 рублей. Румянцев был по-царски награжден Екатериною, а Суворов был награжден шпагой с брильянтами.

УСМИРЕНИЕ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА

При царе Михаиле Федоровиче Яицкие казаки признали царскую власть, но худо подчинялись уставам и беспрерывно продолжали буйствовать, подкрепляемые различными раскольниками, гонимыми с разных мест России злоумышленниками и различными вольными гуляками. А с 1762 года, стесненные строгими постановлениями, явно забунтовали. Самый же разгар бунта произошел в 1771 году, когда дело дошло до того, что было послано на Яике войско. Бунт был подавлен, казаки смирились, но начали ждать подходящего предводителя, который вскоре и явился в лице донского казака Емельяна Пугачева, отличавшегося храбростью, ловкостью и умом. Пугачев служил в Семилетнюю войну, участвовал в Турецкой войне, после взятия Паниным Бендер за отличие был пожалован есаулом. Он явился на Яике и назвался мнимоумершим Петром III. Соблазняя народ различными обещаниями, Пугачев собрал несколько сот человек и поднял знамя восстания. Шайка его, разрастаясь все больше и больше, дошла до таких размеров, что мятеж угрожал уже всей восточной окраине европейской России. Казацкий отряд, высланный против мятежников, перешел на их сторону. Яицкий Городок был первой крепостью, сдавшейся им без боя. Атаман ее хотел защищаться, но казаки приняли Пугачева с колокольным звоном и хлебом-солью, а верного атамана он велел повесить. Императрица отправила генерала Карро усмирить волнение. Пугачев разбил его, и тогда всей Волгой обуял мятеж. Повсюду резали, грабили помещиков и дворян, убивали людей, верных царице. Присылка письма или появление посланцев Пугачева подымали целые селения. Императрица, видя усиливающийся мятеж, отправила тогда на Волгу генерала Бибикова. Последний энергично принялся за дело и хотя имел чрезвычайно малое число войск (так как русское войско находилось на Дунае, в Польше и охраняло шведские границы), тем не менее разбил злодея. Пугачев бежал, но бунт не прекратился.

В апреле 1774 года неожиданно скончался Бибиков. Его кончина вновь поправила дело Пугачева. Он стал еще нахальнее: бросился на Казань, разграбил и сжег ее, затем взял Пензу, Саратов и Саранск и поднял все Поволжье. Правительство вынуждено было послать еще большее войско, а для управления им выбрать опытного полководца. Выбор пал на графа П. Н. Панина, в помощь которому предназначен был Суворов. По первому требованию он явился в Москву, повидался там с женой и отцом и тотчас, согласно распоряжению, оставленному П. И. Паниным, помчался на перекладной, в одном кафтане без всякого багажа, в имение, где проживал Панин. Повидавшись с ним и получив инструкцию и полномочия, Суворов в тот же день отправился в путь через Арзамас, Пензу и Саратов. За такое быстрое выполнение приказания императрица Екатерина поблагодарила его в письме. “Видя из письма графа Панина, — писала она, — что вы приехали к нему так скоро и налегке, что кроме испытанного усердия вашего к службе иного экипажа при себе не имеете, и тот же час отправились паки на поражение врага, за такую хваля достойную, проворную езду весьма благодарю... Знаю, что ревность ваша проводником вам служила, и ни малейшего сомнения не полагаю, что призвав Бога в помощь, преуспеете вы истребить злодея славы отечества вашего и общего покоя, гудя по природной вашей храбрости и предприимчивости, но дабы вы скорее нужным экипажем снабдиться могли, посылаю вам 2000 червонцев”.

В Саратове Суворов узнал, что Михельсон разбил толпы Пугачева под Царицыным, но Пугачев бежал за Волгу и находится там с несколькими сотнями казаков. Не смея никому доверить поимки злодея, Суворов решился сам преследовать его. Поспешно придя в Царицын, он составил легкий отряд из 300 пехотинцев, посаженных на лошадей, двух эскадронов конницы, 200 казаков и двух пушек и переправился с ними за Волгу около рек Большого и Малого Узеней. Скоро Суворов узнал от раскольников, что Пугачева поймали. Пугачев, преследуемый со всех сторон, хотел бежать к киргизам, но его товарищи, надеясь испросить себе помилование, решились предать его.

Мрачный Пугачев сидел в крестьянской избе в Узенце, около него лежало на столе оружие. Три казака бросились на него и, несмотря на отчаянное сопротивление, схватили и отправили его в Уральск. Суворов тотчас отправился туда, и уральский комендант Симонов сдал Пугачева Суворову. Пугачев был посажен в клетку, поставленную на двухколесную телегу, и под конвоем трех рот, 200 казаков и двух пушек Суворов повез Пугачева в Симбирск, где отдал своего пленника Панину. Под сильным прикрытием повезли Пугачева в Москву, где судили и казнили его 10 января 1775 года. Из Саратова Суворов отправился в Москву для свидания с женой.

Панин, донося о поимке Пугачева, восхвалял энергичную погоню за ним Суворова. В ответ на это Екатерина написала Панину следующее: “Отпуск его к Москве, на короткое время, к магниту, его притягивающему, я полагаю малою отрадою после стольких трудов”. Но пугачевщина еще не была прекращена. Суворову опять было поручено усмирение края. Вся зима была употреблена им на это невообразимо трудное дело.

Летом 1775 года умер отец Суворова. Суворов приехал в Москву, где в это время Екатерина II праздновала мир после удачных войн. Суворову была пожалована золотая шпага, осыпанная бриллиантами. Императрица назначила его начальником войск в Петербурге, но Суворов просил остаться в Москве для устройства домашних дел и прожил там более года.

КРЫМ И КУБАНЬ

Крымское ханство, признанное по Кучук-Кайнарджийскому миру независимым от Турции, не могло долго сохранять свою самостоятельность вследствие двух противоположных влияний Турции и России. Когда у татар начались междоусобицы и свержения ханов, русские вмешались во внутренние дела полуострова и возвели на престол Шагин-Гирея. Право вмешательства русских в татарские дела давало возможность России держать татар в своих руках и постепенно присоединять Крым и Черноморское побережье. Одним из действующих лиц в этом важном деле был Суворов. Он был назначен в отряд князя Прозоровского и ему были поручены все войска, находившиеся в Крыму и в низовьях Днепра. В это время сильный турецкий флот шел к полуострову с намерением возмутить там татар и помочь им изгнать с полуострова русское войско. Услышав о выходе в море турецкого флота, Суворов отправился с ханом обозревать приморские места, где учредил караулы по берегам и ждал появления турок. Турецким кораблям, подошедшим к местечку Ахиатре, где теперь Севастополь, не позволили войти в гавань. Турки потребовали объяснения, почему русские войска занимают Крым и русские корабли находятся в Крымских гаванях. Суворов объяснил, что беспорядки в Крыму принудили хана просить помощи у российской императрицы, и для безопасности его она прислала флот и войско. Затем он прибавил, что когда спокойствие будет восстановлено, русские войска очистят Крым, но теперь ни в коем случае не допустит высадки турецких войск на Крымском полуострове, так как видит в этом явное нарушение мирных трактатов и что он в случае насильственной вылазки вынужден будет употребить силу. Хан подтвердил все слова Суворова. Между тем была поставлена новая важная мера — увеличить народонаселение по берегу Азовского моря. Решили переселить около 30000 армянских и греческих христиан из Крыма. Хан не смел противиться. Тех из его приближенных, которые спорили, Суворов именем Хана взял под стражу.

Видя невозможность устранить Крым от владычества русских, султан признал ханом Шагин-Гирея, и летом 1779 года русские войска выступили из Крыма, оставив сильные отряды в Керчи, Еникале и Кинбурне. Зимой императрица вызвала Суворова в Петербург, где он был принят очень милостиво и награжден 24 декабря 1779 года бриллиантовой звездой Св. Александра Невского “в знак памяти”, как она о том выразилась. После этого Суворову было дано новое поручение — ему надлежало отправиться в Астрахань и принять начальство над войсками по Волге. Около двух лет пришлось томиться Суворову в Астрахани в ожидании какого-либо определенного дела, так что этот мужественный человек наконец с отчаянием завопил: “Боже мой, долго ли меня в таком тиранстве будут томить!” На все настойчивые просьбы о переводе из Астрахани он получал уклончивый ответ. Затем его перевели в Казань на несколько месяцев, а в августе 1782 года императрица велела ему вести казанскую дивизию к устью Днепра. Предлогом похода был бунт крымцев против Шагин-Гирея. Близкий родственник хана, подстрекаемый турками, возмутил татар. Хан бежал в Кафу, оттуда на Дон и просил помощи у русских. Тогда русские войска вступили в Крым, быстро подавили мятеж и восстановили Шагин-Гирея на престоле.

Наступило время покорения Крыма и ногайских земель. Это произошло под непосредственным руководством Потемкина, который как только прибыл в Херсон к месту своего служения, так сразу потребовал к себе Суворова. Оттуда он был отправлен на Кубань с поручением подготовить присоединение ногайских татар к России и помешать подкреплению их со стороны Турции. Но потом Суворов вновь был вызван в Херсон и по возвращении начал приводить в исполнение данное ему поручение. На случай мятежа он принял все меры охранения, укрепив пограничные редуты и крепости. Затем Суворов пригласил к себе на праздник в Ейск именитых ногайцев и здесь объявил им, что крымский хан Шагин-Гирей слагает с себя ханское звание и передает русской императрице владычество над всеми татарами. Так как еще раньше хитрой политикой Суворов сумел расположить к России ногайцев, то среди гостей было много относившихся дружелюбно к России. Они повлияли на остальных и постановили, что все ногайцы съедутся в Ейск для выслушивания отречения хана и присяги русской императрице, для чего был выбран день вступления на престол императрицы Екатерины. За присоединение ногайских татар Суворов получил орден Св. Владимира первой степени.

Но вскоре среди ногайцев обнаружилось сильное волнение. Сам Шагин-Гирей вследствие упреков и проклятий со стороны мусульманского духовенства бежал из Крыма к мятежникам. Русское войско, отправленное под начальством Суворова, рассеяло ногайские полчища. Султан Тав, который предводительствовал ногайцами, осадил город Ейск, но встретив упорное сопротивление, удалился за Кубань. Суворов погнался за ним и настиг его около крепости Кременчика. Ногайцы защищались с отчаянием, но были разбиты. В этом сражении со стороны ногайцев пало до 4000 человек и около 700 было взято в плен. Громадное впечатление произвел этот разгром на татар. Б ольшинство татарских мурз послали Суворову в знак покорности свои белые знамена, раскаялись и обещали вернуться на прежние кочевья. На зиму Суворов отправился в крепость Св. Дмитрия к своей семье. В феврале 1784 года он получил известие, что Порта признала подданство Крыма и Кубани русской императрице. После этого он получил приказание сдать кубанские войска и был переведен для начальствования Владимирской дивизией. Более года прожил Суворов в селе Ундоле, находящемся недалеко от Владимира. В начале же 1875-го Потемкин назначил Суворова командиром Петербургской дивизии. В Петербурге он был милостиво принят императрицей, которая призывала его к себе и советовалась с ним. В 1876 году он был пожалован в генерал-аншефы и ему было приказано принять начальство над корпусом, который находился около Кременчуга на Днепре.

вторая турецкая война

Потеря Крыма и Кубани для Турции была слишком чувствительна. Весь турецкий народ требовал возвращения этих областей. К тому же Англия и Пруссия исподволь подстрекали Турцию объявить войну России. Тогда турецкий султан предъявил несколько нелепых требований русскому послу и, получив от него отказ, объявил 13 августа 1787 года войну России. Были образованы две армии, одна под начальством Румянцева, а другая, называвшаяся Екатеринославскою, под начальством Потемкина, бывшего тогда уже фельдмаршалом. Но его личные подвиги ограничились завоеванием Очакова после трудной и дорого стоившей осады (1788 г.). Слава же этой войны принадлежит Суворову, который совершил целый ряд громких подвигов. Его отряд, находясь между Херсоном и Кинбурном, должен был прикрывать Крым. Он укрепил Кинбурн. Два раза турки пытались высадиться, но их попытки не увенчались успехом. Началась сильная бомбардировка крепости Кинбурн. На следующий день огонь турецкий еще больше усилился, и рано утром с Кинбурнской крепости стало заметно передвижение турецких войск. Суворов запретил своей артиллерии отвечать на их выстрелы и не мешать их высадке, объясняя свои действия словами: “Пусть все вылезут”. Между тем турецкие суда, подплывая к берегу, немедленно вбивали для ограждения от выстрелов сваи. Эти работы никем не нарушались: в крепости, по-видимому, все казалось спокойным. После полудня началось наступление турок. Весь отряд, которому было поручено отстоять Кинбурн, состоял из 1000 человек пехоты и 4 казачьих полков. Суворов всецело полагался на то, что внезапность удара послужит к легкой победе. Поэтому в одно время загремели выстрелы со стен крепости. Казаки ударили с флангов, и с крепости выступила пехота и бросилась в штыки. Турки пришли в замешательство и начали отступать. Бегающие по рядам дервиши пытались ободрить воинов. По приказанию Очаковского паши все турецкие суда после высадки войск немедленно отчаливали от берега. Так как не было спасения и путь к отступлению был отрезан, то турки отчаянно бросились в битву и поколебали русских. Тогда Суворов бросился вперед с криком: “Ребята, за мной”. Призыв любимого полководца так воодушевил русских, что турки были сбиты вторично, но, воротившись еще раз, произвели страшное нападение. Окружавшие Суворова били убиты или ранены. Сам же он был ранен картечью в бок и в левую руку. Наскоро омыв и перевязав раны, он вновь вернулся в битву и своим присутствием способствовал победе русских. За Кинбурнскую победу Екатерина наградила Суворова Андреевским орденом и Высочайшим рескриптом, где написала: “Вы заслужили его верой и верностью”.

Всю зиму Суворов провел в Кинбурне, готовясь к новому нападению турок. Весной Потемкин стянул к Очакову главные русские силы. В мае месяце к Очакову подошел сильный турецкий флот, а в начале июня небольшая русская эскадра, выйдя из гавани Глубокой и расположившись в пяти верстах от турецкого флота, была атакована турками. Турецкий флот потерпел поражение и отступил к Очаковскому берегу. Суворов, понимая важное стратегическое положение Кинбурнской косы и предвидя новое нападение турецкого флота на русскую эскадру, укрепил ее берег батареями. Его опасения вскоре сбылись: турки двинули свой флот на русские суда, но эта атака окончилась для них очень печально: потеряв 15 кораблей, они вынуждены были уйти в открытое море. Между тем Потемкин не согласился на предложение Суворова тотчас же штурмовать Очаков, надеясь, что турки, устрашенные поражением флота, скоро сами сдадутся. Суворов не скрывал своего неодобрения действий главнокомандующего. Между тем нерешительность русских ободрила турок. Они предпринимали сначала небольшие вылазки и наконец осмелились на крупную, которая была направлена как раз на тот отряд, которым командовал Суворов. Сперва победа склонялась на нашу сторону, но вдруг произошло неожиданное обстоятельство, изменившее ход дела: Суворов был ранен пулей в шею и вынужден был передать начальство генерал-поручику Бибикову. Во время боя Потемкин неоднократно приказывал отступить и наконец послал дежурного генерала к Суворову на перевязочный пункт с вопросом: “Как он осмелился без повеления завязать такое важное дело!”

Суворов ответил на это стихами: “Я на камушке сижу, На Очаков я гляжу”...

После такого дерзкого ответа Суворов не мог более оставаться под начальством Потемкина и совсем больной, страдая лихорадкою и обмороками, уехал в Кинбурн. В Кинбурнской крепости произошел взрыв в лаборатории, и Суворов получил несколько сильных ушибов в лицо, грудь, руку и ногу осколками бомбы, попавшей в его комнату. Потемкин четыре месяца простоял перед Очаковым в бездеятельности и наконец 15 декабря, после стольких усилий, взял штурмом Очаков. За это он был награжден орденом Георгия I степени, а Суворову было пожаловано бриллиантовое перо на каску с буквой “К”.

Из Кинбурна Суворов отправился в Херсон, а затем в Кременчуг. Потемкин же, помня письмо Суворова, при распределении генералов в 1789 году на театре военных действий вовсе не занес Суворова в списки. Оскорбленный Суворов приехал в Петербург и, благодаря императрицу за полученные им в течение предыдущего года знаки отличия, высказал свое горе: “Матушка, я — прописной!” — “Как это?” — спросила Екатерина. — “Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду”. Императрица сейчас же сама назначила его в армию Румянцева, который вскоре был сменен князем Репниным, а общее начальствование над обеими армиями поручено было Потемкину. Суворов получил дивизию, соседнюю с левым флангом Австрийской армии, которой начальствовал принц Кобургский.

Осман-паша, главный турецкий военачальник, двинул свои войска на Фокшаны, чтобы сперва рубить австрийцев, а затем обратиться на русских. Принц Кобургский обратился к Суворову с просьбой о помощи. Суворов тотчас выступил и через сутки, пройдя 50 верст по ужасной проселочной дороге, был на новом месте. Избегая свидания с Кобургом, вечером того же дня он написал ему короткую записку, где изложил план наступательных действий против турок. Хотя принц был старше Суворова в чинах, тем не менее принял его план, надеясь на опытность Суворова. На следующее утро союзная армия, перейдя реки Тротуш и Путну, направилась тремя колоннами на главный турецкий лагерь, находившийся у Фокшан. Дружные действия союзников, несмотря на их малочисленность (7000 русских и 18000 австрийских) много содействовали успеху битвы. Войско Османа-паши, разбитое наголову после шестнадцатичасового боя, бежало в беспорядке на Рымник и Бузео. После битвы Суворов и Кобургский, не видевшиеся раньше, братски расцеловались друг с другом, чему последовала и вся их свита.

За эту победу Суворов получил бриллиантовый крест и звезду ордена Андрея Первозванного, а от австрийского императора — богатую, усеянную бриллиантами, табакерку. Великий визирь после этого поражения успел вновь собрать большие войска и, переправившись около Браилова через Дунай, повел армию к Рымнику. Принц Кобургский снова попросил помощи у Суворова, последний немедленно выступил и дня через два соединился с австрийскими войсками. Неприятельская армия (115000 человек) более чем в четыре раза превосходила соединенные силы русских и австрийцев (около 25000). Несмотря на такое превосходство сил со стороны противника, Суворов решил неожиданно напасть на него. Союзники начали наступление ночью, переправились вброд через реку Рымну и при полной тишине двинулись двумя колоннами на турецкий лагерь. Битва началась с восходом солнца и продолжалась почти весь день. Турки были разбиты и обратились в дикое бегство. Напрасно великий визирь, который вследствие болезни ездил по рядам в коляске, употреблял все усилия, чтобы воодушевить турок; напрасно, забывая свою болезнь, он пересел на коня и, носясь по полю с Кораном в руке, убеждал бегущих, даже приказал стрелять в них из пушек — ничто не помогало. Тогда визирь в отчаянии сам бежал за реку.

Победа при Рымнике представляет собою одно из самых выдающихся дел Суворова. Этой победой он доказал, как можно побеждать не многочисленностью войска, а духом его. За Рымникскую победу Суворов получил графский титул с прибавлением “Рымникский”, орден Георгия I степени, бриллиантовый эполет и шпагу, осыпанную бриллиантами с надписью: “Победителю Визиря”. Кроме того австрийский император пожаловал ему графский титул Римской Империи.

В 1790 году Австрия под влиянием Пруссии вышла из союза с Россией. Новый великий визирь, собрав большие войска, вознамерился открыть новые военные действия. Между тем, в руках русских находилось много небольших крепостей. Необходимо было взять еще одну из первоклассных крепостей — Измаил. Крепость была безрезультатно обложена уже около двух месяцев. Потемкин назначил Суворова овладеть этой неприступной крепостью, предоставив ему самые широкие полномочия. Тотчас же по своем прибытии к Измаилу Суворов занялся обучением своих войск штурму, в чем сам принимал личное участие, показывая, как надо заваливать рвы фашинами, как подставлять к крепостным валам лестницу, и в короткий срок подготовил войско. Затем он послал к измаилскому сераксиру письмо с предложением сдать крепость и через 24 часа потребовал ответ. Но получив от адъютанта паши такой ответ: “Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил”, Суворов созвал военный совет, на котором было решено штурмовать Измаил 11 декабря. Накануне штурма был отдан приказ бомбардировать город. В три часа ночи при сильном тумане русские колонны двинулись к крепости и подошли на расстояние 300 шагов к крепостному валу. Около шести часов утра начался штурм одновременно со всех сторон, а к восьми часам утра вся ограда крепости находилась в руках русских. Турки защищались отчаянно и только суворовские богатыри смогли одолеть огромную турецкую армию, засевшую в крепости. К четырем часам пополудни крепость была очищена от турок, и Суворов донес о своей победе императрице: “Гордый Измаил у ног Вашего Императорского Величества”, а Потемкину: “Не было крепости крепче, не бывало обороны отчаяннее Измаила, но Измаил взят — поздравляю Ваше Сиятельство”. Взятие Измаила дорого обошлось русским: до 4000 русские потеряли убитыми, около 6000 ранеными, но гораздо более значительные потери понесли турки, у которых убитыми оказалось 26000 человек, раненых и пленных около 10000 человек. Шесть дней продолжалась очистка города от трупов. Суворов, оставив комендантом Измаила Кутузова, поехал в Яссы к Потемкину, который его уже давно ожидал. При свидании Потемкин встретил его словами: “Чем могу наградить тебя, Александр Васильевич?” Но получив неожиданный ответ: “Кроме Бога и матушки государыни меня никто не может наградить — я не купец и не торговаться с вами приехал”. Этим ответом Потемкин был оскорблен, и они расстались очень холодно. Отсюда Суворов отправился в Петербург и был пожалован в подполковники. Обласканный и одаренный императрицей, Суворов поручил Репнину заключить мир при первом случае, что и было исполнено им в Яссах. По этому миру Россия приобрела пространство между Бугом и Днестром и утвердила свое владычество на северных берегах Черного моря.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ СУВОРОВА В ФИНЛЯНДИИ И ПОЛЬШЕ

Из Ясс Суворов прибыл в Петербург и здесь убедился в злобной мести Потемкина. В Петербурге приготовлялось торжество в честь славных побед, которые были преимущественно совершены Суворовым, а потому чествование косвенным образом относилось к нему. Потемкин же, помня оскорбительные слова Суворова, отомстил ему. Празднество назначено было на 21 апреля, а Потемкин приказал Суворову от имени государыни 25 апреля объехать Финляндию до Шведской границы и проектировать систему пограничных укреплений. В Финляндии Суворов пробыл в течение двух лет, занимаясь постройкой крепостей и приводя в порядок тамошние войска. В 1792 году он был назначен начальником войск Екатеринославской губернии, Тавриды, где он занимался обучением войск. В этих трудах проводил он свое время, когда вновь был призван на новый театр военных действий — Польшу.

Поводом к новой польской войне послужил вторичный раздел Польши в 1793 году. Поляки вновь восстали под предводительством искусного военачальника Тадеуша Костюшко. Польский король объявил новых конфедератов бунтовщиками. Последние провозгласили Костюшко диктатором, заняли Варшаву и прогнали оттуда русский гарнизон. Русские отряды, разбросанные в разных концах польского края, были разъединены и потому не могли вовремя прекратить мятеж, а между тем под знамена Костюшко собралось большое войско. Как только Суворов получил приказание императрицы принять начальство над действующей армией Польши, он немедленно выступил из Немирова с отрядом и неожиданно наткнулся на корпус Сираковского, которого после упорной битвы разбил. Екатерина пожаловала ему за эту победу дорогой алмазный бант к шляпе. Между тем Костюшко со всех сторон стягивал войска, рассуждая, что напав на Суворова со всех сторон, он разгромит его наверняка. К тому же он узнал о соединении Суворова с Ферзеном и, чтобы помешать этому, с отрядом в 10000 человек бросился на Ферзена, имевшего около 12000. Увидев такого сильного врага, Костюшко отступил к местечку Мациовицы (на правом берегу Вислы, к югу от Варшавы) и окопался в этой лесистой местности. Ферзен, не теряя времени, последовал за поляками и 30 сентября 1794 года после продолжительного и упорного боя разбил их. Следуя за беглецами, Костюшко попал в болото, где его конь завяз, и тут он был взят в плен казаками. Говорят, что Костюшко, видя гибель, бросил саблю и воскликнул: “Конец Польши”.

В октябре месяце 1794 года русские войска подошли к Праге, предместью Варшавы. Войска, находившиеся в Праге, равнялись 30000 человек, не считая вооруженных жителей города, наше войско с отрядом Ферзена было около 25000 человек. Кроме того, сама Прага считалась первоклассной крепостью. Созванный Суворовым военный совет тем не менее постановил взять Прагу приступом, несмотря ни на какие укрепления. 23 октября началось бомбардирование Праги, а ночью 24 октября двинулись штурмовые колонны. К 9 часам утра Прага была взята. Рано утром на другой день явились к Суворову депутаты с просьбой короля Станислава о перемирии. Но Суворов дал им краткий ответ: “Договоры не нужны, войско обезоруживается и всякое оружие отдается русским; король утверждается в своем достоинстве, русские вступают немедленно в Варшаву, жизнь и имение жителей безопасно, ответ через 24 часа”.

В тот же день был получен ответ, что Варшава сдается, и 29 октября русские войска с музыкой вступили в столицу. Об этом Суворов так донес императрице: “Всемилостивейшая Государыня! ура! Варшава наша”. Екатерина дала ответ в трех словах: “Ура, фельдмаршал Суворов!” Посылая же фельдмаршальский жезл, она написала собственноручно: “Господин генерал фельдмаршал, граф Александр Васильевич! Поздравляю Вас с победами, со взятиями Праги и Варшавы”. Тогда в России было два сановника в этом высшем сане: граф Разумовский и Румянцев. “Мое правило не производить никого не в очередь, — писала Суворову Екатерина, — но вы завоевали чин фельдмаршала в Польше”. — “ -А так и перескочил! — воскликнул Суворов, прыгая через стулья и сосчитывая по пальцам генерал-аншефов старше себя. — Салтыков позади, Долгорукий позади, Каменский позади, а мы впереди!” Перекрестившись, он промолвил: “Помилуй Бог матушку императрицу! Милостива она ко мне, старику”.

После этого Суворов принялся обезоруживать поляков и пробыл в Варшаве до ноября, откуда затем выехал в Петербург. Въезд его в Петербург был очень торжественный. Были высланы к нему навстречу придворные кареты, которые доставили его прямо в Зимний дворец. Екатерина ласково его приняла и пожаловала богатой табакеркой с портретом Александра Македонского. В это время Екатерину сильно беспокоило дело по Франции, и Суворов не раз предлагал императрице послать его бить французов. В 1795 году был заключен оборонительный союз России с Англией и Австрией, а весной 1796 года Суворов был назначен главнокомандующим над русскими войсками, которые должны были соединиться с австрийскими. Суворов отправился в Галицию, когда Екатерина остановила поход.

ЖИЗНЬ СУВОРОВА В ДЕРЕВНЕ И ИТАЛЬЯНСКИЙ ПОХОД

6 ноября 1797 года скончалась императрица Екатерина Великая. Ее внезапная смерть остановила все новые замыслы России. На престол вступил император Павел I. Вступление его на российский престол ознаменовалось нововведениями, которые относились главным образом к изменению русского войска. Начиная с правил и команды для маневрирования и кончая вооружением и самой военной формой, — все подверглось изменению. Так как Суворов не одобрял эти преобразования и часто осуждал их, что доводилось до сведения императора, то между ним и императором возникли недоразумения, чему много способствовали завистники славы Суворова. Особенно не понравилось Суворову введение прусского мундира, париков, пудры и пр. Это неудовольствие к измененной форме дошло до императора. За это Суворову был сделан строгий выговор, и затем в скором времени был отдан Высочайший приказ, где говорилось, что “Суворову повелено быть в Петербурге и остаться без команды”, а в начале следующего месяца было объявлено, что “так как войны нет, то ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы”. Повинуясь приказанию монарха, Суворов горячо распрощался со своими товарищами. Перед своим любимым Фонагорийским полком Суворов явился в фельдмаршальском мундире, во всех орденах, обратился с речью к солдатам, в которой прощался с ними и увещевал их быть верными государю, послушными начальникам. Потом, сняв с себя ордена, положил их на барабан и воскликнул: “Прощайте, ребята, товарищи, чудо-богатыри! Оставляю здесь все, что я заслужил, с вами. Молитесь Богу. Не пропадет молитва за Богом и служба за царем! Мы еще увидимся, мы еще будем драться вместе. Суворов явится среди вас!” Солдаты плакали. Суворов подозвал одного из них к себе, обнял, заплакал и поехал на свою квартиру.

Накануне приезда императора на коронацию в Москву Суворов получил приказ выехать в Новгородскую губернию, в село Кончакское. В один час он собрался и в сопровождении чиновника выехал из Москвы на простой почтовой тележке, отказавшись от кареты, которую ему тот предложил. В селе Кончакском Суворов вел очень простой образ жизни: вставал рано, отправлялся гулять, читал газеты, следя за тем, что происходило в Европе, посещал сельскую церковь, где сам вместе с мальчиками звонил в колокола. Читая известия о победах Бонапарта, Суворов иногда восклицал: “О, пора, пора уже унять мальчика. Далеко шагает!”

В 1788 году Россия вступила в союз с Англией и Австрией, чтобы восстановить в прежних владениях европейские державы. В феврале месяце этого же года Суворов получил из Петербурга с нарочным пакет с такой надписью: “Фельдмаршалу Суворову”. — “Письмо не ко мне, — сказал он курьеру, — со мною запрещено переписываться”. Курьер утверждал, что письмо написано по воле императора и адресовано именно Суворову. “Не верю, — сказал Суворов, — я назван фельдмаршалом, но если я фельдмаршал, то мне надо быть при армии, а не в деревне”. Суворова потребовали в Петербург, на что он ответил просьбой разрешить ему удалиться в Нилову Новгородскую пустынь. Император Павел решил узнать взгляд “упрямого чудака” на тогдашнюю европейскую политику. Для этого был откомандирован к Суворову генерал майор Прево-де-Люмиан. Суворов изложил свой взгляд в короткой записке, полагая полную уверенность на успех войны с Францией. В скором времени он получил собственноручное письмо от императора. Последний писал: “Граф Александр Васильевич, теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а вам спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть”. Забыв все ранее случившееся, Суворов плакал от радости и целовал письмо монарха. Побежал в сельскую церковь, велел служить молебен, а сам стоял на коленях, пел, молился и плакал. В это время лакей Суворова исполнял его письменный приказ: “Час собираться, другой отправляться. Еду с четырьмя товарищами. Приготовь 18 лошадей. Денег взять на дорогу 250 рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтоб такую сумму поверил. Еду не на шутку, да ведь я же служил здесь дьячком и пел басом, а теперь еду петь марсом”.

В начале февраля у Зимнего дворца остановилась кибитка, в которой сидел седой старичок. Старичок бодро выскочил и побежал вверх по дворцовой лестнице. Через час по всему Петербургу слышалась фраза: “Суворов приехал!” Суворов упал к ногам императора, но последний поспешил поднять его, поцеловал и сам заплакал. Недолго побыв в Петербурге и простившись с императором, Суворов отправился в Вену и прибыл туда ночью 15 марта 1799 года. Император австрийский встретил его и пожаловал фельдмаршалом австрийских войск с жалованьем по 24000 флоринов, кроме ранее данных 8000 флоринов на путевые издержки. В это время к Вене подходили русские войска. Император, двор и Суворов выехали к нему навстречу. Солдаты с восторгом приветствовали своего старого полководца, который опять готов был идти с ними на бой.

Через несколько дней Суворов выехал на театр военных действий, но был очень недоволен тем, что ему не предоставляли полную свободу действий. Когда он прибыл к действующим войскам, французская армия, находившаяся между Комским озером и рекой По, ожидала из Неаполя к себе на помощь корпус Макдональда. Суворов решил, разбив эту армию под начальством Моро или принудив ее удалиться в горы, затем, овладев Турином, Миланом и Генуей, разбить по частям Макдональда. Благодаря необычайной быстроте и искусному передвижению войск, Суворов обманул французских генералов. Перейдя реку Олио, он разделил войска на два корпуса. Один из них двинул на Касану, тем самым отрезав левый фланг французской армии. Тогда Моро отступил за Милан, а потом перешел По с целью облегчить Макдональду соединение с ним. Заметив это, Суворов двинулся на Павию, преследуя Моро и отняв таким образом у него средство помочь Макдональду. У речки Требии он разбил Макдональда. Битва продолжалась три дня. Генерал Моро, услыхав о поражении своего товарища, поспешил укрыться в Генуэзскую гористую область, где с ним соединились бежавшие с Требии остатки французской армии. Поражением Макдональда и отступлением Моро в Геную почти вся Италия была очищена от французов. Всюду весть о победе была встречена с радостью. Слава Суворова достигла, казалось, своего апогея. За Требию Суворов получил от императора Павла I его портрет, оправленный в бриллианты. Кроме того, император возвел Суворова в княжеское достоинство с титулом князя Светлейшего Италийского, в “воздание за славные подвиги”.

После войны при Требии главным местоприбыванием Суворова сделалась Александрия. В это время во французской армии произошла смена: на место Моро был послан правительством Жубер. Следуя предписанию директории, последний решил действовать наступательно. Войско его состояло из 50000 человек и занимало крепкую позицию при Нови. В четыре часа утра 15 августа началась битва, несмотря на постановление военного совета, приказавшего отступать. Битва была отчаянная, с обеих сторон потери огромные: французы потеряли убитыми или ранеными более 10000 человек, в плен было взято около 15000. Со стороны русских и австрийцев было убито до 8000.

Австрийцы, осуждая произвольное распоряжение Суворова, убедили императора Павла, что после очищения Италии Суворову необходимо двинуться в Швейцарию, чтобы изгнать оттуда французов. Суворов говорил, что этот поход невозможен, потому что Италия, во-первых, не полностью была освобождена от французских войск, а во-вторых, что его армия была сильно ослаблена битвами и походами. К тому же наступило холодное время, а амуниция солдат совершенно износилась. Но между тем приказание было подтверждено, и Суворов вынужден был отправиться в Швейцарию, где он надеялся соединиться с Римским-Корсаковым, не зная, что последний был разбит генералом Массеной. Таким образом, имея при себе 20000 войск и легкую артиллерию, он тронулся в Швейцарию через горы Сент-Готард. Во время этого похода наши войска под начальством любимого вождя показали свое неодолимое мужество и победили саму природу. Привыкнув только к ровным полям своей родины, они в ненастную погоду, голодные, оборванные, почти босые бодро взбирались на горные снежные вершины, штыками очищая дорогу от французов. На их пути, через пропасть, лежал знаменитый Чертов мост, разрушенный неприятелем. Под открытым неприятельским огнем русское войско переправилось через пропасть по мостику, сделанному русскими из досок, перевязанными офицерскими шарфами. Наконец после долгих усилий мост был пройден и путь был очищен. Суворов без остановки отправился далее и соединился вскоре с Багратионом, который выгнал из Мутенской долины последний отряд французов. Только в долине Суворов узнал о плачевном результате битв, данных Римским-Корсаковым и Готцем. Таким образом, покинутый всеми, Суворов понимал безвыходность своего положения. “Помощи ждать неоткуда, — так он сказал солдатам, — надежда только на Бога да на величайшее самоотвержение войск, вами предводимых”. Говорят, что Массена был вполне уверен, что теперь Суворов был разбит, и так донес директории: “Суворов у меня в кармане”. Он ошибся в расчетах, и Суворов, отступая, разбил его, а 27 сентября перешел верхний Рейн и достиг Копры, где находился уже вне опасности. За итальянский поход Суворов был пожалован 29 октября в сан генералиссимуса всех российских войск. Кроме того император Павел прислал ему свой портрет в перстне.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ. БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ СУВОРОВА

В Праге Суворов простился со своими “богатырями” — русскими войсками. Он прослезился и ничего не смог сказать. Воины тоже безмолвствовали, предчувствуя, что видят Суворова, своего русского героя, предназначенного “спасать народы и царей”, в последний раз. Начальство над войском Суворов сдал генералу Розенбергу, а сам вскоре поспешил в свое Кобринское поместье, чувствуя себя не совсем здоровым. По приезде туда у него открылась болезнь “фликтена, с сильным кашлем”. Болезнь быстро развивалась и осложнялась. Император Павел I, встревоженный известием о болезни Суворова, послал к нему его сына и лейб-медика Вейкарта. Под влиянием последнего Суворов сперва начал поправляться, хотя и не принимал никакого лекарства, утверждая, что только “молитва, баня, кашица да квас” могут помочь больному. Он даже не хотел сперва одеваться теплее, говоря: “Я солдат!” — “Вы генералиссимус” — ответил ему Вейкарт. “Так, да солдат с меня пример берет”, — возразил Суворов. Но главным образом Суворова поддерживала радостная весть из Петербурга — император готовит триумф в честь Суворова. Было приготовлено место для пребывания его в Зимнем дворце, решено придворные кареты выслать до Нарвы, войска выставить шпалерами по обеим сторонам улиц и далеко за заставой столицы. Они должны встретить генералиссимуса барабанным боем, криками “ура”, пушечной пальбой и колокольным звоном. Наконец, получив разрешение от доктора, Суворов со всевозможными предосторожнями тронулся в путь. В Риге, куда Суворов прибыл к празднику Св. Пасхи, он чувствовал себя очень хорошо, даже собрал столько сил, что надел мундир, отстоял заутреню и разговелся у генерал-губернатора. От Риги Суворов ехал еще тише. Народ толпами выходил к нему навстречу, дамы и дети подносили ему цветы и фрукты. В Стрельне ждали его родные и друзья. Тут уж он совсем заболел и говорил слабым голосом. В Петербург он въехал 20 апреля и остановился на Крюковом канале, напротив Никольского рынка, в доме родственника своего, графа Хвостова. Надо заметить, что торжественная встреча героя вследствие внезапной немилости к нему императора (о причине перемены отношения императора к Суворову история не дает указаний) была отменена. Изнурение сил было так велико, что Суворов слег в постель и утром 6 мая 1800 года тихо скончался. Говорят, что когда донесли императору о смерти Суворова, он задумался и тихо произнес: “Вот еще один герой, который заплатил дань природе”.

9 мая народ проводил тело Суворова до Александро-Невской лавры, где оно было погребено в церкви Благовещения, около левого клироса. На могильной плите можно прочесть надпись, им самим при жизни составленную: “Здесь лежит Суворов” ( В январе 1800 года, уже будучи тяжело больным, Суворов посетил гробницу знаменитого полководца Лаудона. Прочитав длинную эпитафию Лаудону, Суворов завещал своему секретарю Фуксу сделать на своем надгробье эту короткую надпись)

И славы гром,

Как шум морей, как гул воздушных споров,

Из дола в дол, с холма за холм,

Из дебри в дебрь, от рода в род

Прокатится, пройдет,

Промчится, прозвучит

И в вечность возвестит,

Кто был Суворов...

СУВОРОВ КАК ПОЛКОВОДЕЦ И ЧЕЛОВЕК.

память в народе и место в истории.

Суворова мы можем считать одним из величайших всемирных полководцев. В течение тридцати лет беспрерывных войн победа ни разу не изменила ему, что доказывает его военный гений. Вдохновение сверкало в его взоре, вспыхивало в его идеях, разгоралось в решительную минуту. Непобедимая сила Суворова была также удивительна. Сколько раз больной, едва двигающийся, в решительную минуту он совершенно оживал. Подчинив труду свое тело, слабое от природы, он сделался железным человеком, переносил голод, холод, зной, жажду и не знал утомления. Для этого он прибегал к своей так называемой “суворовской самозакалке”. По опыту он узнал жизнь и отношение солдата и офицера. Он оживал среди солдат в их казармах, сиживал за их кашицей, нередко беседовал за их бивуачным огнем. Он изучил военные уставы и воинские законы, весь быт и все то, что окружает солдата. Не доверяя никому, он сам входил в малейшие подробности и ничего не оставлял без внимания. В отношении обучения и воспитания солдат Суворов не был слепым подражателем прусской школы, но отдавая ей должное, тем не менее придавал большое значение русскому штыку. Вся его тактика состояла в “быстроте, глазомере и натиске”. Кроме этого, для ведения войны у Суворова было несколько основных правил, и все они были глубоко верны. Правила его были таковы: оборонительную войну нужно вести только для перехода в наступательную. Наступательная война дает победу. Разъединенные движения и растянутые линии гибельны. Должно стремиться только к одной главной точке, забывать о возвращении, оставляя за собою главные точки опоры. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиск и удар решают битву. Приступ предпочтительнее осады. Эти-то основные правила, которые сделали солдат храбрыми “чудо-богатырями”, и были основой “науки побеждать”. Отвага доводила его почти до безрассудства, и смерть на поле брани была любимой мечтой Суворова. “Я почти вижу свою смерть, — писал он к одной знакомой даме, — она меня сживает со света медленным огнем, но я ее ненавижу, решительно не хочу умирать так позорно, не отдамся в ее руки иначе, как на поле брани”.

Мы рассказали о Суворове как о воине и полководце. Теперь перейдем к рассмотрению личности Суворова как человека.

Вера в Бога и в добро всю жизнь руководили Суворовым. Он не начинал ни одного сражения, не обратившись с горячей молитвой к Господу. Не начинал празднование побед без благодарственного молебствия. Даже раздачу орденов и наград производил всегда в церквах после молебна. В бытность свою в деревне он сам звонил в колокола вместе с деревенскими мальчишками, пел в церкви и исполнял обязанности чтеца. Будучи очень религиозным человеком, Суворов придавал большое значение церковным наказаниям и на безнравственных крестьян или на нерадивых родителей налагал таковые. Как-то раз один крестьянин после смерти своей малолетней дочери сказал, что он очень рад, что Бог ее прибрал, а то она связывала ему руки. Узнав об этом, Суворов приказал: “Крестьянина, при собрании мира, отправить к священнику и оставить на три дня в церкви, чтобы священник наложил на него эпитимию... старшину за несмотрение поставить в церкви на сутки, чтобы он молился на коленях и впредь крепко смотрел за нерадивыми о детях отцами”. Суворов не жалел денег на благотворения убогим, всегда помогал тем, что имел. Бедные офицеры нередко получали от него помощь, но только с условием хранить глубокую тайну. Только после смерти Суворова узнали имя благотворителя, ежегодно присылавшего в петербургскую тюрьму перед Светлым Воскресением по несколько тысяч рублей.

Можно еще упомянуть случай, показывающий доброе сердце Суворова. Однажды казаки во время набега на Берлин захватили красивого мальчика. Суворов взял его к себе и заботился о нем в течение всего похода. Затем по окончании похода написал письмо матери мальчика: “Любезнейшая маменька, ваш маленький сынок у меня в безопасности. Если вы хотите оставить его у меня, то он ни в чем не будет терпеть недостатка, и я буду заботиться о нем как о собственном сыне. Если же желаете взять его к себе, то можете получить его здесь, или напишите мне, куда его выслать”. Обрадованная этим письмом мать, считавшая своего мальчика погибшим, тотчас взяла его к себе.

Суворов терпеть не мог лжи и клеветы: он даже своим врагам не нарушал данного слова или обещания. Суворов всегда помнил добро, говоря, что не только благодеяние, но и хлеб-соль забывать грешно.

Он очень любил своих детей, особенно свою дочь “Суворочку”, для которой был отцом и верным советником.

Таков был наш великий Суворов, основатель новой военной школы, прославившийся не только своею непобедимостью, но и оказавший государству важные услуги: усмирил внутреннюю Пугачевскую смуту и расширил наши владения. Суворов приобрел за жизнь свою редкую награду: славу не только великого полководца, но и того народного героя, имя которого до сих пор живет в народных преданиях не только России, но и в других станах.

С. Р. Миров

Вся жизнь твоя — разверста книга,

Могуща подавать пример,

Как в мире чтить себя заставить,

Не предками — собой блистать,

Отечество, себя прославить

И в род и род не умирать.

И.И.Дмитриев

СНИГИРЬ

Что ты заводишь песнь военну

Флейте подобно, милый Снигирь?

С кем мы пойдем войной на Гиену?

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?

Северны громы в гробе лежат.

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари;

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари;

Тысячи воинств, стен и затворов,

С горстью Россиян все побеждать?

Быть везде первым в мужестве строгом,

Шутками зависть, злобу штыком,

Рок низлагать молитвой и Богом,

Скиптры давая, зваться рабом,

Доблестей быв страдалец единых,

Жить для царей, себя изнурять?

Нет теперь мужа в свете столь славна

Полно петь песню военну, Снигирь!

Бранна музыка днесь не забавна,

Слышен отвсюду томный вой лир,

Львиного сердца, крыльев орлиных

Нет уже с нами! - что воевать?

Г. Р. Державин. 1800

Это был один из немногих людей, встреченных

мною, который всегда казался мне сегодня

интереснее, чем вчера, и в котором завтра

я рассчитывал — и не напрасно —

открыть для себя новые,

еще более восхитительные качества.

Он неожиданно храбр, безгранично

великодушен, обладает сверхчеловеческим

умением проникать в суть вещей под маской

напускной грубоватости и чудачеств...

Он не только первый генерал в России, но,

пожалуй, наделен всем необходимым,

чтобы считаться первым в Европе.

Поль Джонс, адмирал.

Я забывал себя, когда дело шло о пользе моего Отечества.

А.В. Суворов

ДЕНЬ ГЕНЕРАЛИССИМУСА СУВОРОВА

Русский чудо-богатырь Суворов остался загадкой для потомства. Быстрый, решительный, предприимчивый не только в военных действиях, но и в своих поступках, разнообразный до бесконечности как разнообразны были окружавшие его обстоятельства, великий вождь и в то же время странный старик, который то шалит, как ребенок, то обнимает мыслью целый мир, решает в своем уме самые сложные вопросы, касавшиеся счастья миллионов людей или судьбы государства. Человек, обладавший всеми способами и средствами по своему званию, но не пользовавшийся ими; презиравший роскошь, спавший на соломе, довольствовавшийся солдатским сухарем, боровшийся со своими страстями, обуздывавший их и оставшийся победителем в этой борьбе. Истинные свои замыслы он всегда прикрывал фарсами и лаконичными остротами. Деяния Суворова принадлежат истории, мы их не коснемся, но возьмем одну его частную жизнь, которую почерпнем из рассказов его приближенных и слуг.

Всего слуг у него было пятеро: старшим из них был его камердинер Прохор Дубасов, более известный под именем Прошка. Этот верный слуга фельдмаршала пережил своего барина и умер в 1823 году, восьмидесяти лет. В уважение заслуг его господина, в день открытия памятника Суворову на Царицыном лугу он был пожалован императором Александром I в классный чин с пенсией в 1200 рублей в год.

Помощником этого камердинера, или, как его называли, подкамердинер, был сержант Иван Сергеев. Он находился при Суворове шестнадцать лет безотлучно, а поступил к нему в 1784 году из Козловского мушкетерского полка. Впоследствии он находился при сыне героя, Аркадии Александровиче, до самой его смерти, постигшей сына в той же реке, которая доставила отцу славное имя Рымникского. Третьим подкамердинером, или вернее, денщиком Суворова, был сержант Илья Сидоров. Прислуживал генералиссимусу еще фельдшер, который временами пускал ему кровь. В те годы кровопускание считалось единственным средством от многих болезней, и многие прибегали к нему. Пятым приближенным слугой Суворова был повар Матька. Вся эта прислуга спала возле спальни Суворова и на первый его призыв к нему являлась.

День Суворова начинался с первыми петухами: в первом часу он приказывал будить себя. В военное время он пробуждался еще ранее. Нередко и в мирное время он проводил учения в ночное время. “Ночной бой, — говорил Суворов, — выгоден тому, кто отважен и смел, ибо тут число войска не видно и мало значит, да и от стрельбы мало толку. Ночной поход также служит на пользу тому, кто любит являться перед неприятелем внезапно”. Суворов приказывал себя будить, не слушая никаких отговорок: “Если не послушаю, тащи меня за ногу!” Спал Суворов на сене, уложенном так высоко, как парадная постель. Над сеном стелилась толстая парусиновая простыня, на нее тонкая полотняная, в головах две пуховые подушки, которые всюду за ним возились. Третья простыня служила ему вместо одеяла. В холодное время он сверх простыни накрывался своим синим плащом. Ложился в постель Суворов без рубашки. Встав с постели, нагишом, он начинал бегать взад и вперед по спальне, а в лагере по своей палатке. Нередко в летнее время он бегал в таком виде в саду, где и маршировал в такт. Все это продолжалось около часа. Во время таких “эволюций” он держал в руках тетрадки и твердил татарские, турецкие и карельские слова и разговоры. Для практики в последнем языке он у себя держал несколько карелов из собственных своих новгородских вотчин. После такого урока он умывался: ему, по обыкновению, приносили в спальню два ведра самой холодной воды и большой медный таз. В продолжение получаса он выплескивал из ведер воду себе на лицо, говоря, что это помогает глазам. После этого камердинер должен был оставшуюся воду тихонько лить ему на плечи, так чтобы вода стекала ручейком и катилась по локтям. Мытье заканчивалось во втором часу ночи. Обтирался Суворов перед камином. В это время входил в спальню его повар Матька с чаем. Только он один имел право наливать Суворову чай и даже в его присутствии кипятить воду. Налив половину чашки, он подавал ему отведать: если чай был крепок, разбавлял водой. Суворов любил черный чай, лучшего качества, и еще приказывал его просеивать сквозь сито. Чай он выписывал из Москвы через своего управляющего, которому наказывал, чтобы “прислал ему наилучшего, какой только обретаться может... По цене купи как бы тебе дорог не показался, выбери его через знатоков, да перешли мне очень сохранно, чтобы постороннего духа он отнюдь не набрался, а соблюдал бы свой дух весьма чистый”.

В скоромные дни он пил по три чашки со сливками, без хлеба и сухарей, в постные — без сливок. Строго соблюдал все посты, не исключая среды и пятницы. А во время Страстной недели Суворов ничего не ел, а только пил один черный чай без хлеба.

Когда подавался чай, Суворов требовал белой бумаги для записи своих выученных уроков. Писал он всегда тушью, а не чернилами. Письма писал на толстой бумаге, иногда на небольших клочках, самым мельчайшим почерком. Слог его был краток и мужественен, и выбор выражений так меток, что он никогда написанного не поправлял. Запечатывал он их самым дорогим сургучом и огромной печатью с знаменами, пушками и саблями с надписью: “Virtute et veritate”, т. е. “доблесть и верность” — девиз Суворова. После чая он спрашивал повара, что тот будет готовить и что будет у него для гостей. Повар отвечал. “А для меня что?” — спрашивал Суворов. В постный день повар отвечал: уха, а в скоромный — щи. Вторым блюдом было жаркое. Сладкого Суворов никогда не ел, соусов тоже. Большой званый обед для гостей у него был из семи блюд, а иногда и более. Если кто желал угостить обедом Суворова, то приглашал к себе его повара — другой стряпни он не ел. Суворов очень любил, когда у него обедали и говорили много за столом, но не терпел тех, кто много ел. Раз один приезжий иностранец обедал у Суворова и удивил его и всех присутствующих своим аппетитом. Всякое блюдо быстро исчезало. Суворов смотрел с изумлением. На другой день он не мог позабыть этого посещения и сказал: “Ну, спасибо гостю, он первый изволил отдать справедливость искусству моего повара, ел, как будто у него нет желудка. Он не подходит под указ Петра Первого об отпуске прожорам двух пайков: для него мало и четырех”.

Суворов неохотно тратил деньги на парадные обеды. Потемкин много раз напрашивался к нему на обед. Суворов всячески отшучивался, но наконец вынужден был пригласить его с многочисленной свитой. Суворов призывает к себе Матоне, метрдотеля, служившего у Потемкина, заказывает ему роскошный обед и просит не щадить денег на яства, а для себя приказывает своему повару изготовить два постных блюда. Обед вышел роскошнейшим и удивил даже самого Потемкина, привыкшего к роскоши. По выражению Суворова, за столом “река виноградных слез несла на себе пряности обеих Индий”.

Но сам он, под предлогом нездоровья, кроме двух блюд, ничего не ел. На другой день, когда Матоне представил ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, то Суворов отказался оплатить его, только написал на нем: “Я ничего не ел” и отправил Потемкину, который тотчас заплатил, сказав: “Дорого стоит мне этот Суворов!” Но возвратимся опять к утру Суворова. После чая он, все еще неодетый, садился на софу и начинал петь по нотам духовные концерты Бортнянского и Сарти. Такое пение продолжалось целый час. Он очень любил петь. Голос у него был бас. У Суворова в московском доме, близ церкви Вознесения у Никитских ворот, жили даже крепостные певчие и музыканты. Он держал их там для усовершенствования в музыке и пении, и приказывал ходить учиться к другим, славившимся тогда в Москве, например, к Голицынским. Во время своего житья в деревне певчие эти переводились из Москвы в имение.

После пения Суворов спешил одеваться: туалет свой он совершал не более пяти минут и в конце еще раз умывал лицо холодной водой. Затем он приказывал камердинеру Прошке позвать своего адъютанта, полковника Данила Давыдовича Мандрыкина с делами.

Ранее еще семи часов Суворов отправлялся на развод. К разводу Суворов выходил в мундире того полка, какой был тогда в карауле. После развода, если не было докладов и дел, он призывал инженерного полковника Фалькони для чтения иностранных газет. Суворов выписывал до двенадцати заграничных газет: шесть французских и шесть немецких, и, кроме того, “Московские” и “Петербургские Ведомости”. Из оставшихся после Суворова расходных книг видно, что он на газеты тратил в год около трехсот рублей.

По окончании чтения газет Суворов спрашивал, подано ли кушанье. Садился он за стол в 8 часов утра, а когда у него был парадный обед, то часом позднее. Перед обедом он пил рюмку тминной сладкой водки, а когда страдал желудком, то выпивал рюмку пеннику с толченым перцем. Закусывал водку всегда редькой. Прибор за столом у него был самый простой: оловянная ложка, нож и вилка с белыми костяными черенками. На серебре он не ел, говоря: “В серебре есть яд”. Суворов никогда не садился на хозяйское место, а всегда сбоку, по правую сторону стола, на самом углу. Перед обедом, идя к столу, он громко читал “Отче наш”. Кушанья не ставили на стол, а носили прямо из кухни, с огня, горячее, в блюдах, обнося каждого гостя и начиная со старших. Суворову подносили не всякое блюдо, а только то, которое он кушал. Суворов соблюдал величайшую умеренность в пище, так как часто страдал расстройством желудка. Камердинер Прошка всегда стоял позади стула и не допускал ему съесть лишнее, прямо отнимая тарелку, не убеждаясь никакими просьбами, потому что знал, что в случае нездоровья Суворова он же будет в ответе и подвергнется строгому взысканию: “Зачем давал лишнее есть?” И если в такой момент разгневанный барин спрашивал, по чьему приказанию он это делает, отвечал: “По приказанию фельдмаршала Суворова”. — “Ему должно повиноваться”, — говорил Суворов. Часто Прошка обходился весьма дерзко со своим барином. Король Сардинский Карл Эммануил прислал Прошке две медали на зеленых лентах, с изображением на одной стороне императора Павла I, на другой — своего портрета с латинской надписью: “За сбережение здоровья Суворова”. Прошка всегда носил их на груди.

В продолжение обеда Суворов пил немного венгерского или малагу, а в торжественные дни — шампанское. Суворов никогда не завтракал и не ужинал. Лакомств и плодов он не любил. Изредка только, вместо ужина, подавали ему нарезанный ломтиками лимон, обсыпанный сахаром, да иногда ложечки три варенья, которые он запивал сладким вином.

Во время походов Суворов никогда не обедал один: стол его накрывался на пятнадцать-двадцать персон для генералов и прочих чинов, составлявших его свиту. За столом Суворов имел предрассудки: не терпел, чтобы брали соль ножом из солонки, двигали ее с места на место или ему подавали — каждый должен был отсыпать себе на скатерть соли сколько ему угодно и тому подобное...

После стола всегда крестился три раза. Вообще он молился очень усердно и всегда с земными поклонами, утром и вечером, по четверти часа и более. Во время Великого поста в его комнатах всякий день отправлялась Божественная служба. Во время Божественной службы у себя дома, как и в деревне, он всегда служил дьячком, зная церковную службу лучше многих причетников. На Святой неделе, отслушав заутреню и раннюю обедню в церкви, он становился в одном ряду с духовенством и христосовался со всеми, кто бы ни был в церкви. Во все это время его камердинеры стояли сзади, с лукошками крашеных яиц, и Суворов каждому подавал яйцо, но сам ни от кого не брал. Во всю Святую неделю пасха и кулич не сходили с его стола и предлагались каждому из гостей.

Троицын день он праздновал по старинному русскому обычаю: обедал всегда с гостями в роще под березками, украшенными разноцветными лентами, при пении певчих или песенников и с музыкой. После обеда сам играл в хороводах с девушками и солдатами. В походах во время Святок, если это случалось в городах, то всегда праздновал их шумно, приглашая множество гостей, забавлялся игрой в фанты и в другие игры, и особенно очень любил игру “жив, жив курилка”. На Масленице он очень любил гречневые блины и катание с гор. А также на этой неделе давал балы, иногда раза три в неделю. Сам он на них присутствовал до обыкновенного своего часа сна, и когда тот наступал, он потихоньку уходил от гостей в спальню, давая гостям веселиться до утра. Именины и день своего рождения никогда не праздновал, но всегда с большим почтением праздновал торжественные царские дни. В эти дни он бывал в церкви во всех орденах и во всем параде и после обедни приглашал гостей, а иногда давал бал.

В обыкновенные дни после обеда Суворов умывался, выпивал стакан английского пива с натертой лимонной коркой и с сахаром — этот напиток тогда ввела в употребление Дашкова, — затем раздевался догола и ложился в постель спать часа на три. Встав после сна, он одевался очень быстро. Одежда его, кроме белья, состояла из нижнего канифасного платья с гульфиками. Садясь на стул, он надевал наколенники и китель, белый канифасный с рукавами. Это был его домашний, комнатный наряд. И в конце одевал на шею Аннинский или Александровский орден. Зимой в самый сильный мороз не носил он мехового платья, даже теплых фуфаек или перчаток, хотя бы целый день должен был стоять на морозе. Плаща и сюртука не надевал даже в самый сильный дождь. В самые суровые морозы, под Очаковым, Суворов в лагере был в одном супервесте с каской на голове, а в царские дни — в мундире и шляпе, и всегда без перчаток. Императрица Екатерина II пожаловала ему дорогую соболью шубу польского покроя, крытую разрезным зеленым бархатом с золотыми петлицами и кистями. Но Суворов никогда не надевал ее. Только из повиновения раза два надевал, когда выходил из кареты, в которой с большим уважением возил ее. Зимой Суворов любил, чтобы в комнатах его было так тепло, как в бане. Дома он разгуливал по комнатам без всякого платья. В Варшаве и Херсоне его квартиры были с садом, по которому он и бегал всегда в одном белье и в сапогах. Квартиры его состояли, как правило, из трех комнат: первая комната была его спальней и кабинетом, вторая шла за столовую, гостиную и залу, а третья предназначалась для слуг. В спальне его всегда до рассвета горели две восковые свечи, а в камердинерской, возле спальни, всю ночь горела в тазу одна сальная.

Суворов часто спал навзничь и часто кричал во сне. Во время таких припадков прислуга должна была будить его.

Суворов очень любил мазаться помадой и прыскаться духами. Особенно он любил одеколон, которым ежедневно смачивал узелок своего платка. Табака он никогда не курил, но очень часто любил нюхать рульный табак. Табакерку в будничные дни он имел золотую, а в праздники — осыпанную бриллиантами (таких у него было несколько — все подарки царственных особ). Он очень не любил, чтобы нюхали его табак.

Исключение было только для большого друга — князя Г. С. Волконского. Не терпел, чтобы в доме его были зеркала, и если в отведенной ему квартире оставались такие, то их закрывали простынями. “Помилуй Бог, — говорил он, — не хочу видеть другого Суворова”. Если же случалось ему увидеть незакрытое зеркало, то тотчас отвернется и во всю прыть проскачет мимо, чтобы не увидеть себя. Однажды в Херсоне, по усиленной просьбе дам, позволил он поставить в дальней, задней комнате маленькое зеркало, которое прозвал “для дам-кокеток” и сам в эту комнату не входил. Да и дамы после такого его отзыва не решались туда идти.

Во время пребывания Суворова в Таврическом дворце, по приказу Императрицы, самое точное внимание было оказано причудам фельдмаршала: уж не говоря о том, что все зеркала были завешаны и дорогая мебель вынесена, но и комнаты были приспособлены так, как у него в доме. Так, для спальной назначили комнату, где есть камин; для кабинета же особой комнаты не дали. В спальне фельдмаршала настлали сена, которое покрыли простыней и одеялом, в голову положили две большие подушки. У окна поставили стол для письма, два кресла и маленький столик, на котором его повар Матька разливал чай.

Кушанья для Суворова под надзором последнего готовили в пяти горшочках. В скоромные дни были: вареная с пряностями говядина, под названием духовой, щи из свежей или кислой капусты, иногда калмыцкая похлебка — башбармак, пельмени, каша из разных круп и жаркое из дичи или телятины. В постные дни: белые грибы, различно приготовленные, пироги с грибами, иногда жидовская щука. Готовилась она так: снимут с щуки кожу не отрезая головы и, очистив мясо от костей, растирают его с разными пряностями, фаршируют им щучью кожу и, сварив, подают с хреном...

Суворов любил и просто разварную щуку, под названием “щука с голубым пером”.

Суворов не меньше зеркал не терпел своих портретов. Кажется, курфирст Саксонский первый упросил списать с него портрет для Дрезденской галереи. Прислал к нему известного живописца Миллера. Суворов очаровал художника своими разговорами. “Ваша кисть, — сказал он, — изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего. В жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукой ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик!” При этих словах он вскочил на стул, спрыгнул со стула и прибавил: “В приливе и отливе счастья, уповая на Бога, бывал я неподвижен так, как теперь”. Он сел на стул. “Вдохновитесь гением и начинайте”, — сказал он Миллеру.

Суворов при себе никогда не носил ни часов, ни денег. Так же и в его доме никогда не было часов. Он говорил, что солдату они не нужны и что солдат без часов должен знать время. Когда надо было идти в поход, никогда в приказах не назначал часа, но всегда приказывал быть готовым с первыми петухами. Для этого он научился петь петухом и когда время наставало, выходил и выкрикивал “ку-ка-ре-ку” и солдаты выступали в поход.

Также не держал Суворов при себе никаких животных, но, увидев во дворе собаку или кошку, любил их приласкать: собаке кричал: “гам-гам”, а кошке “мяу-мяу”. Живя в деревне с Покрова или в Великом посту, в одной из своих комнат устраивал род садка: пол горницы приказывал устилать песком, наставит там елок и сосен, поставит ящики с кормом и напустит туда скворцов и всякой мелкой птицы. Так до Святой недели и жили птицы у него, как в саду. А в Великий праздник, когда станет потеплее, велит их выпустить на волю. “Они, — скажет, — промахнулись: рано прилетели, и на снегу им было взять нечего... Вот теперь до тепла пускай у меня поживут на елках”.

В своем новгородском имении Суворов был еще неприхотливее: точно так же рано вставал, ходил в церковь, по праздникам звонил в колокола, играл с ребятишками в бабки. На Масляной неделе строил ледяную горку, на Святой — качели. Катался по льду на коньках. Любил угощать всех вином, но сам не пил и не любил пьяных: даже зимой приказывал поливать водой у колодца таких крестьян, которые шибко пьянствовали. Простота его доходила до того, что он вместо лодки переправлялся по реке в чану, протянув канат с берега на берег. Суворов говорил, что военным надо на всем уметь переплывать реки — и на бревне, и на доске.

Суворов ежедневно ходил по десяти и более верст, и когда уставал, то бросался на траву и, валяясь несколько минут на траве, держал ноги кверху, приговаривая: “Это хорошо, чтобы кровь стекла!” То же приказывал делать и солдатам. Докторов, как мы выше уже говорили, он сильно недолюбливал, и когда его подчиненные просились в больницу, то он говорил им: “В богадельню эту не ходите. Первый день будет тебе постель мягкая и кушанье хорошее, а на третий день тут и гроб! Доктора тебя уморят. А лучше, если нездоров, выпей чарочку винца с перчиком, побегай, попрыгай, поваляйся и здоров будешь”.

Когда Суворов захворал смертельно, и когда сыпь и пузыри покрыли все тело его, то он слег в постель и велел отыскать аптеку блаженной памяти Екатерины: “Она мне надобна только на память”.

Простота и воздержанность Суворова сроднила его с недугами, научила переносить их легко и без ропота. Суровая жизнь была хорошей боевой школой. Школа Суворова пряталась и под его причудами, только не сразу можно было добраться до смысла причуд. Граф Серюг говорил в своих записках, что “Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования сильных завистников”.

Без добродетели нет ни славы ни чести.

Помни, что ты человек —

подчиненные твои такие же люди.

Люби солдата, и он будет любить тебя —

в этом вся тайна.

* * *

Тщательно изучай подчиненных тебе солдат

и подавай им пример. Отличай честолюбие от гордости и кичливости.

Войска, обученные по моей методе, будут победительными и без меня.

А.В.Суворов. НАУКА ПОБЕЖДАТЬ.

разговор с солдатами их языком(1)

Развод приходит в Главную кватеру(2), на рассвете выходит на площадь, где в присутствии Фельдмаршала(3) производит маневры с пальбой пушечною и ружейною, атакуя попеременно конница пехоту, а пехота конницу(4). Потом штаб-офицер того полку, чей развод, командует: “Под курок!”(5) — и начинает в присутствии всего Генералитета, штаб и обер-офицеров говорить наизусть следующее к солдатам их наречием:

Каблуки сомкнуты. Подколенки стянуты. Солдат стоит стрелкой. Четвертого вижу, пятого не вижу.

Военный шаг аршин, в захождении полтора аршина, береги интервалы. Солдат во фрунте на шагу строится по локтю, шеренга от шеренги три шага, в марше дна, барабаны не мешай!

Береги пулю на три дни, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять! Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко, пуля обмишулится, а штык не обмишулится. Пуля дура, штык молодец. Коли один раз, бросай басурмана со штыка: мертв на штыке, царапает саблею шею. Сабля на шею, отскокни шаг. Ударь опять. Коли другого, коли третьего. Богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше(6). Береги пулю в дуле. Трое наскачат — первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун. Это редко, а заряжать неколи. В атаке не задерживай.

Для пальбы стреляй сильно в мишень. На человека пуль двадцать; купи свинцу из экономии, немного стоит. Мы стреляем цельно; у нас пропадает тридцатая пуля, а в полевой и полковой артиллерии разве меньше десятого заряда(7).

Фитиль на картечь, бросься на картечь: летит сверх головы, пушки твои, люди твои, вали на месте, гони, коли, остальным давай пощаду! Они такие ж люди: грех напрасно убить.

Умирай за Дом Богородицы, за Матушку(8), за Пресветлейший дом.

Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!

Обывателя не обижай, он нас поит и кормит; солдат не разбойник. Святая добыча! Возьми лагерь, все ваше. Возьми крепость, все ваше. В Измаиле, кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями. Так и во многих местах — без приказу отнюдь не ходи на добыча!

Баталия полевая. Три атаки: в крыло, которое слабее. Крепкое крыло закрыто лесом. Это не мудрено, солдат проберется и болотом. Тяжело чрез реку — без моста не перебежишь. Шанцы всякие перескочишь. Атака в средину невыгодна, разве кавалерия хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут. Атака в тыл очень хороша, только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело. Баталия в поле: линиею против регулярных, кареями против басурман. Колонн нет. А может случиться и против турков, что пятисотному карею надлежать будет прорвать пяти или семитысячную толпу с помощью фланговых кареев. На тот случай бросится он в колонну; но в том до сего нужды не бывало. Есть безбожные, ветренные, сумасбродные французишки. Они воюют на немцев и иных колоннами. Если бы нам случилось против них, то надобно нам их бить колоннами ж!

Баталия на окопы на основании полевой. Ров не глубок. Вал не высок. Бросься в ров. Скачи чрез вал. Ударь в штыки, коли, гони, бери в полон! Помни: отрезывать тут подручные конницы. В Праге отрезала пехота, да тут были тройные и большие окопы и целая крепость, для того атаковали колоннами(9).

Штурм. Ломи через засеки, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги, прыгай чрез полисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы. Стрелки очищай колонны, стреляй по головам. Колонны лети чрез стену на вал, скалывай, на валу вытягивай линию, караул к пороховым погребам, отворяй вороты коннице. Неприятель бежит в город! Его пушки обороти по нем, стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо. Недосуг за этим ходить. Приказ: спускайся в город, режь неприятеля на улицах. Конница, руби. В домы не ходи. Бей на площадях. Штурмуй, где неприятель засел. Занимай площадь, ставь гауптвахт, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам. Неприятель сдался? — Пощади! Стена занята? — На добычь!

ТРИ ВОИНСКИЕ ИСКУССТВА(10)

Первое — глазомер: как в лагерь стать, как идти, где атаковать, гнать и бить. Второе — быстрота.

Поход полевой артиллерии от полу до версты впереди, чтоб спускам и подъемам не мешала. Колонна сближится — оная опять выиграет свое место. Под гору сошед, на равнине на рысях! Поход по рядам или по четыре для тесной дороги, улицы, для узкого мосту, для водяных и болотных мест по тропинкам; и только когда атаковать неприятеля, то взводами, чтоб хвост сократить. У взводов двойные интервалы на шаг. Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей барабан, музыка греми! Десяток отломал, — первый взвод снимай ветры(11). Ложись! За ним второй взвод и так взвод за взводом. Первые задних не жди! Линия в колонне на походе расстянется. Коли по четыре, то в полтора, а по рядам вдвое. Стояла на шагу, идет на двух. Стояла на одной версте, — расстянется на две, стояла на двух, — расстянется на четырех, то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса по-пустому. На первом десятке отдыху час. Первый взвод вспрыгнул, надел ветры. Бежит вперед десять-пятнадцать шагов (а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору, от пятнадцати до пятидесяти шагов). Так взвод за взводом, чтоб задние между тем отдыхали.

Второй десяток! — Отбой, отдыху час и больше! Коли третий переход мал, то оба пополам, и тут отдых три четверти часа, или полчаса, или четверть часа, чтоб ребятам поспеть скорее к кашам. Это для пехоты. Кавалерия своим походом вперед, с коней долой, отдыхает мало и свыше десятка, чтоб дать коням в лагере выстояться. Кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками. Братцы пришли, к каше поспели. Артельный староста: К кашам! На завтраке отдых четыре часа; то ж самое к ночлегу отдых шесть часов и до восьми, какова дорога. А сближась к неприятелю, котлы с припасом сноровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных. По сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, щитает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух-трех стах и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова! Атакуй с чем пришел, с чем Бог послал! Конница, начинай! руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! Ура чудеса творят, братцы!

Третье — натиск. Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет. В пальбе много людей гибнет. У неприятеля те же руки, да русского штыка не знает. Вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем! Недосуг вытягивать линии? — Подвиг из закрытого, из тесного места. Пехота коли в штыки, кавалерия тут и есть. Ущелья на версту нет, картечь чрез голову. Пушки твои. Обыкновенно кавалерия врубается прежде, пехота за ней бежит. Только везде строй. Кавалерия должна действовать всюду как пехота, исключая зыби, там кони на поводах. Казаки везде пролезут. В окончательной победе кавалерия гони, руби. Кавалерия займется, пехота не отстает. В двух шеренгах сила, в трех — полторы силы, передняя рвет, вторая валит, третья довершает.

Бойся богадельни, немецкие лекарственницы издалека, тухлые, всплошь бессильные и вредные. Русский солдат к ним не привык. У вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. Солдат дорог, береги здоровье, чисти желудок, коли засорился. Голод — лучшее лекарство. Кто не бережет людей: офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. Жидок желудок? Есть хочется? На закате солнышка немного пустой кашки с хлебцем; а крепкому желудку буквица(12) в теплой воде или корень коневого щавелю.

Помните, Господа! полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского(13) В горячке ничего не ешь. Хоть до двенадцати дней, а пей солдатский квасок, то и лекарство, а в лихорадке не пей, не ешь. Штраф, за что себя не берег. В богадельни: первый день — мягкая постель, второй день — французская похлебка; третий день её братец домовище(14) к себе тащит. Один умирает, десятеро товарищей хлебают его смертельный дух. В лагере больные, слабые, хворые в шалашах, не в деревнях. Воздух чище. Хоть без лазарету и вовсе быть нельзя. Тут не надобно жалеть денег на хорошие лекарства, коли есть где купить сверх своих и на прочие выгоды без прихотей. Да все это неважно! Мы умеем себя беречь; где умирает от ста один человек, у нас и от пятисот в месяц меньше умирает. Здоровому — воздух, еда, питьё. Больному ж — воздух, питьё! (15)

Богатыри! неприятель от нас дрожит; да есть неприятель больше богадельни. Проклятая немогузнайка! намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двулична, вежливка, бестолковка. Кличка, чтоб бестолково выговаривать; крок, прикак, афок, вайрких, рок, ад и прочее(16) — стыдно сказать! От немогузнайки много беды! За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный.

Солдату надлежит быть здорову, храбру, твёрду, решиму, правдиву, благочестиву. Молись Богу! от Него победа. Чудо-богатыри! Бог нас водит, Он нам генерал.

Ученье свет, неученье тьма. Дело мастера боится, и крестьянин не умеет сохой владеть: хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех, давай нам шесть. Нам мало шести, давай нам десять на одного. Всех побьем, повалим, в полон возьмем. Последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто. Он искусно и отчаянно дрался, а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот братцы! Воинское обучение! Господа офицеры! Какой восторг!

По окончании сего разговора фельдмаршал сам командует:

К паролю! С флангов часовые вперед! Ступай! На караул! по отдаче Генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала следует похвала или в чем хула разводу. Потом громогласно говорит:

Субординация — послушание,

Экзерциция — обучение.

Дисциплина,

Ордер воинский — порядок воинский,

Чистота,

Здоровье,

Опрятность,

Бодрость,

Смелость,

Храбрость,

Победа,

Слава, слава, слава!

КОММЕНТАРИИ

1. “Разговор с солдатами их языком” — это второй раздел “Науки побеждать” — инструкции Суворова по тактическому обучению войск, в которой полководец обобщил свой богатейший боевой опыт. Складывалась она постепенно. Окончательная редакция относится к весне-лету 1795 г.

“Наука побеждать” состоит из двух разделов: в 1-м — “Вахт-параде” (более раннее название “Учение разводное”) излагается примерный план и содержание тактическо-строевого учения войск, максимально приближенного к условиям боя. Этот раздел предназначался для начальников, проводящих учения. 2-й раздел (его другое название “Словесное поучение солдатам”) является уникальной солдатской памяткой об основных тактических принципах и правилах службы. Десятки тысяч солдат, унтер-офицеров и офицеров знали его наизусть История сохранила поразительное свидетельство жизненности Суворовского наставления: в 1854 г. одним из офицеров, служившим в Пятигорске, был записан рассказ столетнего суворовского ветерана Ильи Осиповича Попадичева. Этот воин, на груди которого красовались награды за штурмы Очакова, Измаила, Праги, солдатский крест на георгиевской ленте и медаль за 1812-й год, участвовал в Итальянском походе Суворова, в переходе через Альпы и сохранил множество бесценных подробностей солдатского быта, боев, встреч с “батюшкой Александром Васильевичем”. После взятия Праги, на смотру, вспоминал Попадичев, Суворов обратился к ним со словами: “Благодарю ребята! С нами Бог! Прага взята! Это дорогого стоит. Ура! ребята, Ура! Нам за ученых двух дают, мы не берем, трех дают — не берем, четырех дают — возьмем, пойдем да и тех побьем! Пуля дура — штык молодец. Береги пулю в дуле на два, на три дня, на целую компанию. Стреляй редко, да метко! А штыком коли крепко! Ударил штыком, да и тащи его вон! Назад, назад его бери! Да и другого коли! Ушей не вешай, голову подбери, а глазами смотри: глядишь направо, а видишь и влево”. Это он говаривал очень часто. Бывало никогда без этого по фронту не поедет. Есть свидетельства о том, что “солдатский катехизис” (как его называет другой суворовский ветеран, Яков Старков) использовался Суворовым при обучении Рижского пехотного полка в конце 1792 — начале 1793 г. Само название — “Наука побеждать” принадлежит первому публикатору М. Антоновскому сумевшему выразить самую суть замечательного военно-литературного памятника конца XVIII в. Антоновский опубликовал “Науку побеждать” в 1806 г. Издание быстро разошлось и имело огромный успех.

Первая попытка опубликовать труд Суворова была предпринята в 1798 г., т. е. при жизни полководца. В архиве Тайной экспедиции, где среди прочих дел хранится дело о ссылке Суворова на житье в Кончанское, находится дело “О составленном майором Антоновским Опыте о фельдмаршале графе Суворове”. Гражданское мужество Антоновского поразительно: Павел I подверг фельдмаршала Суворова опале за его противодействие вводимым в армии прусским порядкам, а майор добивается цензурного разрешения напечатать рукопись, содержащую “Краткое начертание жизни Фельдмаршала Графа Суворова-Рымникского”, “его письмо о том, каков должен быть военачальник”, “а при том и любопытнейшую “Тактику” его же, приноровленную к понятию и опытам Российского простого воинства”! (Этой тактикой и был 2-й раздел “Науки побеждать”). В деле сохранилась резолюция, написанная генерал-прокурором князем Алексеем Куракиным под диктовку Павла I: “Государь Император повелеть соизволил, призвав г-на Антоновского, от которого собрать сие в цензуру представленное, и объявить ему, что естли тут намерение его было хвалить графа Суворова, чтоб он суждениями своими ограничил себя в тех пределах, в которых ему быть следует; а естли для хулы намерен был он сие издать, то что оное не с которой стороны ему не годится, что и исполнять по приезде моем в Петербург. Князь А. Куракин. Июня 5-го дня 1798 года”.

Таким образом, из-за личного вмешательства Павла I широкие круги русской общественности и русской армии смогли познакомиться с гениальным творением Суворова только спустя восемь лет, после страшного поражения при Аустерлице — прямого следствия забвения национальных суворовских принципов военного искусства. Гонения, обрушившиеся в 1799 г. на Антоновского как на человека с дурной репутацией у властей, стоили ему потери места и довели до “совершенной нищеты”.

2. Развод... — войска выделенные для учения.

3. ...в присутствии Фельдмаршала... — т. е. Суворова, который летом-осенью 1796 г. настойчиво внедрял свою в войска, расположенные в окрестностях Тульчина, готовя их к предполагавшемуся походу против французов.

4. ...с пальбой пушечною и ружейною, атакуя попеременно конница пехоту, а пехота конницу. — Знаменитая сквозная атака. “Она производилась обеими сторонами, атакующими друг друга с фронта, все равно, стояли ли они в развернутом строе или в колоннах — среди огня пехоты и артиллерии, при криках “Ура!”, повторяемых всяким пехотинцем и кавалеристом. Офицеры кричали при этом: “Руби! В штыки!” Ни одна часть в момент атаки не смела ни принять в сторону, ни замедлить движения. Пехота шла на пехоту бегом, — замечает очевидец маневров маркиз Дюбокаж, француз-эмигрант, служивший у Суворова. — Нужно ли после этого всего распространяться о причинах непобедимости Суворова?” — резюмирует Дюбокаж, прибавляя, что войска после таких учений смотрели на бой, как на маневры.

5. “Под курок!” — Команда для ружейного приема, употребляемого при положении “Смирно”. Ружье бралось рукою за шейку приклада под курок и держалось отвесно у правого плеча.

6. Богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше. — О каких боевых эпизодах идет речь, сказать трудно, но, как кажется, Суворов вспоминает подвиг Степана Новикова (Нивикова) во время Кинбургского сражения.

7. Мы стреляем цельно... — Комментировавший это место военный историк А. Н. Кочетков, отмечая большое рассеивание при стрельбе из тогдашних ружей (до 50% на дистанции 300 метров), считал, что это место нужно понимать как призыв стрелять без промаха, но отнюдь не буквально.

8. Умирай за дом Богородицы, за Матушку... — Большинство комментаторов подразумевают под “Матушкой” императрицу Екатерину II. Во втором издании “Науки побеждать” (1809 г.) Антоновский писал в примечании: “Под именем Матушки разумеет здесь отчизнолюбивый величайший полководец Суворов Россию, под коим обыкновенно она именуется и солдатским наречием”. В рукописи, отвергнутой Павлом I, это место читается, как: “Умирай за дом Божий, за дом Пресвятыя Богородицы, за дом всепресветлейший царский, за веру, за отечество!”

9. В Праге отрезала пехота... — Во время штурма Праги конница из-за трех полос укреплений не успела отрезать противника от моста чрез Вислу. Некоторым частям удалось уйти, остальные были отрезаны пехотой, на помощь которой подоспела конница.

10. Три воинские искусства. — В первой публикации — “Два воинские искусства”. Несомненно, Суворов сначала выделил “натиск” в особую категорию, но в более поздних редакциях снял противопоставление “натиска” двум воинским искусствам — “глазомеру и быстроте”.

11. ...ветры. — Этим словом Суворов, знавший цену шутке, называл тяжелые солдатские ранцы. От такого словца и ноша не казалась тяжелой.

12. ...буквица... — многолетнее травянистое растение бетоника, корни, листья и цветки которого употреблялись как слабительное.

13. Полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского. — Штаб-лекарь Ефим Белопольский по поручению Суворова написал лечебник под названием “Правила медицинским чинам”.

14. ...домовище... — гроб.

15. Больному ж — воздух, питье! — Так в рукописи, представленной в 1798 г. Антоновским.

16. ...кроте, прикак, афок, вайркирх, рок, ад ^ прочее... — Восклицания, передающие невнятную, бессмысленную речь немогузнаек.

В. С. Лопатин

Я был отрезан и окружен, ночь и день мы били противника с фронта и

тыла, захватывали у него орудия, которые приходилось сбрасывать в пропасти

за недостатком перевозочных средств,

и он понес потери в четыре раза больше, чем мы.

Мы прорвались всюду как победители...

Из письма А.В.Суворова

ПЕРЕПИСКА А.В. СУВОРОВА

А. И. Бибикову.
25 ноября 1772 г. Крейцбург

Животное, говорю я, нам подобное, привыкает к трудам, пусть даже заботам сопряженным, и лишившись их, почитает себя бессмысленной тварью: продолжительный отдых его усыпляет. Как сладостно мне воспоминать прошедшие труды! Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди коего я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд.

... Теперь изнываю от праздности, привычной тем низким душам, кои живут для себя одних, ищут верховного блага в сладостной истоме и, переходя от утех к утехам, находят в конце горечь и скуку.

... Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом: частое упражнение так же оживотворяет ее, как ежедневное движение укрепляет тело.

Письмо Принца де Линя,
Генерала Австрийского
к Суворову

Любезный мой брат Александр Филиппович! Любезный зять Карла XII, Любезный племянник Рыцаря Баярда, потомок де Блуаза и Монмана! Ты заставил меня проливать слезы чувствительности и удивления. Надеюсь с тобою же вместе проливать и кровь неверных батальонов каре, который никогда не остается пуст, ибо всегда будет наполнен твоею благоразумною храбростью. Увидишь меня подражателем тебе сколько возмогу, обнимая тебя от всего сердца, подражателем славе Императрицы нашей, нашего Князя, нашей с тобою собственной. Уповательно, что скоро будет еще чем похвалиться. Ты оправдал мою догадку, любезный сотоварищ, когда слушал слова людей, что они говорили о тебе. Кажется мне, что могу подобного ожидать и от тебя нисколько дружбы ко мне во мзду наижарчайшего моего к тебе привержения.

Ответ Суворова.
Ноябрь 17 89 г.

Любезный мой дядя! отрасль крови Юлия Цезаря, внук Александров, правнук Иисуса Навина! Никогда не прервется мое к тебе уважение, почтение и дружество: явлюсь подражателем твоих доблестей героических. С радостью, с обычайным нашим хладнокровием, при содействии силы, оросим мы плодоносные поля кровию неверных, которою покроются они так, что после ничего уже на них расти не будет. Толстый и плотный батальон-каре, развернутый фалангою, решит судьбу Счастье поможет нам. Пожнем колонну огромную и колыхающуюся, подобно как бы ударяло во оную великое стенобойное орудие. Во вратах, в которых душа оставила тело Палеологов, будет наш верх. Там-то заключу я тебя в моих объятиях и прижму к сердцу, воскликнув: я говорил, что ты увидишь меня мертвым или победоносным. Слава обоих наших Юпитеров, Северного и Западного, и Антуанетты, подобной Юноне, обоих Князей наших и собственная наша с тобою слава как некий гром наполнит нас мудростью и мужеством. Клеврет знаменитый, имеющий чистое сердце, чистый ум! Ты — Сюлли Великого Иосифа! Марс — родитель твой. Минерва родила тебя. Обожают тебя Нимфы Цитерские. Внутренние изгибы сердца твоего устроены только для вмещения чести, славы, прочные владычицы вселенной. Ты, как осторожный Улисс, преданный Великому Иосифу, как великодушный лев — укротитель неверных. Страна Бельгская усердствует к тебе, ты ее опора, ты будешь для нее соединителем между нею и престолом. Имя твое сопровождаться будет от столетия к столетию, самые судьбы участвовать в том станут. Провидение печется о продолжении лет твоих.
Граф А. Суворов-Рымникский

Письмо Суворова
принцу Кобургскому
о взятии Измаила

Гарнизон состоял действительно из 35000 вооруженных людей, хотя Сираскир и получил провианту на 42000. Мы полонили: трех-бунчужного Пашу Мустафи, 1 Султана, сына Сираскова, Капиджи Башу, множество Бим-Башей и других чиновников. Всего 9000 вооруженных людей из коих в тот же день 2000 умерло от ран. Около 3000 женщин и детей в руках победителей. Тут было 1400 армян, всего 4285 христиан, да 135 жидов. Во время штурма погибло до 26000 турок и татар, в числе коих Сираскир сам, 4 Паши и 6 Султанов. Нам досталось 245 пушек и мортир, все почти литые, 364 знамена, 7 бунчугов, 2 санджака, превеликое множество пороху и других военных снарядов, магазины полные съестных припасов для людей и лошадей. Добычу, полученную нашими солдатами, ценят свыше миллиона рублей. Флотилия турецкая, стоявшая под батареями измаильскими, совершенно почти истреблена так, что мало осталось из оной судов, которые бы можно было, вычиня, употребить на Дунае.

Мы потеряли убитыми в приступе: 1 бригадира, 17 штаб-офицеров, 46 обер-офицеров, да 1816 рядовых. Ранено: 3 генерал-майоров, граф Безбородко, Мекноб и Львов, около 200 штаб— и обер-офицеров, да 2445 рядовых.

Письмо Павлу Николаевичу
Скрипицыну.
Октябрь-ноябрь 1793 г.

Дражайший Павел Николаевич! Посылаю тебе копию с наставления, писанного к одному из моих друзей, родившемуся в прошедшую компанию посреди знаменитых побед, одержанных его отцом, и названному при крещении моим именем. Упомянутой герой

весьма смел без запальчивости;

быстр без опрометчивости;

деятелен без суетности;

подчиняется без унижения;

начальник без высокомерия;

победитель без тщеславия;

ласков без коварства;

тверд без упрямства;

скромен без притворства;

основателен без педантства;

приятен без легкомыслия;

единоравен без примесей;

расторопен без лукавства;

проницателен без пронырства;

искренен без панибратства;

приветлив без околичностей;

услужлив без корыстолюбия;

решителен, убегает неизвестности.

Основательное рассуждение предпочитает он остроумию;

будучи врагом зависти, ненависти и мщения, низлогает своих недругов великодушием и владычествует над друзьями своею верностью.

Он утомляет свое тело для того, чтобы укрепить его;

стыдливость и воздержание — закон его;

он живет, как велит религия, его добродетели суть добродетели великих людей.

Исполненный чистосердечия, гнушается он ложью;

праводушен, рушит замыслы двуличных;

знается он только с добрыми людьми;

честь и честность составляют его особенные качества;

он любезен командиру своему и всему войску, все ему преданы и исполненны к нему доверия.

В день сраженья или похода размеряет он все предлежащее, берет все нужные меры и вручает себя совершенно промыслу Вышнего.

Он никогда не отдает себя на волю случая, но напротив, покоряет себе все обстоятельства по причине прозорливости своей;

он во всякий миг неутомим.

Июль 1793г.
Любезный мой крестник Александр!

Как человек военный вникай прилежно в сочинения Вобана, Кугорна, Кюраса, Гюбнера. Будь знающ несколько в богословии, физике и нравственной философии. Читай прилежно Евгения, Тюренна, записки Цезаря, Фридриха II, первые тома истории Роллена и “Мечтания” Графа Сакса. Языки полезны для словесности. Учись понемногу танцам, верховой езде и фехтованию.

Военные добродетели суть: отвага для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала, но они должны быть руководимы порядком и дисциплиной, управляемы неусыпностью и прозорливостью.

Будь чистосердечен с друзьями, умерен в нуждах и бескорыстен в поведении. Являй искреннюю ревность к службе своему Государю, люби истинную славу, отличай честолюбие от надменности и гордости, приучайся сызмальства прощать погрешности других и никогда не прощай их самому себе.

Обучай тщательно своих подчиненных и во всем подавай им пример. Упражняй непрестанно глас свой — только так станешь великим полководцем. Умей пользоваться положением места. Будь терпелив в трудах военных, не унывай от неудач. Умей предупреждать случайные обстоятельства быстротой. Различай предметы истинные, сомнительные и ложные. Остерегайся безвременной запальчивости. Храни в памяти имена великих мужей и подражай им с благоразумием в своих военных действиях. Неприятеля не презирай, каков бы он ни был. Старайся знать его оружие и способ, как оным действует и сражается; знай, в чем он силен и в чем слаб. Приучай себя к деятельности неутомимой, повелевай счастьем: один миг иногда доставляет победу. Счастье покоряй себе быстротою Цезаря, коий и средь бела дня умел своих неприятелей уловлять и окружать и нападал на них когда и где хотел. Не упускай пресекать неприятелям жизненные припасы, а своему войску учись всегда доставлять пропитания вдоволь. Да возвысит тебя Господь до геройских подвигов знаменитого Карачая!

Письмо к Т.И. Тутолмину,
извещающее о победе —
взятии Костюшки.
Брежецк.
4 октября 1794 г.

Милостивый Государь мой Тимофей Иванович!

Поспешаю уведомить Ваше Превосходительство о знаменитой победе, одержанной Генерал-Майором Денисовым с его отделенною частью войска над главным бунтовщиком Костюшкою в 29 день сентября при замке Мушковском, на правой стороне Вислы. Неприятель, бывший в девяти тысячах, с 22 пушками, упорно сражался 7 часов; но потерпел совершенную гибель, и сам Костюшко в тяжелых ранах, с Генералами Каминским и Сираковским и всею артиллериею достался в ваши руки.

Пребываю впрочем с совершенным почтением и преданностью,

Милостивый Государь мой! Вашего Превосходительства
Граф А. Суворов

Ответ Бакалавру Е.И. Кострову,
на присланную от него эпистолу.
Варшава.
3 апреля 1795 г.

Христос Воскрес!

Милостивый Государь мой

Ермил Иванович!

В священный мудрые водворены быв лог,

Их смертных просвещать есть особливый долг;

Когда ж оставят свет, дела их возвышают,

К их доблести других примером ободряют.

Я в жизни пользуюсь, чем ты меня даришь,

И обожаю все, что ты в меня вперишь.

К услугам общества, что мне не доставало,

То наставление твое в меня влияло:

Воспоминаю я, что были Юлий, Тит,

Ты к ним меня ведешь, изящнейший пиит, Виргилий, Гомер, о!

естьли бы восстали,

Для превосходства бы твой важный слог избрали.

Милостивый Государь, мой!
Вашего Высокоблагородия покорнейший и
преданнейший слуга
А. Суворов-Рымникский.

Милостивый Государь!(9) Преисполнен будучи истинной любви Отечеству, почтения ко всему тому, что называется мужество или доблесть, уважения к громком славе Россиян, обознания к великому духу нашей Государыни, беру смелость поздравить Ваше Сиятельство и сотрудников ваших с такими знаменитыми и быстрыми победами. Ежели б я был Пиит, обильный такими дарованиями, который могут что-либо прибавлять к громкости дел, и именно героев, то бы я вас избрал моим, и начал бы петь таким образом:

Пошел — и где тристаты злобы?

Чему коснулся, все сразил;

Поля и грады стали гробы,

Шагнул — и царства покорил...

Но как ненадежность на мой талант удерживает меня пуститься в сие ристалище чести — ибо достойно воспеть героев, надобно в их же духе — то между тем прося Вашего Сиятельства о благосклонном принятии сего моего искреннего и патриотического поздравления в молчании, с особливым высокопочитанием и глубокою преданностью пребываю...

--------------------------------

9. Письмо Г. Р Державина, при котором он прислал поздравительные стихи на покорение Польши

Ответ А. В. Суворова
Варшава.
21 декабря 1794 г.

Милостивый Государь

Гаврила Романович.

Простите мне, что я на сей раз чувствуя себя утомленным, не буду вам ответствовать так, как громкий лирик; но в простоте солдатского сердца моего излию чувства души своей:

Царица, севером владея,

Предписывает всем закон;

В деснице жезл судьбы имея,

Вращает сферу без препон,

Она светилы возжигает,

Она и меркнуть им велит;

Чрез громы гнев свой возвещает,

Чрез тихость благость всем явит.

Героев Росских мощны длани

Ея веленья лишь творят;

Речет — вселенная заплатит дани,

Глагол Ея могуществен и свят!

О вы, Варшавские калифы!

Какую смерть должны приять!

Пред кем дерзнули быть строптивы?

Не должно ль мстить вам и карать?

Ах, сродно ль той прибегнугь к мщенью,

Кто век свой милости творит?

Карать оставит Провиденью;

Сама как солнце возблестит,

Согрел всех лучом щедрот —

Се царь иль Бог... исполненный доброт!

Счастлив вития, могущий воспеть деяния толико мудрого, кроткого, человеколюбивого, сидящего на троне Божества! Вы, имея талант, не косните вступить в сие поприще: слава ожидает Вас. Гомеры, Мароны, Оссианы и все доселе славящиеся витии умолкнут пред вами. Песни Ваши как важностию предмета, равно и красотою искусства возгремят в наипозднейших временах, пленяя сердце... душу... разум.

Парнасский юноша на лире здесь играет:

Имянник князя муж достойно стих сплетает.

Как Майков возрастет, он усыпит сирен:

Попрет он злобы ков-прав им ты, Демосфен!

Венчаю себя милостьми Вашего Превосходительства; в триумфе моей к Вам, Милостивому Государю моему, преданности, чистейшая моя к особе Вашей дружба не исчезнет, и пребуду до гроба моего с совершеннейшим почтением

Государь мой
Вашего Превосходительства
покорнейший слуга
Граф Александр Суворов-Рымникский

Просьба Графа А.В. Суворова
об увольнении его
в Нилову пустынь

Всепресветлейший Державнейший

Великий Монарх!

Вашего Императорского Величества всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новогородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердный Государь. Повергаю себя к освященнейшим стопам Вашего Императорского Величества.

Всеподданнейший богомолец
Божий раб
Граф Александр Суворов-Рымникский

Письмо Г-жи Синицкой
к Графу А.В. Суворову
о предстательстве за ее сына,
сосланного в Сибирь.

Сиятельнейший Граф,

Милостивый Государь!

Семьдесят лет живу на свете, шестнадцать взрослых детей схоронила. Семнадцатого, последнюю мою надежду, молодость и запальчивый нрав погубили: Сибирь и вечное наказание достались ему в удел. А гроб для меня еще не отворился... Государь милосерд, Граф Рымникский милостив и сострадателен: возврати мне сына и спаси отчаянную мать, Лейб-гренадерского полку Капитана Синицкого.

Ответ Графа А.В. Суворова.

Милостивая Государыня!

Я молиться Богу буду, молись и ты, и оба молиться будем мы, с почтением пре-буду(10 )

-------------------------------------------------------

10. Через некоторое время Суворов нашел удобный случай, испросил у Государя прощение Синицкому и он был возвращен из Сибири.

М.Ф.Меласу
На марше подле Меллы.
11 апреля 1799 г.

До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги. Виною тому погода. Переход был сделан на службе могущественному монарху. За хорошей погодой гоняются женщины, щеголи и ленивцы. Большой говорун, который жалуется на службу, будет, как эгоист, отрешен от должности. В военных действиях следует быстро сообразить — и немедленно же исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться. У кого здоровье плохо, тот пусть остается назади. Италия должна быть освобождена от ига безбожников и французов: всякий честный офицер должен жертвовать собою для этой цели. Ни к какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают. Глазомер, быстрота, натиск! — этого будет довольно.

К.В.Кейму
Александрия. 2 июня 1799 г.

Любезный мой генерал Кейм.

Я отправляюсь в Пиаченцу; иду разбить Макдональда. Возьмите скорее цитадель Туринскую, чтобы я не пел благодарственного молебна прежде Вас.

ПИСЬМА А.В. СУВОРОВА К ДОЧЕРИ НАТАЛЬЕ (СУВОРОЧКЕ)

Кинбурн.
20 декабря 1787 г.

Любезная Наташа!

Ты меня порадовала письмом от 9 ноября. Больше порадуешь, когда на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну; или она тебя выдерит за уши да посадит за сухарик с водицею Желаю тебе благополучно препроводить Святки; Христос Спаситель тебя соблюди Новой и многие годы! Я твого прежнего письма не читал за недосугом, отослал к сестре Анне Васильевне.

У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы, а как вправду потанцевали, то я с балету вышел — в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру. Я теперь только что поворотился; выездил около пятисот верст верхом, в шесть дней, а не ночью.

Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерлядки, осетры: пропасть!

Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя Матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту “За веру и верность”.

Целую тебя. Божье благословение с тобою.
Отец твой Александр Суворов.

Кинбурн.
16 марта 1788 г.

Милая моя Суворочка!

Письмо твое от 31 января получил. Ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую, чтоб ты меня не перещеголяла. Милостивой Государыне Софье Ивановне мое покорнейшее почтение!

О! ай да Суворочка, как же у нас много полевого салата, птиц, жаворонков, стерлядей, воробьев, полевых цветков! Морские волны бьют в берега, как у Вас в крепости из пушек. От нас в Очакове слышно, как собачки лают, как петухи поют.

Когда бы я, матушка, посмотрел теперь тебя в белом платье! Как-то ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать какую приятную историю о твоих великих мужах в древности.

Поклонись от меня сестрицам.

Благословение Божие с тобою!
Отец твой Александр Суворов.

Кинбурн.
29 мая 1788 г.

Любезная Суворочка, здравствуй!

Кланяйся от меня всем сестрицам. У нас уж давно поспели дикие молодые зайчики, уточки, кулички. Благодарю, мой друг, за твое письмо от 6 марта; я оное сего дня получил. Не ошиблась ли ты уж в месяце? Тут же письмо получил от Елисаветы Ивановны Горехвостовой. Правда, это попозже писано, 15 марта. Кланяйся ей от меня, и обеим вам благословение Божие!

Недосуг много писать: около нас сто корабликов; иной такой большой, как Смольный. Я на них смотрю и купаюсь в Черном море с солдатами. Вода очень студена и так солона, что барашков можно солить. Когда буря, то нас выбрасывает волнами на берег. Прощай душа моя!
Отец твой Александр Суворов

Кинбурн.
2 июня 1788 г.

Голубушка Суворочка, целую тебя!

Ты меня еще потешила письмом от 30 апреля. На одно я вчера тебе отвечал. Коли, Бог даст, будем живы, здоровы и увидимся. Рад я с тобою говорить о старых и новых героях, лишь научи меня, чтоб им последовал. Ай-да Суворочка, здравствуй, душа моя, в белом платье. Носи на здоровье, расти велика. Милостивой Государыне Софье Ивановне нижайшее мое почтение.

Уж теперь-то, Наташа, какой же у них по ночам в Очакове вой, — собачки поют волками, коровы лают, кошки блеют, козы ревут! Я сплю на косе; она так далеко в море, в лиман ушла. Как гуляю слышно, что они говорят: они так около нас, очень много, на таких превеликих лодках, — шесты большие, к облакам, полотны на них на версту. Видно как табак курят, песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух, — красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие как камера, где ты спишь с сестрицами.

Божие благословение с тобою!
Отец твой Александр Суворов.

22 сентября 1789 г.
Речка Рымник в Валахии,
место сражения

Сего дня победил я Огинского... Я и принц Саксен-Кобургской соединенными силами разбили и обратили в бегство большую армию неверных в количестве от 80 до 90000 или больше. Сражение продолжалось целый день. Наш урон не велик. Турок положено на месте 5000. Мы захватили три лагеря и все их обозы. Трофеи: от 50 до 100 штандартов и знамен, пушек и мортир 78, то есть вся их артиллерия. Поздравляю тебя, душа моя, с сею знаменитою победою.
Отец твой Александр Суворов.
Р.S. Великий Визирь сам начальствовал. 81 пушка со всею упряжью и амунициею, вьючного скота 20 быков. Благодарение Богу! Я здоров, лихорадка была, да во время похода отступила.

Берлад.
24 октября 1789 г.

Душа моя, сестрица Суворочка!

Целую руки милостивой государыне Софье Ивановне, нижайше кланяюсь любезным сестрицам. Твое письмо от 7 сентября только ныне получил и благодарствую.

У нас сей ночи был большой гром, и случаются малые землетрясения. Ох, какая ж у меня была горячка: так без памяти и упаду на траву, и по всему телу все пятна. Теперь очень здоров. Дичины, фруктов очень много, рыбы пропасть, такой у вас нет — в прудах, озерах, реках и на Дунае; диких свиней, коз, цыплят, телят, гусят, утят, яблоков, груш, винограду. Орехи грецкие и волоцкие поспели. С кофеем пьем буйволов и овечье молоко. Лебеди, тетеревы, куропатки живые такие, жирные, синички ко мне в спальню летают. Знаешь ли рой пчелиный? У меня один рой отпустил четыре роя.

Будь благочестива, благонравна и здорова.

Христа Спасителя благословение с тобою!
Отец твой Граф А. С. Р.

Берлад.
20 мая 1790г.

И я, любезная сестрица Суворочка, был тож в высокой скуке, да и такой черной, как у старцев кавалерские ребронды. Ты меня своим крайним письмом от 17 апреля так утешила, что у меня и теперь из глаз течет. Ох, как же я рад, сестрица, что Софья Ивановна слава Богу здорова! Куда как она умна, что здорова. Поцелуй ей за меня ручки. Вот еще, душа моя, по твоему письму: ты уж умеешь рассуждать, располагать, намерять, решить, утверждать в Благочестии, Благонравии, добродушии и просвещении от наук: знать, тебя много Софья Ивановна много хорошо сечет. У тебя другой батюшка, мой дядюшка Петр Васильевич. Как будешь видеть, ему руку поцелуй.

Здравствуйте, мое солнце, мои звезды сестрицы. У нас в поле и в лесу дикая петрушка, пастернак, свекла, морковь, салаты, трава — зеленые спаржи и иного очень много. Великие овощи еще не поспели и фрукты. Гуси маленькие ай да такие выросли большие! Караси белые больше скрыпки, стрепеты да дунайские стерляди и овечье толстое молоко.

Прости, сестрица Суворочка.

Христос Спаситель с тобою.
Отец твой Г. А. С. Р.

Февраль 1791 г.

Да хранит тебя вечно богиня невинности. Положение твое переменяется(11). Помни, что вольность в обхождении рождает пренебрежение; остерегайся сего; привыкай к естественной вежливости, избегай подруг, острых на язык: где злословие, там, глядишь, и разврат. Будь сурова и немногословна с мужчинами. А когда они станут с тобой заговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием. Уповай на провидение! Оно не замедлит утвердить судьбу твою... Я за это ручаюсь. Будешь ты бывать при Дворе и, если случиться, что обступят тебя старики, покажи вид, что хочешь поцеловать у них руку, но своей не давай. Эти: Князь Потемкин, И. И. Шувалов, Графы Салтыковы, старики Нарышкины, старый Князь Вяземский, также Граф Безбородко, Завадовский, гофмейстеры, старый Граф Чернышев и другие.

15 июля 1791 г.

--------------------------------------

11. Графиня Наталья Александровна назначена была во Фрейлины ко Двору Ее Императорского Величества.

Душа моя Наташа!

Божие благословение с тобою! Будь благочестива, благонравна и в праздности не будь. Благодарю тебя за письмо с дядюшкой. Тетушке кланяйся. Как будто мое сердце я у тебя покинул.

Ай да здесь у нас великое катанье на воде, в лесу на Каменных горах, и много очень хороших вещей: рыбы, диких птиц, цветов, маленьких цыплят жаль. Как наш колдун приехал к нам в гости, то и время теперь хорошее. Поют ласточки, соловьи и много птиц. Мы вчера кушали на острову. Завтре хотим плавать на немецкую обедню, а там пойдем далеко. Я везде буду тебя за глаза целовать. Кланяйся Софье Ивановне и Маргарите Яковлевне. Как пойдешь куда гулять и придешь назад домой и будешь скакать дома, то помни меня, как я тебя помню.
Отец твой
Г. Александр Суворов-Рымникский.

Уведомляю сим тебя, моя Наташа:

Костюшка злой в руках, взяли,

Вот так-то наши!

Я ж весел и здоров, но лишь не много лих,

Тобою, что презрен мной избранный жених.

Когда любовь твоя велика есть к отцу,

Послушай старика! дай руку молодцу;

Нет, впрочем никаких не слушай,

друг мой, вздоров.
Отец твой Александр
Граф Рымникский Суворов.

Ответ
Графини Н.А. Суворовой

Для дочери отец на свете всех святей,

Для сердца же ее любезней и милей;

Дать руку для отца, жить с мужем по неволе,

И Графска дочь ни что, ее крестьянка боле.

Что может в старости отцу утехой быть:

Печальный вздох детей?

Иль им в веселье жить? Все в свете пустяки:

богатство, честь и слава, Где нет согласия,

там смертная отрава. Где ж царствует любовь,

там тысяча отрад, И нищий мнит в любви,

что он как Крез богат.

ВЫСКАЗЫВАНИЯ И АФОРИЗМЫ СУВОРОВА

Да здравствует сабля и штык,

Никакого мерзкого отступления,

Первую линию уничтожить штыком

Других опрокинуть.

Суворова, написанный на немецком в стихах перед сражением при Нови 4 августа, -1799 г.

ВЫСКАЗЫВАНИЯ СУВОРОВА

Без добродетели нет ни славы, ни чести.

* * *

Безбожие поглощает государства и государей, веру, права и нравы.

* * *

(О безбожии). Зрите ад, над которым царствует безумие еще сильнее в исходе века. Сей ад распастя челюсти свои до гор Альпийских, воздвигает новый Рим, основание которого близ бездны.

* * *

Геройство побеждает храбрость, терпение — скорость, рассудок — ум, труд — лень, история — газеты...

* * *

Благость и милосердие потребны героям.

* * *

Ближайшая к действию цель лучше дальней.

* * *

Чем больше удобств, тем меньше храбрости.

* * *

Вежлив бывает и палач.

* * *

Будь чистосердечен с друзьями своими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках.

* * *

Властвуй счастьем, быстротой Цезаря, столь хорошо умевшего захватывать врасплох врагов даже днем.

* * *

Великие приключения происходят от малых причин.

* * *

Вольность и равенство не могут стоять долго против веры и властительства.

* * *

Вот мои мысли о людях: вывеска дураков — гордость, людей посредственного ума — подлость, а человека истинных достоинств — возвышенность чувств, прикрытая скромностью.

* * *

Мужественные подвиги достовернее слов.

* * *

Время драгоценнее всего.

* * *

Выше денег время страшно.

* * *

Знаешь ли ты трех сестер? Вера, Любовь и Надежда. С ними слава и победа. С ними Бог.

* * *

Вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови.

* * *

Где меньше войска, там больше храбрых.

* * *

Благомудрое великодушие часто полезнее, нежели стремглавый военный меч.

* * *

Где тревога, туда и дорога; где ура — туда и пора; голова хвоста не ждет.

* * *

Главное дарование великого человека уметь избирать особ по их талантам.

* * *

Голова хвоста не ожидает, оный всегда в свое время поспеет.

* * *

Гражданские доблести не заменят бесполезную жестокость в войсках.

* * *

Два хозяина в одном дому быть не могут.

* * *

Дело мастера боится. И крестьянин не умеет сохой владеть — хлеб не родится.

* * *

Деньгам по-пустому лежать не надлежит.

* * *

Истинная слава не может быть оценена: она есть следствие пожертвования самим собою в пользу общего блага.

* * *

Деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего.

* * *

Дипломатичный слог — обманчивая двуличность.

* * *

Голод — лучшее лекарство.

* * *

Добро делать спешить должно.

* * *

Добродетель всегда гонима.

* * *

Единство дает согласие. Смотри на дело в целом.

* * *

Если любишь горячее, будь способен и к холодному.

* * *

Жалко подражание, похвально соревнование. Подражание есть признание в недостатке собственных своих способностей. Соревнование — порыв благородной души, которая хочет выказать оспариваемое у нее преимущество.

* * *

Загребающий жар чужими руками после свои пережжет.

* * *

Искренность отношений, правда в общении — вот дружба.

* * *

Искусство не может терпеть порабощения.

* * *

Милосердие покрывает строгость. При строгости надобна милость, а иначе строгость — тиранство.

* * *

Истина — благосклонна одному достоинству.

* * *

Как тягостно равнодушие к самому себе!

* * *

Крестьянин богатеет не деньгами, а детьми. От детей ему и деньги.

* * *

Идя вперед, знай, как воротиться.

* * *

Кто удивил, тот победил.

* * *

Кто хорош для первой роли, не годен для второй.

* * *

Люби истинную славу.

* * *

Лень рождается от изобилия. Ближайший повод к лени — безначалие.

* * *

Лесть похожа на пирог: надобно умеючи испечь, всем нужно начинить в меру, не пересолить и не переперчить.

* * *

Льстец гордый и безнаказанный — величайший злодей.

* * *

Мудрый и кроткий владыка не в крепостных оградах, но в сердцах своих подданных заключает свою безопасность.

* * *

Мудрый не дерется нечаянно.

* * *

На себя надежность — основание храбрости.

* * *

Не бросайте никогда апельсина, пока в нем есть еще содержимое.

* * *

Не льститесь на блистание, но на постоянство.

* * *

Невинность не терпит оправданий.

* * *

Недорубленный лес опять вырастает.

* * *

Ненависть затмевает рассудок.

* * *

Непрестанная наука из чтениев!

* * *

Нужнее неприятное известие для преодолевания, нежели приятное — для утешения.

* * *

Нет земли на свете, которая так была бы усеяна крепостями, как Италия. И нет так же земли, которая бы была так часто завоевана.

* * *

Нет ничего страшнее отчаянных.

* * *

Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет.

* * *

Ноша службы легка, когда дружно подымают ее многие.

* * *

Опасности лучше идти навстречу, чем ожидать на месте.

* * *

Отличай честолюбие от гордости и кич-.мивости.

* * *

Победителю прилично великодушие.

* * *

Повелевай счастьем, ибо одна минута решает победу.

* * *

Подозрение — мать премудрости.

* * *

Предположения и предрассудки все расстраивают.

* * *

Предположенное не окончить — Божий гнев!

* * *

Приучайся к неутомимой деятельности.

* * *

Стоянием города не берут.

* * *

Раз счастье, два раза счастье — помилуй Бог! Надо же когда-нибудь и немножко умения.

* * *

С юных лет приучайся прощать недостатки ближнего и никогда не прощай своих собственных.

* * *

Скорость нужна, а поспешность вредна.

* * *

Самоблюдение и самолюбие суть различны: первое повелено Богом, второе — в начале испорчено гордостью.

* * *

Таинство одно твердой связи достойных друзей — уметь прощать недоразумения и просвещать неотложно в недостатках.

* * *

Самолюбие утопает в неведении жребия своего, однако имеет желания.

* * *

Служба и дружба — две параллельные линии — не сходятся.

* * *

Собственностью своею во всякое время жертвовать — правило высочайшей службы.

* * *

Счастье зависит от правил, фортуна — от случайностей.

* * *

Тактика и дипломатика без светильника истории — ничто.

* * *

Твердый дуб падает не от ветра или сам, но от секиры.

* * *

Теория без практики мертва.

* * *

Тот не велик еще, кого таковым почитают.

* * *

Тот не тонок, кто слывет тонким.

* * *

Тот уже не хитрый, о ком все говорят, что он хитер.

* * *

Три главных достоинства вождя: мужество, ум, здоровье (телесное и душевное).

* * *

Трудолюбивая душа должна быть занята своим ремеслом, и частые упражнения для нее столь же живительны, как обычные упражнения для тела.

* * *

Фамильярное обращение порождает пренебрежение.

* * *

Удивить — победить.

* * *

Удивительно, право, что у вас хитрость предпочитают рассудку и конец берут за начало! Прилично так поступать с одними шутами придворными.

Ученые мужи своим бессмертием больше чем кто-либо уподобляются богам: это они увлекают нас к вершинам добродетели. Их гений указует нам, сколь сладостно посвятить жизнь общественному благу. Они наставляют нас не пещись о собственной нашей персоне, презирать превратности фортуны и жертвовать собой для блага Отечества и человечества.

Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, только тщетны они, если не будут истекать от искусства, которое возрастает от испытаний, при внушениях и затвержениях каждому должности его.

* * *

Фортуна вертит счастьем как колесо спицами.

* * *

Ученье — свет, а неученье — тьма.

* * *

Фортуна имеет глаза на затылке, власы короткие, полет ее молниеносен: упустишь раз — не поймаешь. (Есть иной вариант: Фортуна имеет голый затылок, а на лбу — длинные висячие волосы: не схватил... уже не возвратиться!)

* * *

Чистому — все чисто

О РОДИНЕ

Велик Бог русский! Мы пойдем с ним по стезям древней славы!

* * *

Всемогущий Боже! Даруй, чтоб зло для России не открылось прежде 100 лет, но и тогда основание к сему будет вредно.

* * *

Крепость сильна, гарнизон — целая армия. Но ничто не устоит против русского оружия — мы сильны и уверенны в себе.

* * *

Кто любит свое Отечество, тот подает лучший пример любви к человечеству.

* * *

Легкие победы не льстят сердцу русскому.

* * *

Медленность наша умножит силы неприятеля. Быстрота и внезапность расстроят его и поразят. Широта реки не сузится, высота берегов не понизится. Русский Бог силен. С Ним перелетим полетом богатырским, с Ним победим!

* * *

Мы русские, мы все одолеем.

* * *

От храброго русского гренадера никакое войско в свете устоять не может.

* * *

Природа произвела Россию только одну. Она соперниц не имеет.(Суворов цитирует высказывание Императора Петра Великого)

* * *

Покажи на деле, что ты русский!

* * *

Попробуйте сдвинуть этот камень. Не можете? Так и русские не могут отступать.

* * *

Россиянин отличается верой, верностью и рассудком.

* * *

Русак не трусак.

* * *

Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять?

* * *

Русский Бог велик! Охают французы, усмиряются цесарцы!

* * *

Русскому должно все испытать.

* * *

Смерть или плен — все одно!

* * *

В сущности нет ничего вреднее и даже более — никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сентиментальные люди. Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, — должен добить врага, чтобы вслед за одной войной не началась другая.

* * *

Там, где пройдет олень, там пройдет и русский солдат. Там, где не пройдет олень, все равно пройдет русский солдат.

* * *

Тщетно двинется на Россию вся Европа: она найдет там Фермопилы, Леонида2 и свой гроб. (Леонид — царь спартанский, павший в бою, защищая в 480 г. до н.э. Фермопильское ущелье.)

* * *

Штык, быстрота, внезапность — это вожди россиян.

* * *

Победа — враг войны.

* * *

Солдат и в мирное время на войне.

* * *

Умирай за Дом Богородицы, за Матушку-Царицу, за Пресветлейший дом. Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!

* * *

Готовься в войне к миру, а в мире к войне.

ВОЕННАЯ НАУКА

Атакуй с чем пришел! Коли, руби, гони, отрезывай, не упускай! Ура! — чудеса творит, братцы!

** * *

Береги пулю в дуле.

* * *

Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять.

* * *

Будь терпелив в военных трудах, не поддавайся унынию от неудач.

* * *

Братцы! Бей штыком, колоти прикладом! Не задерживайся: шибко иди вперед! Ух, махни! Головой тряхни, вперед, братцы! Чудо-богатыри, вперед! Мы русские!

* * *

Будь прозорлив, осторожен. Имей цель определенную. Умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные, но не увлекайся местной горячностью.

* * *

В кабинете врут, а в поле бьют.

* * *

Быстрота и внезапность заменяют число. Натиски и удары решают битву.

* * *

Быстрота и натиск — душа настоящей войны.

* * *

Военные добродетели: для солдата — отважность, для офицера — храбрость, для генерала — мужество, руководствуемые началами порядка и дисциплины, управляемое бдительностью и предусмотрительностью.

* * *

В баталии в полевой три атаки: первая в крыло, которое послабее. В середину нехорошо — самого сожмут. Атака всеми силами в обход хороша только для малого корпуса.

* * *

В осадах времени не терять... Всего лучше открытый штурм. Тут меньше потери.

* * *

Взор! Быстрота! Победа!

* * *

Воевать не числом, а умением.

* * *

Военная наука — наука побеждать.

* * *

Военной науке должно учится на войне. Каждый театр войны есть новый.

* * *

В случае возникновения препятствий нельзя много отвлекаться ими, время дороже всего — нужно уметь беречь его. Часто наши предыдущие победы оставались безрезультатными из-за недостатка людей. Самым ложным правилом является убеждение, что после поражения врага все закончено, в то время как нужно стремиться к более крупным успехам.

* * *

Выше всего глазомер, т. е. пользование положением места, трудолюбие, бдение и постижение.

* * *

Делай на войне то, что противник почитает за невозможное.

* * *

Кто испуган, тот побежден на половину. У страха глаза велики, один за десятерых покажется.

* * *

Деятельность есть важнейшее из всех достоинств воинских.

* * *

Должно стремиться к одной главной точке и забывать о ретираде3. Натиск и удары решают битву, и приступ предпочтительнее осады. (ретирада - отступление)

* * *

За ученого трех неученых дают. Нам мало трех, давай нам шесть, давай нам десять на одного, — всех побьем, повалим, в полон возьмем...

* * *

Если желать умереть на войне, то надобно желать умереть в деле со славою, как Тюренн.(Тюренн Анри (1611-1675) — знаменитый французский полководец.)

* * *

Идешь бить неприятеля, умножай войска, опорожняй посты, снимай коммуникаций. Побив неприятеля, обновляй по обстоятельствам, но гони его до сокрушений.

* * *

Кто отважен и смело идет прямо на неприятеля, тот одержал уже половину победы.

* * *

Исправная стрельба в мишень — великой важности: умножает гибель неприятеля и отвращает в действий лишнюю трату патронам.

* * *

Истинное правило военного искусства — прямо напасть на противника с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, через что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым, смелым наступлением.

* * *

Местный (житель) в его близости по обстоятельствам лучше судит.

* * *

Мы обязаны всеми подвигами соединению двух первых армий в Европе в непобедимую Российско-Австрийскую армию. И если снова начинать кампанию, то необходимо сблизиться в системах. Иначе не может быть ни спасения для человечества, ни восстановления угнетенных государей и религии.

* * *

На войне деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, время дороже всего.

* * *

Имеется в виду выработка стратегии и тактики.

* * *

Надо бить умением, а не числом.

* * *

Не нужно методизма, а верный взгляд военный.

* * *

Пальбой не должна пехота много заниматься, но только идти в штыки и брать в полон.

* * *

Дисциплина — мать победы.

* * *

Ни одного поста не должно считать крепостью... нет стыда уступить пост превосходному в числе неприятелю. Напротив того, в том и состоит военное искусство, чтобы вовремя отступить без потери, уступленный пост можно снова занять, а потеря людей невозвратима: нередко один человек дороже самого поста.

* * *

Никакой баталии в кабинете выиграть не можно.

* * *

Никогда сил не раздроблять для занятия пунктов. Обошел неприятель — тем лучше: он сам идет на поражение.

* * *

Ничего — кроме наступательного.

* * *

Обывателя не обижать: он нас поит и кормит. Солдат — не разбойник. Святая добыча: возьми лагерь — все ваше, возьми крепость — все ваше. Без приказа отнюдь не ходить на добычу.

* * *

Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, токмо тщетны они, ежели не будут истекать из искусства.

* * *

План операционный в корпус, в колонну. Ясное распределение полков. Везде расчет времени. В переписке между начальниками войск следует излагать дело ясно и кратко, в виде записок, без больших титулов. Будущие же предприятия определять вперед на сутки или на двое.

* * *

Штыки, быстрота, внезапность!.. Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из лесов дремучих налети на него как снег на голову. Рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться.

* * *

При всяком случае наивреднее неприятелю страшный наш штык, которым наш солдат исправнее всех на свете работает.

* * *

Победа зависит от ног, а руки только орудие победы.

* * *

Ров не глубок, вал не высок. Бросься в ров, скачи через вал. Ударь в штыки, коли, гони, бери в полон!!!

* * *

Ружье, сухарь и ноги береги пуще глаза!

* * *

Неутомимость солдат и решимость офицера — вот вожди к славе!

* * *

С пленными поступать человеколюбиво, стыдится варварства.

* * *

Полк — подвижная крепость, дружно, плечом к плечу, и зубом не возьмешь!

* * *

Сикурс (помощь), опасность и прочие слова служат бабам, кои боятся с печи слезть.

* * *

Смерть бежит от штыка и сабли храброго. Счастье венчает смелость и отвагу.

* * *

Смерть на постели — не солдатская смерть.

* * *

Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля дура, штык молодец.

* * *

Субординация или послушание — мать дисциплины или военному искусству.

* * *

Шаг назад — смерть. Вперед два, три и десяток — позволяю.

* * *

Твердость, предусмотрительность, глазомер, время, смелость, натиск, поменьше деталей и подробностей в речах солдатам.

* * *

Три воинских искусства: первое — глазомер, второе — быстрота, третье — натиск.

* * *

Субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, опрятность, здоровье, бодрость, смелость, храбрость, победа, слава, слава, слава!

* * *

Тяжело в учении — легко в походе, легко на учении — тяжело в походе.

* * *

Умный военный человек не должен действовать на авось, без крайности.

* * *

Трое наскочат: первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун. В атаке не задерживай.

* * *

Штыком может один человек заколоть троих, где и четверых, а сотня пуль летит на воздух.

* * *

Бегущего неприятеля истребляет одно преследование.

* * *

Бей неприятеля, не щадя ни его, ни себя самого, держись зло, дерись до смерти, побеждает тот, кто меньше себя жалеет.

* * *

Беспрерывное изучение врага сделает тебя великим полководцем. Никакой баталии в кабинете выиграть невозможно. Умей пользоваться местностью, управляй счастьем.

* * *

Неприятелю времени давать не должно, пользоваться сколько можно его ошибкой и брать его всего смело со слабейшей стороны.

* * *

Богатыри, неприятель от вас дрожит, да есть неприятель больше: проклятая немогузнайка, намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка... от немогузнайки было много беды.

* * *

Нет вшивее пруссаков. Лаузер или вшивень назывался их плащ. В шильдгаузе (Караульное помещение) и возле будки без заразы не пройдешь, а головною их вонью вам подарят обморок.

* * *

Никогда не презирайте вашего неприятеля, каков бы он ни был, и хорошо узна

* * *

вайте его оружие, его образ действовать и сражаться. Знай в чем его сила и в чем слабость врага.

* * *

Не меньше оружия поражать противника человеколюбием.

О, как шагает этот юный Бонапарт! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун! Он побеждает и природу и людей. Он обошел Альпы, как будто их и не было вовсе. Он спрятал в карман грозные их вершины, а войско свое затаил в правом рукаве своего мундира. Казалось, что неприятель тогда только замечал его солдат, когда он их устремлял, словно Юпитер свою молнию, сея всюду страх и поражая рассеянные толпы австрийцев и пиемнтцев. О, как он шагает! Лишь только вступил на путь военачальства, как уж он разрубил Гордиев узел тактики. Не заботясь о числе, он везде нападает на неприятеля и разбивает его начисто. Ему ведома неодолимая сила натиска — более не надобно. Сопротивники его будут упорствовать в вялой своей тактике, подчиненной перьям кабинетным, а v него военный совет в голове. В действиях свободен он как воздух, которым дышит. Он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей!

Вот мое заключение: пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем. Великие таланты военные достались ему в удел. Но ежели, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли, — он погибнет.

* * *

Остальным сдающимся давай пощаду: грех напрасно убивать. Они такие же люди.

* * *

Оттеснен враг — неудача. Отрезан, окружен, рассеян — удача.

* * *

Победителю прилично великодушие.

* * *

У неприятеля те же руки, да русского штыка не знают.

* * *

Французам, а особливо неаполитанской коннице, кричать “Пардон”, чтобы оная к нам переходила.

* * *

Французы горячи, им жарко: побили их много, сберечь трудно.

* * *

Французы — нарушители общей тишины и враги общего спокойствия. Французы отвергли Христа Спасителя, они попрали законное правительство. Страшитесь их разврата... Вы были счастливы верой — храните ее. Дорожите совестью своей: да не упрекнет она вас в том, что вы были сопутниками утеснителен веры и прав народных. Бегите от лжеучителей.

О КОМАНДИРАХ

Бдение начальника — лучшее спокойствие подчиненных. Прозорливость оного побеждает нечаянности.

* * *

Генералу необходимо образовывать себя науками.

* * *

Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, которые знать ему надобно.

* * *

Командиру необходимо непрерывное образование себя науками с помощью чтения.

* * *

Необходимо чтобы войска предводителя своего разумели.

* * *

Научись повиноваться, прежде чем повелевать другими.

* * *

Начальник на войне не должен себя ничем связывать, а поступать соответственно обстоятельствам и всегда быстро.

* * *

Обучение нужно, лишь бы с толком и кратко. Солдаты его любят.

* * *

От строгости до жестокости полсажени, пол-аршина, полвершка, пол-полвершка.

* * *

Полная мочь избранному полководцу.

* * *

Свой пай съедай, а солдатский солдату отдавай.

* * *

Храни в памяти имена великих людей и в своих походах и действиях с благоразумием следуй их примеру.

* * *

Не употребляйте команды “стой”. А в сражении: “нападай”, “руби”, “коли”, “ура”, “барабаны”, “музыка”.

* * *

Тщательно обучай подчиненных тебе солдат и подавай им пример.

* * *

Непрестанное изощрение глазомера сделает тебя великим полководцем.

* * *

Ночные поражения противников доказывают умение вождя пользоваться победой не для блистания, но для постоянства.

О СОЛДАТАХ

Без честолюбия, послушания и благонравия нет исправного солдата.

* * *

Зри в части — семью, в начальнике — отца, в товарище — родного брата.

* * *

Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, больше вредный, чем полезный. Болтун и без того будет наказан.

* * *

Нужное солдату полезно, а излишнее вводит в роскошь — мать своеволия.

* * *

Сам погибай, а товарища выручай. За убитых Церковь Бога молит!

* * *

Солдат дорог. Береги здоровье, чисти желудок, коли засорился. Голод — лучшее лекарство.

* * *

Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву.

* * *

Ты присягал. Умирай за веру, царя и Отечество. Знамя защищай до последней капли крови.

* * *

Баталия мне покойнее, нежели лопатка извести и пирамида кирпичей.

* * *

Богатство мое состоит в жалованных бриллиантах и наделанных в Санкт-Петербурге мундирах да серебряных ложках, выписанных недавно из Москвы.

* * *

В письме Вашем... употреблено на мой счет слово “отступление”. Отвечаю, что не знал его во всю мою жизнь, как не знал и оборонительной войны, стоивший в начале кампании только в Тироле жизни свыше 10000 человек, чего мы за всю итальянскую кампанию не потеряли...

* * *

Да я ж служил за дьячка, пел басом, а теперь поеду петь Марсом.

* * *

Ваша кисть изобразит черты лица моего — они видны. Но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего. Во всю жизнь мою никого не сделал несчастным. Ни одного приговора на смертную казнь не подписал. Ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик. При приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим.

* * *

Возьми себе в образец героя древних времен. Наблюдай его. Иди за ним в след. Поравняйся. Обгони. Слава тебе! Я выбрал Цезаря. Альпийские горы за нами. Бог перед нами. Ура! Орлы российские облетели орлов римских.

* * *

Горжусь тем, что я Россиянин!

* * *

Доброе имя должно быть у каждого честного человека, лично я видел это доброе имя в славе своего Отечества. Мои успехи имели исключительной целью его благоденствие.

* * *

Жизнь столь открытая и известная, какова моя, никогда и никаким биографом искажена быть не может. Всегда найдутся не ложные свидетели истины, а более всего я не требую того, кто почтет достойным трудиться обо мне, думать и писать. Сей есть масштаб, по которому я желал бы быть известным.

* * *

Ищите истинной славы, идите по следам добродетели. Последней я предан, а первую замыкаю в службе Отечеству.

* * *

Мне солдат дороже себя.

* * *

Если б я не был полководцем, то был бы писателем.

* * *

Кабинет мне предписал более крепостей не брать.

* * *

Каменский знает воинское дело, но оно его не знает, Суворов не знает воинского дела, да оно его знает, а Салтыков ни военного дела не знает, ни оно его не знает.

* * *

Моя тактика: отвага, мужество, проницательность, предусмотрительность, порядок, умеренность, устав, глазомер, быстрота, натиск, гуманность, умиротворение, забвение...

* * *

Лучше голова долой, нежели утратить свою честь. Смертями пятьюстами научился смерти не бояться.

* * *

Мою тактику прусские принимают, а свою протухлую оставляют.

* * *

Между тем, покуда мир европейский и тактика обновляются, я цепенею в постыдном бездействии, я изнемогаю под бременем жизни праздной и бесполезной.

* * *

Никогда самолюбие, чаще всего порождаемое мгновенным порывом, не управляло моими действиями, и я забывал себя, когда дело шло о пользе Отечества.

* * *

Пудра не порох, букли не пушка, коса не тесак, а я не немец, а настоящий русак.

* * *

О матушке Екатерине может говорить Репнин — всегда, Суворов — иногда, а Каменский — не должен говорить никогда.

* * *

Одна минута решает исход битвы, один час — успех кампании, один день — судьбы империи. Я действую не часами, а минутами.

* * *

Правда, я не много общался с женщинами. Но забавляясь в их обществе, я соблюдал всегда почтение. Мне недоставало времени заниматься с ними, и я страшился их. Женщины управляют здешней страной как и везде. Но я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей.

* * *

Титулы мне не для меня, но для публики потребны.

* * *

Почитая и любя нелицемерно Бога, а в нем и братии моих, человеков, никогда не соблазняясь приманчивым пением сирен роскошной и беспечной жизни, обращался я всегда с драгоценнейшим не земле сокровищем — временем — бережливо и деятельно, в обширном поле и в тихом уединении, которое я везде себе доставлял. Намерения, с великим трудом обдуманные и еще с большим исполненные, с настойчивостью и часто с крайнею скоростью и неупущением непостоянного времени. Все сие, образованное по свойственной мне форме, часто доставляло мне победу над своенравной Фортуной. Вот что я могу сказать про себя, оставляя современникам моим и потомству думать и говорить обо мне что они думают и говорить желают.

* * *

Природа не одарила меня беспечностью, перемениться поздно, буду всегда тот же.

* * *

Пришел в Беллинцон... нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти... но я не живописец: пошел и прошел.

* * *

Семьдесят лет гонялся я за славой. Стою у гроба и узнаю мечту ее: покой души у Престола Всемогущего.

* * *

При дворе язык с намеками, догадками, недомолвками, двусмыслием. Я — грубый солдат — вовсе не отгадчик.

* * *

Увы мне с любовью моей к Отечеству — интриги препятствуют мне ее выказать.

* * *

Честь моя мне всего дороже. Покровитель ей Бог.

* * *

Чувствую ныне и прежние мои раны, но доколе жив — служить, хотя иногда и отдыхать. Таков долг христианина! Чистый рассудок без узлов. Мой стиль не фигуральный, но натуральный — при твердости моего духа

* * *

Штыки, холодное оружие, атаки, удар — вот мои рекогносцировки.

* * *

Я не могу оставить 50-летнюю привычку к беспокойной жизни и моих солдатских приобретенных талантов.

* * *

Я бы законно желал быть иногда на публике в иностранном мундире: Великому Императору это слава, что его подданный их достойно заслужил.

* * *

Я был счастлив, потому что повелевал счастьем.

* * *

Я как раб умираю за Отечество и как космополит — за свет. Жду увольненья от Балтийских мирских сует.

* * *

Я лучше прусского покойного короля. Я милостью Божией баталий не проигрывал.

* * *

Я не любитель Демосфеновой болтовни, не люблю ни академиков, кои только вносят путаницу в здравые суждения, ни сената Ганнибалова. Я не люблю соперничества, демонстраций, контрмаршей. Вместо этих ребячеств — глазомер, быстрота, натиск — вот мои руководители.

* * *

Я тот же, дух не потерял. Обманет меня всякий в своем интересе, надобна кому моя последняя рубашка, ему ее отдам, останусь нагой. Чрез то я еще не мал.

* * *

Я солдат, не знаю ни племени, ни рода. Поле — один мой элемент.

* * *

Материалы, принадлежащие к истории моих военных действий, столь тесно сплетены с историей моей жизни, что оригинальный человек и оригинальный воин должны быть между собой нераздельны, чтобы изображение того или другого сохраняло существенный свой вид.

Я люблю правду без украшениев.

* * *

Главное правило Суворова: торопиться делать добро.

О СУВОРОВЕ

О радость! - Муза! дай мне лиру,

Да вновь Суворова пою!

Как слышан гром за громом миру,

Да слышит всяк так песнь мою!..

Идет в веселии геройском

И тихим манием руки,

Повелевает сильным войском,

Сзывает вкруг себя полки.
Г.Р.Державин

РАССКАЗЫ О СУВОРОВЕ

Как-то Суворов, находясь на Кубанской линии, решил ее объехать. Слух об этом разнесся, и каждый начальник на своем месте ожидал его прибытия. Но Суворов не любил пышности, парадности, не любил, чтобы его ждали: являлся всегда неожиданно, внезапно. Ночью сел он в простые сани и приехал на первую станцию. Стоявший там капитан, старый служивый, никогда не видал Суворова и принял его как товарища, повел в свою комнату, поднес ему рюмку водки и посадил с собою ужинать. Суворов сказал, что “послан от Суворова заготовлять ему лошадей”. Капитан шутил, судил обо всех генералах, хвалил Суворова. Суворов уехал, простившись с ним как с добрым приятелем. Утром получил капитан следующую записку: “Суворов проехал, благодарит капитана N. за ужин и просит о продолжении дружбы”.

* * *

Во время сражения, происходившего на Кинбургской косе 1 октября 1787 года, Суворов был ранен в левую руку. Так как лекаря при нем не было, то он поехал к морю и дал перевязать руку казачьему старшине. Тот вымыл ему рану морскою водою и перевязал галстуком. “Помилуй Бог! — сказал Суворов, — благодарю! помогло, тотчас помогло! Я раненых и всех нераненых турок прогоню в море”. Он сдержал слово: неприятель был разбит, и так как турецкие суда были отосланы от берега, чтобы принудить войско сражаться отчаянно, то почти все потонули, и от 6000 высаженных на косу турок едва спаслось 700 человек.

* * *

Во время славного Рымникского сражения (происходившего 11 сентября 1789 года) Принц Кобургский, командовавший союзными нам австрийскими войсками, сказал Суворову: “Видите ли какое множество турок против нас?” — “То и хорошо, — отвечал Суворов. — Чем больше турок, тем больше и замешательства между ними, и тем удобнее можно их перебить. Но все же их не столько, чтобы они нам солнце заслонили”. Действительно, искусство восторжествовало над числом, и Суворов увенчался славою бессмертною.

* * *

Австрийцы в Турецкой войне, начавшейся в 1787 году, до соединения их с победоносным Российским войском были очень несчастливы. Турки их били и отбирали у них пушки. Суворов, отправляя к Князю Потемкину реляцию о Рымникском сражении, сказал курьеру: “Донеси Его Светлости, что я военную добычу с австрийцами разделил по-братски: их пушки им отдал, а турецкие себе взял”.

За быстро совершенное покорение Польши Суворов пожалован фельдмаршалом “не по линии”. Получив жезл, он вдруг начал прыгать и бегать, приговаривая: “Помилуй Бог! легок стал, хорошо прыгаю”. Так он выразил то, что произведен без очереди за заслуги и обошел старших перед ним генералов.

* * *

Во время своего пребывания в Финляндии в 1791 году для укрепления пограничной линии со Швецией граф Суворов беспрестанно занимал войска маневрами. Он приучал солдат к переходам, к нападению и обороне, а офицеров к искусному расположению войск, к военным хитростям и осторожности. Такие учения имели всегда великие последствия. Однажды на маневре случилось следующее: одна колонна была неверно подведена под скрытную батарею и поставлена между двух огней. Между тем резервная колонна стояла спокойно и не шла к ней на помощь. Граф, видя такую оплошность, прискакал к командовавшему подполковнику и закричал: “Чего вы, сударь, ждете? Колонна наша пропадает, а вы не сикурсируете”. “Ваше сиятельство! — отвечал подполковник, — я давно бы исполнил долг мой, но ожидаю повеления от генерала, командующего этой колонной”. Этот генерал-майор находился тут же, в нескольких саженях. “Какого генерала? — спросил Суворов. — Он убит, давно убит! Посмотри (указывая на него), вон... и лошадь бегает! Поспешайте!” И сам поскакал прочь.

* * *

Когда Суворов прибыл в Вену и поехал ко Двору, все улицы были наполнены народом, все были в восторге. Все кричали: “Виват Суворов!” Граф, выйдя из кареты, громко сказал: “Немцы храбрые! С русскими — вы непобедимы! Виват Император Франц!..”

* * *

После взятия Милана граф Суворов въезжал в город следующим образом: он приказал своему письмоводителю и другу, действительному статскому советнику Фуксу с другим генералом ехать впереди, а сам поехал за ними верхом в одной рубашке, по обыкновению положа шинель свою на шею лошади. “Я у вас буду ординарцем!” — сказал им Суворов. Народ наполнил все улицы и кричал: “Виват Суворов!” Но не думая, что странно одетый старик мог быть Великим Полководцем, обращал свои восклицания к едущим впереди. Фукс вынужден был снять шляпу и кланяться на обе стороны. На другой день граф Суворов выразил в приказе похвалу Фуксу за то, что тот хорошо умеет раскланиваться.

* * *

Когда граф Суворов отправлялся из Вены к вверенной ему армии, Военный Совет требовал у него плана войны, которому он будет следовать. Суворов пообещал показать план. Он велел купить стопу белой бумаги, сел в дорожную кибитку и поехал в Военный Совет. Входит. Все ожидают плана. Он бросает на стол стопу белой бумаги и говорит: “Вот мои планы!” Затем выбегает вон, садится в кибитку и уезжает поражать врагов на вершинах Альпийских, прославляя имя русское. Так Суворов доказал, что его гений есть самый лучший и надежный план!

* * *

Прибыв в Италию, граф сам объезжал рундом. Как-то он наехал на французский объезд. В происшедшей стычке объезд был весь изрублен, кроме двух французов, оставленных живыми. Граф приказал их отпустить и выпроводить, сказав им на французском языке: “Поезжайте, скажите своим, что Суворов прибыл. Вот он! вот он! Не забудьте же, скажите”.

Перед началом сражения с французским генералом Макдональдом австрийский полковник Шток упал в обморок, как он сам говорил, от “приключившейся чрезвычайной колики”. В это время граф Суворов наехал на него и спросил: “Что такое?” Когда помогавшие полковнику рассказали о случившемся припадке, граф сказал: “Жаль! Молодой человек, помилуй Бог! Жаль, он не будет с нами! Как его оставить! Гей, казак!” Когда казак подъехал, граф продолжил: “Приколи его поскорее! Помилуй Бог, жаль! Французы возьмут. Чтобы наше им не доставалось, приколи поскорее!” Услышав такое необыкновенное и неприятное лекарство, больной тотчас вскочил и сказал, что ему стало легче. “Слава Богу, — сказал граф, отъезжая, — очень рад! Полегче стало, тотчас полегче стало”.

В ту же войну найдена была у австрийского майора Тура переписка с французами, и когда он был приведен к графу, то Суворов, взглянув на него, сказал: “Я не виноват, не виноват! Сам пропал!” и, не отсылая в Вену для суда, приказал расстрелять предателя из двенадцати ружей.

* * *

Неожиданные успехи и быстрые победы графа Суворова в Италии привели Французскую Директорию в крайнее смятение. Она не знала, что делать. Обещала чрезвычайную сумму в награду тому, кто привезет голову Суворова. Узнав об этом, граф руками ощупал свою голову и сказал: “Ах! напрасно... Дорого! Помилуй Бог, дорого! — Моя головка маленькая, сухая, никуда не годится, дорого!.. Жаль!..” Потом приказал привести к себе пленного француза, отпустил его и сказал: “Желаю тебе счастливого пути домой. Но прежде всего объяви от меня Директории: сумма, за голову мою назначенная, велика. Да у вас и денег столько нет. Скажи своей Директории: я постараюсь сам принести к ним голову мою вместе с руками”.

* * *

Суворов не любил “немогузнаев”. Так называл он тех, которые отвечали ему: не знаю. Он требовал, чтобы ему отвечали решительно. А чтобы отвечать решительно, должно знать точно то, о чем спрашивается. Таким образом приучил Суворов безделками по наружности к прозорливости, быстроте и точности.

* * *

Русские никогда не забудут разительного наставления Суворова: “Шаг назад — смерть! Вперед два, три и десять шагов позволю”. Даже и при многочисленном строе, когда случалось какому-нибудь рядовому вперед выдаваться, то никто не смел подвигать его назад, но целая тысяча и более по нему равнялась. По скромности, свойственной герою, Суворов никому не разглашал о своей тактике, но явно показал ее в делах.

Некогда вышел спор с союзными войсками о пушках, взятых у неприятеля. Союзники требовали, чтобы им отдали половину. Суворов решил это таким образом: “Отдать им все пушки, все отдать. Где им взять? А мы себе еще добудем”.

* * *

После победы над Крупчицами неприятель ушел к Бресту Литовскому, чтобы там дождаться русских. Суворову доложили, что, наверное, нужно сушить сухари. Суворов ответил: “Не надобно!” И, дав войску небольшой отдых, вышел на неприятеля, отнял у него пушки и сказал генералу, предсказывавшему о сушении сухарей: “Если бы мы остались сушить сухари, то пушек бы не отняли, а неприятель бы ушел”.

* * *

Всем служившим под начальством Князя Италийского известно, что он любил в своих офицерах решимость и расторопность в ответах. Заминающихся, приходящих в смятение и не дающих ему скорого ответа, — хотя бы и некстати, — не с живостью, называл он “немогузнайками”. С этим намерением он нередко испытывал всех своих офицеров. Укрепляя границу со шведами, прогуливался он (всегда не случайно), и увидел офицера, надзиравшего за некоторой частью работ. Офицер мерил шагами место, на котором следовало производить работу следующего дня. Суворов подошел к нему и вдруг спросил: “Знаешь ли, сколько верст до Луны?” “Знаю, Ваше Сиятельство!” “А сколько же?” “Два солдатских перехода”, — отвечал офицер без запинки. Суворов тотчас поворотился и пошел от него прочь. Сделав несколько шагов, остановился, посмотрел на офицера, еще отошел на несколько шагов, опять остановился, и поклонясь офицеру в пояс, сказал: “Прощайте, Ваше Благородие!.. Прошу почаще ко мне обедать”.

* * *

Всем известно, что покойный Князь Италийский издавна приучил тело свое к “сношению всех воздушных перемен”: он мог спать не только (как обыкновенно было) на соломе или сене, но и на голой земле, подложив под голову седло. В жестокие морозы обливался водою со льдом, и зимой, кроме дороги, шубы не надевал. В бытность его в Санкт-Петербурге блаженной памяти Императрица Екатерина II изволила заметить, что он разъезжает без шубы, и для того прислала ему шубу, стоившую великой цены, приказав с посланным сказать, чтобы “непременно шубу сию носил”. “Как! — сказал Суворов, — солдату шубы по штату не положено”. И когда присланный подтвердил, что на это есть непременное соизволение Ея Величества, Суворов сказал: “Матушка меня балует! Быть так!” После чего принял шубу с благодарением, но никогда ее на себя не надевал, только когда ездил во дворец. Но и тогда сажал с собой слугу, который эту шубу держал на руках и при выходе Суворова из кареты надевал на него. В этом наряде он доходил до передних комнат.

* * *

Суворов в подчиненных своих офицерах не любил излишеств и щегольства, несогласного с порядком воинского убранства. Не терпел он также одобрительных и препоручительных писем о ком бы то ни было. Он требовал, чтобы офицера одобряли служба и поведение. Когда он препровождал с корпусом войск за Кубань татар, не пожелавших остаться в Крыму на прежних местах, прибыл к нему в корпус подполковник N. Он привез с собой несколько одобрительных писем от самых ближних к нему особ и явился к Суворову в щегольском наряде, облитый духами и в башмаках. Суворов, прочитав письма, принял его очень ласково. “Очень рад! — сказал он, — вы знакомы со всеми моими ближними. Хорошо! Помилуй Бог, хорошо! Мы сами постараемся сблизиться”. И немедленно предложил ему прогуляться с собою верхом. N, обрадованный таким приветствием своего главного начальника, просил о позволении переодеться. “Не надобно, не надобно! — сказал Суворов. — В службе не до переодевания, должно быть каждый час готовым”. N вынужден был сесть на казачью лошадь и ехать доброй рысью в след за своим начальником. Но, между тем, N очень ошибся, считая, что поездка эта составит небольшую прогулку. Они проездили двое суток по форпостам и редутам, так что у N от плохого казачьего седла не только не осталось чулок на икрах, но и ноги были все содраны. Таким образом ему было дано почувствовать, что придворный наряд для служащего в поле офицера не годится.

* * *

После одного форсированного марша в Италии солдаты, не имевшие притом и провианта в рюкзаках, на отдыхе, сели на берегу речки, вынули ложки и начали хлебать оными воду. Неожиданно к ним пришел Суворов и сказал: “Здорово, ребята! Что вы делаете?” “Хлебаем итальянский суп, Ваше Сиятельство!” “Помилуй Бог! Как хорошо!” — сказал он. Солдаты хотели из почтения встать, но он не велел им этого делать, сел между ними, взял у одного солдата ложку и сам начал хлебать из речки воду, приговаривая: “Славный суп!.. Помилуй Бог, славный!.. Ваш фельдмаршал теперь сыт. Но молчок, ребята! Французишки близко, один переход: у них много напечено и наварено, все будет наше!” Сказав это, встал и отошел. Таким-то образом Великий Муж умел ободрить своих подчиненных к перенесению нужд и трудов и снискать к себе их доверие.

* * *

Перед переходом через Сент-Готардские горы, когда российские войска после стольких побед и непрестанных военных трудов, оставив плодоносные равнины Пиемонтские и Ломбардские, с огорчением смотрели на высокие скалы ужасных гор, покрытые всегда снегом и льдом, и на которые приходилось взбираться, очищая почти каждый шаг оружием. Первые колонны солдат вознегодовали и не хотели идти дальше. Суворов, узнав о том, прибежал к ним. Он велел вырыть яму на дороге, лег в нее и закричал солдатам: “Заройте меня в землю, оставьте здесь своего генерала. Вы не мои дети, я не отец вам более. Мне пришлось умереть”. Солдаты, услышав эти слова, столпились около Суворова и стали просить позволения взобраться на вершину Сент-Готарда и согнать оттуда французов.

* * *

Известно, что Суворов был не только великим полководцем, но и политиком, однако старался скрыть свои великие знания в политике. Желал, чтобы ошибались и не видели того, кем он являлся на самом деле. От этого и получилось, что его долго считали хоть и хорошим “партизаном”, но странным чудаком. Таким изобразил его, возвратясь из армии ко Двору, Князь Потемкин самой Императрице Екатерине II. Однако премудрая Монархиня, зная о воинских успехах Суворова, желала сама его узнать поближе. И как только Суворов появился в Санкт-Петербурге, Государыня пригласила его в кабинет и вошла с ним в подробный и самый трудный разговор. Она удивилась ответам, суждениям, сведениям, доводам и заключениям этого Великого Мужа. Он больше знал, больше провидел и доказывал в науках, чем профессор, а в политике — чем дипломат, упражнявшийся в ней целый век. При первом свидании Государыня сказала Потемкину: “Ах, Князь! Как вы ошиблись: как худо вы знаете Суворова!” — “Возможно ли, Государыня! Я не смею, но кажется...” “Конечно, вам кажется; когда вы не старались его узнать, когда рассматривали его поверхностно. Но я доставлю вам случай выйти из этого заблуждения”. Через некоторое время Императрица призвала Суворова в свой кабинет, а Князю Потемкину приказала стать в примыкающем к оному коридоре, в таком месте, где он весь разговор явственно мог слышать. Монархиня завела разговор с обыкновенной своей мудростью и требовала его советов в рассуждении тогдашних политических отношений Европы. Реки красноречья, основательные истины и тончайшая политика проистекли тогда из уст Суворова. Князь Потемкин долго и с изумлением слушая, не вытерпел. “Ах! Александр Васильевич, — сказал он, входя в кабинет, — служа так долго с вами, я до сего времени не знал вас”. Суворов заговорил вздор и немедленно ушел вон. Однако с того времени Потемкин возымел к Суворову отменное уважение.

* * *

Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея, который ему много вредит.

Офицер начал спрашивать, не такой ли NN?

— Нет, — отвечал Суворов.

— Не такой ли граф Б.?

Суворов отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ и сказал ему тихонько: “Высунь язык!” И когда офицер это исполнил, Суворов таинственно ему сказал: “Вот твой враг!”

* * *

Однажды Суворов, разговаривая о самом себе, спросил всех, у него бывших: “Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою — меня хвалили цари, любили солдаты, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду, подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Великом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость его души, но всегда чуждался бы его пороков!”

* * *

Кто-то заметил при Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски.

— Стыдно, — сказал Суворов, — но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски.

* * *

При торжественном вступлении наших войск в Варшаву Суворов отдал такой приказ: “У генерала N взять позлащенную его карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину сидеть насупротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении”. Надобно заметить, что хозяин кареты был большой говорун и отличался тщеславием, так что в походах его сопровождала карета.

* * *

Суворов любил все русское. “Горжусь, что я россиянин!” — нередко повторял он. Не нравилось ему, если кто тщательно старался подражать французам. Подобного франта он обыкновенно спрашивал: “Давно ли изволили получать письмо из Парижа от родных?”

* * *

Еще в бытность Суворова в Финляндии один возвратившийся из путешествия штаб-офицер привез из Парижа башмаки с красными каблуками и явился в них на бал. Суворов не отходил от него и любовался башмаками, сказав ему: “Пожалуй, пришли мне башмаки для образца вместе с вновь изданным в Париже военным сочинением Гюберта”.

Чем, однако, этот штаб-офицер запастись не подумал и вынужден был, чтобы избежать преследований Суворова, удалиться с бала.

* * *

Однажды какой-то иностранный генерал за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, так что надоел и ему, и присутствующим. Подали прежалкий подгоревший пирог, от которого все отказались, только Суворов взял себе кусок. “Знаете ли, господа, — сказал он, — что ремесло льстеца не так легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку повара: он худой льстец”.

* * *

Когда Императрица Екатерина II была в Херсоне, то ее сопровождал Суворов.

Здесь неожиданно подошел к нему какой-то австрийский офицер без всяких знаков отличия. Это был Император Иосиф. Суворов говорил с ним, притворяясь, будто вовсе не знает, с кем говорит, и с улыбкою отвечал на вопрос его: “Знаете ли вы меня?” “Не смею сказать, что знаю, — и прибавил шепотом, — говорят, будто вы император Римский!” “Я доверчивее вас,— отвечал Иосиф, — и верю, что говорю с русским фельдмаршалом — как мне сказали”.

* * *

Когда в Полтаве Императрица Екатерина II, довольная маневрами войск, спросила Суворова: “Чем мне наградить вас?”

— он ответил: “Ничего не надобно, матушка, давай тем, кто просит. Ведь у тебя и таких попрошаек, чай, много?” Императрица настояла. “Если так, матушка, спаси и помилуй: прикажи отдать за квартиру моему хозяину, покою не дает, а заплатить нечем!” “А разве много?” — спросила Екатерина. “Много, матушка, — три рубля с полтиной!” — важно произнес Суворов. Впоследствии он, рассказывая об уплате за него долгов Императрицею, прибавлял: “Промотался! Хорошо, что матушка за меня платила, а то бы беда...”

* * *

Встретившись в Киеве в 1787 году с французским полковником Ламетом, Суворов подошел к нему, уставил на него глаза и спросил отрывисто: “Кто вы? Какого звания? Как ваше имя?” Ламет также поспешно ответил ему: “Француз, полковник, Александр Ламет”. “Хорошо!” — сказал Суворов. Немного оскорбленный допросом, Ламет также быстро переспросил: “Кто вы? Какого звания? Как ваше имя?” “Русский, генерал, Суворов”. “Хорошо!” — заключил Ламет. Затем они оба расхохотались и расстались приятелями.

* * *

Итак, мы будем преследовать неутомимо.

Настанет зима. Вьюги и морозы —

вам ли бояться их, дети Севера?..

Пусть всякий помнит Суворова:

он научал сносить и голод, и холод,

когда дело шло о победе и славе русского народа.

Идем вперед —

пред нами разбитый неприятель,

да будет за нами тишина и спокойствие.
М.И.Кутузов.
Из приказа русским войскам 1812 г.

* * *

Как-то Суворов был во дворце. К нему подошел один из не очень искусных генералов, который считал себя знатоком военного дела, и спросил: “Александр Васильевич, о вас говорят, что вы не знаете тактики”. “Так — отвечал Суворов, — я не знаю тактики, но тактика меня знает. А вы не знаете ни тактики, ни практики”.

* * *

Князь Н. В. Репнин отправил к Суворову с поздравлением своего любимца, майора. Суворов принял его чрезвычайно вежливо, но всячески старался уловить в немогузнайстве, да никак не мог. На вопросы: “сколько на небе звезд? сколько в реке рыб?” майор сыпал — “миллионы”. Наконец Суворов спросил его: “Какая разница между князем Николаем Васильевичем и мною?” Несмотря на затруднительный ответ, майор ответил: “Разница та, что князь Николай Васильевич Репнин желал бы произвести меня в полковники, но не может, а вашему сиятельству стоит лишь захотеть”. Это Суворову понравилось, и он поздравил майора с этим чином.

* * *

В Польскую кампанию военные чиновники проиграли значительную сумму казенных денег. Когда Суворов о том узнал, то шумел, бросался из угла в угол, кричал: “караул! караул! воры!” Потом надел мундир, пошел на гауптвахту и, отдавая караульному офицеру свою шпагу, сказал: “Суворов арестован за похищение казенного интереса”. Потом написал в Петербург, чтобы все его имение продать и деньги внести в казну, потому что он виноват и должен отвечать за мальчиков, за которыми худо смотрел. Но Екатерина велела тотчас все пополнить и написала Суворову: “Казна в сохранности”. И он опять возложил на себя шпагу.

* * *

Как-то граф Кутайсов, бывший брадобрей Императора Павла, шел по коридору Зимнего дворца с Суворовым, который, увидя истопника, остановился и стал кланяться ему в пояс. “Что вы делаете, князь, — спросил Кутайсов, — это истопник”. “Помилуй Бог, — сказал Суворов, — ты граф, а я князь. При милости царской не узнаешь, что это будет за вельможа, так надобно его задобрить”.

* * *

Один генерал как-то заметил, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды.

“Нет, — отвечал Суворов, — музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет шаг, с ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть. Молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с распущенными знаменами и с громогласной музыкой взял я Измаил!”

* * *

Суворов, как мы знаем, несмотря на то, что любил простоту в одежде, являлся всегда во всех своих орденах. Раз так он был в церкви. По окончании службы одна великосветская барыня, желая над ним подшутить, заметила: “Ах, Александр Васильевич? Вы так слабы, а на вашей груди столько навешано... Я думаю, что вам тяжело”. “Помилуй Бог, тяжело! Ох, как тяжело, вашим мужьям не сносить!” — заметил полководец.

* * *

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П. X. Обольянинов — любимец Императора Павла I — и застал его прыгающим через чемоданы и разные дорожные вещи.“Учусь прыгать” — сказал Суворов. “Ведь в Италию-то прыгнуть — ой, ой, велик прыжок, научиться надобно!”

* * *

Однажды к Суворову пришел важный гость. Суворов выбежал к нему навстречу, кланялся ему чуть не в ноги и бегал по комнате, крича: “Куда мне посадить такого великого и знатного человека! Прошка! стул, другой, третий”. И при помощи Прошки Суворов ставил стулья один на другой и просил садиться выше. “Туда, туда, батюшка, а уже свалишься — не моя вина”.

* * *

Однажды к Суворову во время его приезда в Петербург (после опалы) приехал в мундирах и орденах какой-то выслужившийся царедворец. Суворов спросил его имя, получив ответ, покачал головой и произнес: “Не слыхивал, не слыхивал”. “Да за что вас так пожаловали?” — спросил он весьма важно. Смущенный царедворец не смел произнести слова “заслуга”, бормотал что-то о “милости и угождении”. “Прошка, — закричал Суворов своему камердинеру, — поди сюда, дурак, поди, учись мне угождать. Я тебя пожалую: видишь, как награждают тех, кто угождать умеет”.

* * *

Еще с юного возраста Суворов любил выражаться коротко и ясно. В бытность свою рядовым солдатом он писал отцу: “Я здоров, служу и учусь. Суворов”.

Подойдя к Варшаве и разбив поляков, он донес, подобно Цезарю: “Пришел, посмотрел и разбил!”

После взятия Праги он написал: “Прага взята, Варшаву отделяет от нас только река Висла”.

* * *

После взятия Милана Суворову устроили триумф. Он был очень тронут и, взволнованный радостным чувством, умиленно воскликнул: “Бог помог! Слава Богу! рад... рад. Молитесь Богу больше”.

* * *

Суворов терпеть не мог такие бумаги, в которых беспрестанно встречались ненавистные ему слова “предполагается”, “может быть”, “кажется” и пр. Однажды, получив такую бумагу, Суворов не мог дождаться, чтоб секретарь кончил чтение ее, вырвал ее и, бросив, сказал: “Знаешь ли, что это значит? Это школьники с учителем своим делают и повторяют опыты над гальванизмом. Все им “кажется”, все они “предполагают”, все для них “может быть”. А гальванизма не знают и никогда не узнают. Нет, я не намерен такими гипотезами жертвовать жизнью храброй армии!” Затем, выбежав в другую комнату, он велел одному офицеру прочитать десять заповедей, который и исполнил это, не запинаясь. “Видишь ли, — сказал | Суворов, обратясь к секретарю, — как премудры, кратки, ясны небесные Божия веления!”

* * *

Суворов беспрестанно повторял, что солдат и в мирное время “на войне” и поэтому кроме обыкновенного воинского ученья он изобретал свои особенные “экзерциции”, где можно было показать силу, ловкость и отвагу. Устраивая с полком различные учения, он желал показать солдатам примерный штурм. Будучи еще в чине полковника, Суворов командовал Астраханским полком, который располагался в Новой Ладоге. И вот однажды, идя с полком из Ладоги в Петербург мимо какого-то монастыря, в пылу воображения он составил план приступа, скомандовал “на штурм” и полк его бросился на монастырские стены. Солдаты взобрались на них с криком “ура”. Суворов извинился перед испуганным настоятелем, что учил своих солдат.

* * *

Неизвестно по каким причинам Суворов не был однажды внесен в список действующих генералов. Это его весьма огорчило. Он приехал в Петербург, является к Императрице, бросается к ее ногам и лежит неподвижно. Императрица подает руку, чтобы его поднять. Он тотчас вспрыгнул, поцеловал ее десницу, и воскликнул: “Кто теперь против меня? Сама Монархиня меня восстанавливает!”

В тот же день было катание по Царскосельскому пруду на яликах. Суворов имел счастье быть гребцом Екатерины. Когда подъехал к берегу, то сделал из ялика такой отважный скачок, что Государыня испугалась. Он просил у нее извинения, что, считаясь инвалидом, возил Ея Величество “неисправно”. “Нет! — отвечала Императрица, — кто делает такие прыжки, тот не инвалид”. И в тот же день Суворов был внесен в военный список генералов и получил начальство.

* * *

Однажды в простой солдатской куртке Суворов бежал по лагерю.

“Эй, старик, постой! — закричал ему вслед сержант, присланный от генерала Дерфельдена с бумагами. — Скажи, где пристал главнокомандующий”.

“А черт его знает”, — отвечал Суворов.

“Как! — вскричал сержант, — я привез к нему от генерала бумаги”.

“Не отдавай, — закричал Суворов, — он теперь или мертвецки пьян, или горланит петухом”.

Тут сержант, замахнувшись на него палкой, сказал: “Моли Бога, старичишка, за свою старость: не хочу рук марать. Ты видно, не русский, что так ругаешь нашего отца и благодетеля!”

Суворов “давай Бог ноги”. Через час он пришел домой. Сержант уж был там. Увидев Суворова, он хотел броситься к его ногам, но главнокомандующий обнял его и сказал: “Ты доказал любовь к начальнику на деле: хотел поколотить меня за меня же”. И из своих рук попотчевал его водкою.

* * *

Один генерал любил ходить в пучке, что было противно тогдашней форме. Суворов боялся, чтобы он не подвергся за это неприятностям, но, уважая его лета и службу, не имел духа ему запретить. Однажды в присутствии этого генерала Суворов сказал своему секретарю Фуксу: “Узнай под рукою, не кроется ли в пучке или под пучком что-нибудь важное?” Разными подобными шутками Суворов довел до того, что генерал начал носить косу.

* * *

Тючков (генерал-поручик и начальник Инженерного Департамента при Императрице Екатерине II) поздравлял Суворова с победами, но между прочим заметил, что он не присылает по своей обязанности карт и планов сражений в его Департамент.

Суворов признался, что виноват, тотчас вынес большую карту Европы, свернутую в трубку, положил ее на плечо, как ружье, отдал ею честь к ноге и положил к стопам Тючкова.

* * *

По невольной запальчивости Суворов сделал строгий выговор одному генералу, но вдруг, смягчив голос, продолжал: “Я говорил вам как раздраженный начальник, а теперь буду говорить как друг и отец. Я знаю все: вероломство и измена предали вас в руки неприятелей. Бог взыщет с них!.. Если можно, не вспоминайте о прошедшем”.

Один полковник, рассуждая о предстоявших военных предприятиях, осмелился предложить фельдмаршалу план отдельных операций своего полка. “Воюй, полковник. Твой успех будет эпизодом в истории. Но план главнокомандующего есть история его жизни и славы всего его войска”.

* * *

Один генерал любил говорить о газетах и постоянно повторял: “в газетах пишут”, “по последним газетам” и т. д. Суворов на это выразил: “Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, которые знать ему надобно, и о которых там не печатают”.

* * *

Суворов получил от одного генерала просительное письмо об определении его в армию, написанное прекрасным, отличным слогом, так что этого нельзя было не заметить. “Да, хорошо написано, — сказал Суворов, — но мне нужны воины, а не дипломаты. Мой Багратион так не напишет, зато имеет присутствие духа, расторопность, отважность и счастье. Ум его образован более опытами, нежели теорией. В беседе его не увидишь, но он исполняет все мои приказы с точностью и успехом. Вот для меня и довольно”.

* * *

В присутствии Суворова читали книгу, в которой было сказано, что один персидский шах, человек кроткого нрава, велел повесить двух своих журналистов за то, что они поместили напечатать в своих листках две неправды. “Как! — воскликнул Суворов, — только за две лжи? Если бы такой шах явился у нас, исчезли бы все господа европейские журналисты! Не сносить бы головы ни одному из них!”

* * *

Случился у Суворова спор о летах двух генералов. Одному было действительно пятьдесят лет, а другому сорок. Но Суворов начал уверять, что сорокалетний старее пятидесятилетнего. “Последний, — говорил он, — большую часть жизни своей проспал, а первый работал на службе денно и нощно. Итог выходит, что сорокалетний чуть ли не вдвое старее пятидесятилетнего”. “По этому расчету, — сказал маркиз Шателер, — Вашему Сиятельству давно уже минуло за сто лет”. “Ах нет! — отвечал Суворов, — раскройте историю, и вы увидите меня там мальчишкой”. “Истинно великие хотят всегда казаться малыми, но громкая труба молвы заглушает их скромность”, — возразил Шателер. Суворов зажмурился, заткнул уши и убежал.

* * *

Некто вздумал назвать Суворова поэтом. “Нет! извини, — возразил он, — у поэта вдохновение, а я складываю только вирши”.

* * *

Костров посвятил Суворову свой перевод Оссиана. Граф во всех походах имел его с собой и говорил: “Оссиан, мой спутник, меня воспламеняет. Я вижу Фингала, в тумане, на высокой скале сидящего, слышу слова его: “Оскар, одолевай силу в оружии, щади слабую руку”. Честь и слава певцам! Они мужают нас и делают творцами общих благ”.

* * *

Однажды в большой праздник пришел Кулибин к Потемкину и встретил там Суворова. Как только завидел Суворов Кулибина из другого конца залы, быстро подошел к нему, остановился в нескольких шагах, отвесил низкий поклон и сказал: “Вашей милости”. Потом, подступив к Кулибину еще на шаг, поклонился еще ниже и сказал: “Вашей чести”. Наконец, подойдя совсем близко к Кулибину, поклонился в пояс и прибавил: “Вашей премудрости мое почтение”. Затем, взяв Кулибина за руку, он спросил его о здоровье и, обратясь ко всему собранию, проговорил: “Помилуй Бог, много ума! Он изобретет нам ковер-самолет!”

* * *

Однажды у Суворова были: Дерфельден, австрийский генерал Карачай и еще некоторые служившие с ним во время Турецкой войны. Суворов начал с Карачаем говорить по-турецки. Тот отвечал ему с большим трудом, извиняясь, что позабыл. Наконец после многих разговоров Суворов спросил: “Зачем не взяли мы тогда Константинополь?” Карачай отвечал на это смеясь, что это было бы не так-то легко. “Нет, — возразил Суворов, — безделица! Несколько переходов при унынии турок, и мы в Константинополе, а флот наш в Дарданеллах”. Тут остановили его Карачай и Дерфельден, утверждая о трудностях пройти их. На это Суворов отвечал: “Пустяки, наш Ельфинстон в 1770 году с одним кораблем вошел туда, не удостоив их и выстрела: посмеялся этой неприступности музыкою на корабле и возвратился, не потеряв ни одного человека. Знаю, что после барон Тот укрепил Дарданеллы. Но турецкая беспечность давно привела их в первобытное бездействие. Прочитайте описание Дарданелл Еттона, бывшего долгое время английским резидентом при Оттоманской Порте, и вы разуверитесь. Наш флот там был бы, но миролюбивая политика, остановившая его паруса и руль, велела ветрам дуть назад”.

* * *

Секретарь Суворова Фукс принес для подписи приказ, в котором был прописан весь его титул. Суворов все это вымарал и написал своей рукой: “Суворов приказал”. “Неправда ли, так лучше?” — спросил он после этого у Фукса. “Да, — отвечал последний, — довольно сказать “Цезарь приказал”, а еще лучше “он приказал”, потому что кто не знает этого “он”, которому все повинуется”. Суворов с улыбкой взглянул на Фукса и сказал: “Вижу, что ты двенадцать лет служил при Безбородке”.

* * *

Говорили об одном военачальнике, бездействие которого походило на трусость. Вот что возразил на это Суворов: “Нет, он храбр, но бережет себя, хочет дожить до моих лет”.

* * *

Суворов по мере успехов Наполеона переменял ему разные имена и жаловал из “молокососов” в “мальчики”, а потом уже называл “молодым человеком” и так далее. Часто, пересчитывая Бонапартовы победы, он восклицал с жаром: “Мне, старику, становится уже завидно!”

* * *

Один офицер ничего не пил кроме воды, но был пренесносный, пустой болтун. Суворов прозвал его “водопьяновым” и сказал: “Он пьет одну воду, но без хмелю колобродит пуще пьяного. Зато есть у меня приятель К., который в духе ржаных и виноградных соков поет Гомером и воспел Велизария”. Этим именем называл он иногда себя.

* * *

На совет доктора съездить на теплые воды Суворов отвечал: “Помилуй Бог! Что тебе вздумалось? Туда посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они купаются в грязи, а я истинно болен. Мне нужна молитва, в деревне изба, баня, кашица и квас”.

* * *

С дамами Суворов был забавно учтив. Он следовал наставлению лорда Честерфильда своему сыну: хвалить прелести каждой дамы неустанно. И Суворов, беседуя с ними, уменьшал всегда их года. Когда в Милане одна тридцатилетняя дюшесса представила ему свою двенадцатилетнюю дочь, Суворов притворился, будто не верит. “Помилуйте, сударыня, — сказал он, — вы еще молоденькая прелестная девушка”. Но когда узнал от нее, что она с мужем в разводе, воскликнул: “Я никогда еще не видал на свете чудовища, пожалуйста, покажите мне его”.

* * *

Во время своего пребывания в Херсоне Суворов познакомился на вечеринке с сестрой нашего знаменитого адмирала Круза. Суворов узнал, что ее муж, капитан первого ранга Вальронд, разжалован в матросы. Тронутый несчастным положением этой благовоспитанной дамы, Суворов в день отъезда своего в армию, садясь в кибитку, сказал ей: “Молись Богу. Он услышит молитву твою!” И по взятии Варшавы написал в Петербург: “Знаю, что матушка царица меня наградит, но величайшая для меня награда — помилование Вальронда”. И просьба Суворова была уважена.

* * *

Вскоре по приезде своем с театра войны в Петербург Потемкин приготовил великолепный пир в Таврическом дворце и удивил столицу его роскошью. Но покорителя Измаила — Суворова — там не было. За три дня до этого Екатерина призвала его к себе, говорила с ним и как будто невзначай сказала: “Я пошлю вас, Александр Васильевич, в Финляндию”. Суворов понял, бросился к ее ногам, поклонился ей в землю, а возвратясь домой, сел в почтовую тележку и уже из Выборга написал Императрице: “Жду повелений твоих, Матушка!”

* * *

Едучи на чухонской телеге по узким финским дорогам, Суворов не успел увернуться, и встретившийся с ним курьер ударил его плетью. Ехавший вместе с Суворовым его адъютант Курис хотел было закричать, что это главнокомандующий, но Суворов, зажав ему рот, сказал. “Тише! Тише! помилуй Бог, курьер — дело великое!” По прибытии в Выборг Курис узнает, что курьер этот был поваром генерал-поручика Германа, отправившийся с курьерской подорожной за провизией в Петербург Курис доносит об этом графу, на что Суворов отвечал. “Ну что же? Мы оба потеряли право на сатисфакцию, потому что оба ехали инкогнито”

Проезжая мимо одной крепости в Финляндии, куда Суворов отправлен был для осмотра и укрепления российских границ, спросил он у своего адъютанта: “Можно ли взять эту крепость?” “Какой крепости нельзя взять, — отвечал адъютант, — когда взят Измаил” Суворов замолчал и, подумав несколько, сказал с важностью “На такой штурм как Измаильский можно пускаться только один раз в жизни!”

* * *

В 1791 году главная квартира Суворова находилась в Фридрихсгаме, а сам он жил в лучшем во всем городе доме г-жи Грин, вдовы тамошнего штаб-лекаря. Главнокомандующий занимал верхний этаж, хозяйка помещалась внизу. Она была женщина умная, ловкая, пользовалась общим уважением в городе, хорошо говорила по-русски и вполне умела угодить своему знаменитому жильцу. Суворов любил ее, приходил к ней в свободные минуты от своих занятий на чашку чаю, любил говорить с нею по-шведски и обыкновенно называл ее маменькой. У г-жи Грин были дочь и племянница, обе молодые девушки и обе невесты: одна сговорена была за доктора Л., родом итальянца, другая за голшинского уроженца У., бывшего в Фридрихсгаме учителем. Г-жа Грин желала, чтобы обе свадьбы совершились в одно время, и наконец назначила день. В доме начались приготовления. За день до свадьбы штаб-лекарша пришла к своему жильцу. Суворов был очень весел, бегал по комнате, и увидев свою маменьку, сам подал ей стул. Хозяйка сказала ему о наступающем дне свадьбы дочери и племянницы и просила графа осчастливить ее — быть посаженным отцом у ее дочери. Суворов согласился и сверх того вызвался быть посаженным отцом и у племянницы, говоря, что любит обеих невест и желает познакомиться с их будущими мужьями. Г-жа Грин благодарила графа за честь. “Не-за-что, не-за-что! — закричал он. — Я вас люблю, маменька. Прямо посолдатски говорю, люблю. Я солдат, прямик, не двуличка, где мысли, тут и язык! Смотрите же, маменька, — прибавил он, прищуриваясь и грозя пальцем, — чтобы не быть у вас за ужином голодным. Я русский солдатик, люблю щи да кашку!” “Позвольте мне, граф, — сказала хозяйка, — посоветоваться с вашим поваром”. “Да, посоветуйтесь. Мой Мишка славный повар, помилуй Бог, такой мастер, на свете другого нет”.

Ободренная ласковым приемом графа, г-жа Грин откровенно призналась, что беспокоится о тесноте квартиры. Суворов предложил ей свою половину. “Но я буду в отчаянии, если обеспокою вас!” — сказала штаб-лекарша. “Помилуй Бог! — вскричал Суворов. — Обеспокоить солдата, русского солдата! Разве он неженка какой? Дайте мне чердачок, либо чуланчик да охапочку сенца и усну, захраплю, разве вот кто разбудит!” Тут он хлопнул руками и запел петухом.

В тот же день граф перебрался в одну небольшую комнатку и предоставил свою квартиру в распоряжение хозяйки.

Свадебный обряд, по желанию госпожи Грин, должен был совершиться у нее на дому. Комнаты уставили мебелью, но во всей квартире не было ни одного зеркала из уважения к Суворову, который терпеть не мог зеркал.

Наступил вечер. Дом осветили. Начали съезжаться гости, приехали и женихи. Доктор Л., человек лет тридцати, скромно одетый, имел характер хитрый, вкрадчивый, настоящий итальянский. Г-н У. был моложе его несколькими годами, веселого и ветреного характера и большой щеголь. Он одет был со всею изысканностью тогдашней моды: во французском фраке, нарочно выписанном из Петербурга. Белый туго накрахмаленный галстук высоко подпирал его голову, причесанную по последней, только что явившейся тогда, моде со множеством кудрей, завитых и взбитых к верху. Духи и помада разливали благоухание на несколько шагов.

Все было готово. Ждали посаженного отца. Наконец явился Суворов, в мундире, в орденах. Г-жа Грин подвела к нему женихов. Граф подал им руки, но при первом взгляде на учителя сделал гримасу, и на лице его показалась насмешливая улыбка. Пастор начал обряд. Сначала венчали дочь г-жи Грин, потом племянницу. Во время обряда Суворов морщился, посматривая на учителя, нахмуривал брови, прищуриваясь глядя на его прическу, выставлял нос, нюхал и поплевывал в сторону. Видно было, что модный фрак, духи и в особенности огромная прическа молодого щеголя, произвели на него очень неприятное впечатление. Сначала он молчал, потом начал шептать: “Щеголь! помилуй Бог, щеголь! голова с походный котел! прыгунчик! пахучка!” Он вынул платок и зажал нос. По окончании обряда Суворов поздравил молодых. Доктор сумел ему понравиться. Граф обходился с ним очень благосклонно, почти по-дружески, с участием расспрашивал о его делах и называл запросто Карлом Карлычем. Но лишь только подходил бедный учитель к Суворову, он затыкал платком нос, посматривая с насмешкою на его прическу.

Заиграла музыка. Граф открыл бал полонезом с дочерью хозяйки, потом с другой молодою. По какому-то странному ослеплению, У. не замечал дурного впечатления, произведенного им на своего посаженного отца, танцевал, веселился, перебегал с одного конца комнаты на другой и вполне выказывал всю беззаботность своего характера. По окончании одного танца, отводя на место даму, он был так неосторожен, что наступил Суворову на ногу в то время, когда тот проходил по комнате. Суворов сморщился, сделал гримасу и, схватив рукою за конец ступни, заголосил: “Ай! ай! ай! ходить не могу. Господи помилуй! хромаю, калекой стал!” Гости встревожились. Испуганная хозяйка не знала что делать, бедный У. походил на статую, молодая жена его готова была плакать. Наконец г-жа Грин приказала подать кресло, и, обращаясь к Суворову, умоляла его сеть. Суворов не слушал и продолжал говорить скоро: “Ох, кургузый щеголь! без ноги сделал! голова с хохлом, с пребольшим хохлом! Ой, помилуй Бог! калекой стал! ох, красное ловка! вежливка! пахучка!” Хозяйка совершенно растерялась. Все гости с недоумением и страхом смотрели на эту странную сцену. Вдруг Суворов подошел к г-же Грин. “Маменька! — сказал он, — маменька! где та щетка, которою перед свадьбой обметали у вас потолки, круглая такая, вот как голова этого щеголя”. Он показал на неподвижного У. “На дворе, граф”, — прошептала штаб-лекарша. “Покажите мне ее!” Нужно было повиноваться. Принесли щетку на длинной палке. Суворов поднял голову. “Славная щетка!” — сказал он, посматривая искоса на бедного учителя, который в отчаянии пробирался к стене, точно парикмахерский болван. “Брутова голова! Важно причесана, помилуй Бог, как гладко, только что стены обметать! Бруты, Цезари, патриоты на козьих ножках, двулички-экивоки! языком города берут, ногами пыль пускают... а головы — пуф! щетка! ей-Богу, щетка!” Тут он повернулся на одной ноге, и заговорил с хозяйкой о московских блинах и о том, как должно приготовлять их. Мало-помалу все успокоились, начали говорить, шутить, смеяться, и скоро все, кроме несчастного У., забыли приключение со щеткой. Только несчастный фридрихсгамский щеголь не мог возвратить своей прежней веселости и не только не смел подойти к Суворову, но избегал даже его взгляда.

За ужином Суворов сел между двумя новобрачными дамами и выпил за их здоровье стакан вина. Перед ним поставили два горшка со щами и кашею. На другой день он прислал хозяйской дочери богатый серебряный сервиз. Бедный щеголь не получил ничего.

* * *

В том же 1791-м году, находясь в Финляндии и заботясь о возобновлении укреплений на шведской границе, Суворов спешил в Нейшлот, который в то время по своему положению почитался одной из важнейших пограничных крепостей во всей северной части русской Финляндии. Его ждали туда со дня на день. Наконец в один день явился курьер с известием, что граф выехал уже из Фридрихсгама, где была его главная квартира, и завтра будет в Нейшлоте.

Настало долгожданное утро. День был весенний, светлый и теплый. С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помещались Нейшлотские присутственные места, был убран цветными коврами и флагами. На пристани перед крепостью стоял уже большой десятивесельный катер, покрытый красным сукном. В зале городского дома собрались бургомистр, комендант крепости, офицеры, чиновники и почетные жители. Улица была полна народа.

Все посматривали на михельскую дорогу, куда отправлен был верхом крестьянин с приказом дать знать, как только покажется граф. Суворова знали во всей старой Финляндии еще с 1773 года, когда он по поручению императрицы обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости, подполковник М., служил прежде под начальством графа в каком-то походе.

Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя.

Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к пристани. В ней сидят два финна в простых крестьянских балахонах и широкополых шляпах, опущенных, по обыкновению, на самые глаза. Один усердно работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили на пристань, и она должна была подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел на берег и начал пробираться к городскому дому. В это время на другом конце улицы у михельского въезда показался крестьянин на бойкой шведской лошади. Он скакал во весь опор и махал рукою. Все пришло в движение. Бургомистр, комендант, депутаты вышли из зала и расположились поперек улицы с хлебом и солью. Все глаза обратились на михельскую дорогу в нетерпеливом ожидании. Старик с трудом пробрался между толпами к дверям городского дома. У входа его остановил полицейский солдат.

— Куда, куда ты? — закричал он по-чухонски.

— К господину бургомистру, — сказал старик.

— Нельзя.

— Я по делу.

— Какие теперь дела... ступай прочь!

— Бургомистра по закону всякий может видеть, — продолжал старик с обыкновенной финской настойчивостью.

— Сегодня нельзя.

— Отчего же?

— Ждут царского большого генерала... убирайся.

Старик смиренно выбрался из толпы.

В это время народ взволновался: вдали показалась коляска. Городские власти и депутаты выровнялись, народ начал снимать шляпы. Коляска подъехала, и из нее вышли трое военных. Бургомистр и комендант двинулись на встречу, но с удивлением заметили, что Суворова между ними не было. Поздравив прибывших с благополучным приездом, комендант осведомился о фельдмаршале.

— А разве граф не приехал? — спросил один из генералов.

— Никак нет! — отвечал озадаченный комендант.

— Он выехал водою прежде нас и верно сейчас будет.

Городские власти встревожились. Депутация вместе с прибывшими генералами отправилась к пристани. Посадили в лодку гребцов и послали ее на озеро, в ту сторону, откуда надобно было ждать графа. Толпы народа хлынули на возвышение, с которого открывается вид на юго-западную часть Саймы. Прошло с полчаса. Нетерпеливое ожидание выражалось на всех лицах.

Вдруг за проливом из стен крепости пронесся стройный гул сотен голосов, и одним громовым криком пролетел по тихой поверхности озера.

— Не проехал ли граф прямо в крепость? — спросил один из приехавших генералов.

— У нас везде часовые, — отвечал комендант.

Несмотря на это, в крепость тотчас же послали офицера узнать, что там делается. Между тем все с нетерпением посматривали то на озеро, то на крепостные стены. Вдруг гром пушечного выстрела потряс все сердца, гул отгрянул по окрестным горам, и густое облако дыма взвилось над одною из крепостных башен. За ним грянул другой, третий выстрел. Народ бросился к крепостному проливу.

— Фельдмаршал в крепости! — сказали в один голос генералы.

В эту минуту от крепостной пристани показалась лодка с посланным офицером. Через минуту он был уже на берегу.

— Граф Суворов, — сказал он, подходя к коменданту, — осмотрел крепость и просит к себе вас и всех желающих ему представиться.

Все остолбенели. Комендант, бургомистр, приезжие генералы, депутаты и городские чиновники поспешно сели в катер и лодки и переправились в крепость. Гарнизон выстроен был под ружьем на крепостном плаце, канониры стояли при орудиях, а Суворов со священником и двумя старшими офицерами был на юго-западной башне. Унтер-офицер прибежал оттуда и объявил, что граф просит всех наверх. Тут узнали, что Суворов уж с час находится в крепости, что он приехал в крестьянской лодке с одним гребцом, в чухонском кафтане, строго приказав молчать о своем приезде, пошел прямо в церковь, приложился к кресту, осмотрел гарнизон, арсенал, лазарет, казармы и приказал сделать три выстрела из пушек. Озадаченные такой неожиданной развязкою нейшлотские сановники поспешно поднимались по узким каменным лестницам на высокую угловую башню. В самом верхнем ярусе они остановились на площадке, едва переводя дух от усталости, и увидели бодрого худощавого старика в широкополой шляпе и сером чухонском балахоне, под которым виднелся мундир Преображенского полка с широкой георгиевской лентой через плечо. Это был Суворов. Приставив к левому глазу сложенные один на другой кулаки, он обозревал в эту импровизированную трубу окрестности замка, и, не замечая, по-видимому, присутствия нейшлотских чинов, говорил вслух:

— Знатная крепость! помилуй Бог, хороша: рвы глубоки, валы высоки, через стены и лягушке не перепрыгнуть!.. Сильна, очень сильна! с одним взводом не возьмешь!.. Был бы хлеб да вода, сиди да отсиживайся! пули не долетят, ядра отскочат!.. Неприятель посидит, зубов не поточит... Фашинник не поможет, лестницы не нужны... Помилуй Бог, хорошая крепость!

Вдруг он опустил руки, быстро повернулся на одной ноге и с важным видом остановился перед нейшлотскими властями, которые не успели еще отдохнуть от восхождения своего на вершину высокой башни. Комендант выступил вперед и подал рапорт. Не развертывая его, Суворов быстро спросил:

— Сколько гарнизона?

— Семьсот двадцать человек, — отвечал комендант, знакомый с лаконизмом своего бывшего начальника.

— Больные есть?

— Шестеро.

— А здоровые здоровы?

— Все до одного.

— Муки много? крысы не голодны?

— Разжирели все.

— Хорошо! помилуй Бог, хорошо! а я успел у вас помолиться, и крепость посмотрел, и солдатиков поучил. Все хорошо, аминь! Пора обедать... Есть чухонская похлебка?

Бургомистр объяснил фельдмаршалу, что обед приготовлен в городском доме. Суворов быстро повернулся и скорыми шагами пошел с башни. Все отправились за ним почти бегом. Он еще раз обошел ряды солдат и, оборотясь к коменданту, приказал выдать им по чарке водки. Заметно было, что Суворов в хорошем расположении духа и всем доволен. Наконец он напомнил еще раз, что пора обедать, и сел в катер.

Между тем бургомистр уехал вперед и сделал все нужные распоряжения, так что обед в городском доме был уже совершенно готов, и водка стояла на особом столике. Знаменитый гость не хотел сесть в приготовленную для него коляску: от пристани до самого городского дома шел пешком, в своем сером балахоне, и на приветствие народа приподнимал беспрестанно обеими руками свою широкополую шляпу. Костюм его возбудил в городе общее удовольствие.

При входе в городской дом он спросил полицейского солдата, который не хотел пустить его к бургомистру. Солдата отыскали. Он был в отчаянии. Суворов весело мигнул ему и сказал по-чухонски.

— Можно видеть господина бурмистра? Я по делу!

Солдат молчал, с трепетом ожидая решение своей участи.

— У, какой строгий! — сказал Суворов, обращаясь к свите. — Помилуй Бог, строгий! Не пустил чухонца, да и только!.. А можно видеть господина бургомистра?

Бедняга молчал по-прежнему. Суворов опять подмигнул ему, вынул из кармана серебряный рубль и отдал солдату.

* * *

Занимаясь устройством крепостей, однажды Суворов поручил одному полковнику надзирать за работами на новых укреплениях. За недосугом или за леностью полковник передал это поручение младшему по рангу. Приехав осматривать работу и найдя неисправности, Суворов выговаривал полковнику, который в свое оправдание обвинял подчиненного. “Ни он и ни вы не виноваты”, — отвечал Суворов. При сих словах потребовал он прут и начал сечь свои сапоги, приговаривая: “Не ленитесь, не ленитесь! Вы во всем виноваты. Если б вы сами ходили по работам, то этого бы не случилось”.

Помощником Суворова при постройке крепостей в Финляндии был инженер генерал-майор Прево-де-Люмиан. А известно, что Суворов если полюбит кого, то непременно называл по имени и отечеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Ивана не имели. Это прозвище так усвоилось генералу Преводе-Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе не назывался как Иваном Ивановичем.

Встретив однажды жида, Суворов остановился и сказал своим спутникам: “Вот и с еврейским пятисотным полком сражался я под Прагою и положил всех на месте, кроме осторожного их полковника Гиршко, который весьма благоразумно оставался в Варшаве и оттуда командовал. Жив ли он? — спросил Суворов, обратясь к жиду, но, не дождавшись ответа, поскакал, присовокупив, — напрасный вопрос. Я знаю, что он животолюбив”.

* * *

Дюк де Полиньяк приходит в Варшаве к Суворову и велит тотчас о себе доложить. Занятый делами и желая дать ему почувствовать такую нетерпеливость, Суворов не выходит более часа из своего кабинета. Вдруг выбегает с криком, нагнувшись, придерживая свой живот: “О, проклятая колика! Она на час задержала вас, как мне это больно”.

В продолжение разговора Полиньяк плюнул в платок. Тут отскочил от него граф, начал опять кричать, харкать, плевать на пол. Прошка тотчас подал чистый платок Дюку, а заплеванный взял в мытье. Подполковник Тищенко начал окуривать его курилицею со всех сторон. Равнодушная при этой церемонии неподвижность Полиньяка столь понравилась графу, что они после сблизились.

* * *

После взятия Измаила Суворову подвели редкую лошадь, которой не было цены, и просили принять ее в память знаменитой эпохи, но он отказался, сказав: “Нет, мне она не нужна. Я прискакал сюда на донском коне, с одним казаком. На нем и с ним ускачу обратно”.

Тогда один из генералов заметил ему, что теперь он поскачет с тяжестью новых лавр. На это Суворов отвечал: “Донец всегда выносил меня и мое счастье”.

За взятие Суворовым города Туртукая без ведома и воли главного начальника отдан был он фельдмаршалом Румянцевым под суд. Вот как выразился об этом событии сам Суворов:

“Рим меня бы казнил. Военная коллегия поднесла доклад, в котором секретарь коллегии не выпустил ни одного закона на мою погибель. Но милосердие Великой меня спасает. Екатерина пишет: “Победителя судить не должно”. Я опять в армии на служение моей Спасительнице”.

* * *

Генерал К. представил Суворову семилетнего своего сына, крестника Суворова, мальчика избалованного, резвого, который начал прыгать и скакать по стульям. Отец начал его унимать, а Александр Васильевич уговаривать отца: “Оставь его, пусть шалит и резвится. Это меня тешит. Скоро, скоро поблекнет этот золотой без золота возраст, при первом звуке слова “этикет”. Тогда прощай невинная простота и веселость младенчества”.

* * *

Во время разговора про одного хитрого и пронырливого иностранного министра Суворов выразился: “Ну, так что же? Я его не боюсь. О хамелеоне знают, что он принимает все цвета, кроме белого”.

* * *

За обедом шел разговор о трудностях узнавать людей.

“Да, правда, — сказал Суворов, — только Петру Великому предоставлена была великая тайна выбирать людей: взглянул на солдата Румянцева, и он офицер, посол, вельможа. А тот за это отблагодарил Россию сыном своим, Задунайским. Вот мои мысли о людях: вывеска дураков — гордость; людей посредственного ума — подлость; а человека истинных достоинств — возвышенность чувств, прикрытая скромностью”.

Многие очень ошибались, думая, что отвечая Суворову хоть и нелепо, но скоро, тем угождали ему. Правда, Суворов замолчит, но оценит пустослова. При присоединении к нашей армии 3500 сардинских войск Суворов хотя и знал точное число, но несмотря на то он подходил к каждому из присутствовавших с вопросом о числе их. Всякий отвечал наобум. Один — 5000, другой — 200, а некто — 20000.

“Ах, помилуй Бог, как ты щедр!” — вскрикнул Суворов и отскочил от него.

Но один генерал объявил истинное число. Тотчас шепнул Суворов своему адъютанту, чтобы пригласил этого генерала к обеденному столу. За завтраком потчевал его из своих рук редькою, что у него почиталось особенным отличием.

Суворов часто говаривал, что не дурно иногда спросить у служивых, с кем они хотят воевать. Они знают и не ошибаются в своих начальниках. Так, однажды надо было отрядить для нападения на неприятеля два батальона. Он подослал спросить, за кашицею, солдат одного полка, с кем бы они хотели поработать? Все в один голос назвали фамилию полковника, несмотря на то, что, по-видимому, в том полку были гораздо достойнейшие. Суворов тотчас исполнил их желание, и дело увенчалось успехом.

Отъезжающий в Рим английский путешественник был у Суворова и спросил его, не сделает ли он ему каких-нибудь туда поручений? Суворов отвечал: “Зачем вы туда едете? Вы, по пословице, в Риме будете, а папы не увидите. Он в руках разбойников. Но поезжайте. Рим останется Римом и без похищенных статуй Аполлона и Лаокоона. Пока Тибр его орошает, память величия его не исчезнет. Кланяйтесь от Скифа Капитолию и теням великих бессмертных. Скажите им, что он плачет, не видя их потомков, а только лишь выродков”.

* * *

Отдавая английскому курьеру письмо к адмиралу Нельсону, Суворов сказал::

“Кланяйтесь другу моему, Нильскому герою, сказавшему накануне Абукирского сражения: “Завтра я — или лорд, или ангел”.

* * *

В Дерпте явился к Суворову какой-то его старый сослуживец. Суворов обрадовался, разговорился с ним и вдруг спросил: “Какие будут станции от Дерпта до Риги?” Не зная названия их, но зная, что немогузнайство рассердит старика, сослуживец важно отвечал:

— Первая Туртукай, вторая Кинбурн, третья Измаил.

— Помилуй Бог! — важно сказал Суворов, — видно, названия переменили. А за Ригой что?

— Там первая Милан, вторая Турин, третья Париж.

— Ох, да как же ты географию знаешь хорошо, хорошо!” — сказал Суворов и потрепал по плечу старого знакомого.

* * *

У Суворова за обедом рассказывали о Шерере, что по прибытии его в итальянскую армию главнокомандующим на первом смотру армии в Мантуе поднимал он сам головы солдат, оправлял шляпы и заметил тотчас недостающую на мундире пуговицу. Суворов на это сказал: “Ну, теперь я его знаю. Такой экзерцирмейстер не увидит, когда его неприятель окружит и разобьет”.

* * *

Узнав, что французский главнокомандующий Шерер сдал свое начальство генералу Моро и удалился в Париж, Суворов сказал: “И здесь вижу я перст провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть”.

* * *

Мелас выразил сомнение, когда Суворов изъяснил ему свой новый план.

— Знаю, что вы генерал vorwarts (вперед), — сказал он Суворову.

— Полно, папа Мелас, — сказал Суворов, — правда, что “вперед” — мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь.

Мелас спорил не долго. Вникнув во все распоряжения Суворова, он с восторгом воскликнул:

— Где и когда успели вы все это обдумать?

— В деревне. Мне там было много досуга, зато здесь думать некогда, а надобно делать, — отвечал Суворов.

* * *

Почти все письма Суворова содержат в себе черты характеристические. В 1796 году писал он к российскому послу в Вене, графу Андрею Кирилловичу Разумовскому, о тогдашней войне австрийцев с французами. Рассуждения свои заключал он следующими словами: “хоть бы один день посмотреть на военные действия дал бы здешний праздный год”.

В Павии приглашали Суворова посетить университетскую библиотеку, но он отговорился недосугами и, обратясь к секретарю своему Фуксу, сказал: “Сходи посмотреть этот макулатурный магазин. Сколько миллионов гусей должны были поставлять свои перья? Какой чернильный океан должен был разлиться, чтобы белое сделать черным? Но скажи им, что Суворов в Варшаве не был Омаром в Александрии, что Суворов не сжег библиотеки, но поднес плод оружия отечеству”.

* * *

У Суворова собралось много знатных французских эмигрантов, которые в запуски говорили о своих пожертвованиях в пользу несчастного короля. Суворов прослезился при воспоминании о добродетельном государе, падшем от злодейской руки своих подданных, и сказал: “Жаль, что во Франции не было дворянства. Этот щит престола защитил в Стрелецкий бунт нашего Помазанника Божия”.

После этого все эмигранты замолчали.

* * *

Суворову доложили о приходе портного для снятия с него мерки мундира Сардинского генералиссимуса. Он тотчас спросил. “Какой он нации? Если француз, то я буду говорить как с игольным артистом Если немец, то как с кандидатом, магистром или доктором мундирологического факультета. Если итальянец, то как с маэстро или виртуозо на ножницах”.

Когда же было объявлено, что итальянец, то Суворов сказал “Тем лучше. Я не видал итальянца, хорошо одетого: он сошьет мне просторный мундир, и мне будет в нем раздолье”.

* * *

В Пиаченце один маркиз, хозяин дома, в котором жил Суворов, был истинный чудак. В шитом золотом кафтане розового цвета, с громким хохотом, не говорил, а кричал он беспрестанно о погоде и повертывался, чтобы показать свой камергерский ключ. Суворов едва от него избавился, причем сказал: “Ради Бога, спасите меня от этого гостя, который хуже татарина. Он измучил меня своими метеорологическими разговорами. Сто раз показывал мне ключ, который ничего не отпирает и не запирает, и верно, не из благородного металла, но только прикрытый золотом, как и сам он шитым своим кафтаном”.

* * *

Когда в Линдаве поздравляли Суворова с переходом через Альпийские горы, он отвечал: “Бог помог нам одолеть их и пройти сквозь громовые тучи. Но поможет ли нам отвести громовые удары, устремленные на престолы?.. Его святая воля!”

* * *

В Италии в театре дана была пьеса, в которой представлены буффонады, а войско должно было делать разные военные эволюции. Оно превзошло всякое ожидание. Стройность, размеренные шаги, точность в движениях — все восхитило зрителей Суворов, говоря об этом представлении, сделал свои замечания: “Нет, пьеса мне не нравится. Нравственной цели не вижу. Вся пьеса из лоскутков, как платье арлекина. Но солдаты дрались храбро. Зачем не показали они такого проворства против французов?”

* * *

Когда под Нови сказали Суворову, что одним отрядом французских войск командует польский генерал Домбровский, Суворов сказал: “Ах! как я рад. Это знакомый. В польскую войну этот мальчик-красавчик попался в плен. Я его тотчас отпустил к маменьке, сказав: беги скорее домой и кланяйся мамаше, а не то русские тотчас убьют. Как бы я хотел возобновить с ним знакомство!”

Когда Суворову донесли, что один из достойных офицеров помешался, он начал спорить. Но когда выяснилось, что он говорит совсем о другом офицере, то Суворов сказал: “Ну, теперь вижу, что ошибся. А готов был спорить до завтра. И вот причина: тот, о котором я думал, не имеет у себя того, что этот потерял. Жаль! Но время ли теперь сходить с ума? когда и вся война — хаос”.

* * *

“Что, разобьем ли мы французов, старик?” — спросил Суворов старого гренадера австрийского. “Мы бивали неприятеля с Лаудоном, а с вами еще лучше бить будем!” — отвечал гренадер.

* * *

Граф Сент-Андре, почтенный сардинский генерал, преданный Суворову, сказал ему однажды в разговоре: “Ваше сиятельство имеете врагов, но не соперников”.

* * *

Суворов приготовился к сражению с турками. Распределив все, он хотел начать действие, но австрийский генерал, тут же бывший, спросил у Суворова, где он назначает место ретирады в случае неудачи? “На месте сражения!” — отвечал герой.

* * *

Один иностранный генерал, желая дать почувствовать Суворову, что с французами вести войну — не то что с турками или поляками, сказал Суворову:

— Ваше сиятельство теперь на поприще гораздо знаменитейшем, нежели когда либо. Ибо народ французский не равняется ни с турками, ни с поляками.

— Без сомнения, — отвечал Суворов, — народ этот превознесся и над англичанами, которые хотят владеть всеми морями. А французы, с помощью своих Монгольфьеров и Бланшаров, даже воздухом вселенной.

Одному иностранцу, слишком приверженному идеям Французской революции, Суворов сказал: “Покажи мне хоть одного француза, которого бы революция сделала более счастливым? При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но важнее рука, которая им управляет”.

* * *

Во время разговора о вступлении в Рим французского генерала Бертье и о грабежах и злодеяниях там французов-республиканцев Суворов, вздохнув из глубины сердца, произнес: “Если бы я вступил в эту столицу мира, то строго запретил бы касаться памятников, святотатствовать. К ним должно благоговеть. Они — торжество древности, а нашего века — отчаяние. Но я велел бы срыть до основания ту башню, которая, как мне сказывали, стоит близ садов Мецената, где Вергилий и Гораций песнями своими обессмертили покровителя своего. С этой башни чудовище Нерон тешился вожженным им пламенем Рима и воспевал на арфе пожар Троп. Память такого исчадия ада должна изгладиться навеки”.

* * *

После Новийского сражения секретарь Суворова Фукс пришел к нему для получения приказания, чтобы писать реляцию.

Суворов с восторгом воскликнул:

“Конец и слава Богу!

Ты будь моей трубою”.

Перед Турином некоторые генералы в рассуждении о взятии города осмелились представить Суворову различные затруднения. Он рассердился и воскликнул: “Пустое! Аннибал, пройдя Испанию, переправясь через Рону, поразив галлов. Перейдя Альпы, взял в три дня Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения”.

* * *

В Аугсбурге поставлена была к дому, где жил Суворов, в караул рота. Он тотчас велел отпустить ее, сказав: “И в мирное и в военное время охраняюсь я любовью моих сограждан. Два казака — вот моя прислуга и стража”.

* * *

После взятия австрийским генералом Кеймом Турина Суворов возносил его похвалами и пил за его здоровье. Один из генералов знатнейшей древней австрийской фамилии сказал: “Знаете ли, что Кейм из самого низкого сословия и из простых солдат дослужился до генерала?” “Да, — возразил Суворов, — его не осеняет огромное родословное дерево. Но я почел бы себе особенной честью иметь его после этого подвига, своим, по крайней мере, хоть кузеном”.

* * *

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу спросил он:

— Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают. Ему шепнули, что об Ушакове. Он, как будто очнувшись, сказал:

— Ах! да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

— Возьми к себе свое “фон”. Раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! — вскричал Суворов с гневом.

* * *

Суворов, проказничая, был всегда серьезен и никогда не улыбался, как будто бы все это в порядке вещей.

На одном балу в Праге он пустился в танцы. Люди вправо, а он влево: такую затеял кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. По окончании танцев подбежал он к секретарю своему Фуксу и с важностью сказал:

— Видишь ли ты, как я восстановил порядок: забыли курс, направление, шоссе.

— Как же, видел, — отвечал Фукс, — как вы восстановили шоссе.

* * *

На обратном пути из Швейцарии в Россию, на Святках в Праге, провел Суворов время очень весело. Он завел у себя на банкетах святочные игры, фанты, жмурки, жгуты, пляски и прочее. Мило было смотреть, как престарелый седой военачальник бегал, плясал, мешался в толпе своих подчиненных и с какой точностью исполнял то, что ему назначалось делать, когда его фант был вынут. Все знатнейшие богемские дамы, австрийский генерал Бельгард, английский посланник при венском дворе лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Но это была последняя песнь лебедя на водах Меандра: в Кракове ожидали его немощи и телесные, и душевные, ускорившие кончину знаменитой его жизни.

* * *

По прибытии в армию генерал-лейтенанта Ребиндера, назначенного комендантом в Мальту, Суворов встретил его следующими словами:

— Здравствуй, друг Ребиндер. Ты поплывешь на тот остров, где некогда Калипсо хотела хитрого Улисса уловить в свои сети. За тебя я также не боюсь: у тебя не устоит и железная клетка (Ребиндер был необыкновенный силач). Ты, наш Голиаф, будешь стоять с храбрыми своими рыцарями на той неприступной Средиземного моря скале, которая несколько веков издевалась над турецким колоссом и была щитом христианству. Но прежде оставайся с нами, сперва побьем здесь безбожников.

* * *

Есть народное предание. Записано оно в середине XIX столетия у крестьян Боровицкого уезда Новгородской губернии. Там, в тиши села Кончанского, коротал Суворов томительные дни вынужденного досуга.

В глухом тёмном лесу,— рассказывают крестьяне,— среди мхов и болот лежит огромная каменная глыба. Подступ к ней преграждён поточи-нами и ржавыми окнами. Вход в неё скрыт за урёмою, под болотом. Гробовая тишина царит вокруг. Зверь лесной не заходит сюда. Лишь ворон каркает порою да орёл парит над таинственным камнем. А внутри пещеры, склонив седую голову на выступ камня, спит мёртвым сном богатырь — Суворов. И будет спать он до тех пор, покуда не покроется Русская земля кровью бранному коню по щиколотку. Тогда пробудится от сна могучий воин и освободит свою Родину от злой напасти. В этом предании выразилось твёрдое убеждение в том, что Суворов не может умереть. Он будет жить в своих заветах, бессмертных в памяти народа. А народ, хранящий заветы Суворова, побеждён быть не может.
К.Пигарев

Текст приводится по изданиям:

1. “Жизнеописание генерал-фельдмаршала и генералиссимуса Князя Александра Васильевича Италийского, графа Суворова-Рымникского” — “А. В. Суворов. Его жизнь и военные подвиги”. Составил С. Р. Миров. СПб, 1900.

2. “День генералиссимуса Суворова” — М. И. Пыляев. “Старое житье”. СПб. 1897.

3. “Наука побеждать. Разговор с солдатами их языком”, комментарии и письма Суворова — “А. В. Суворов. Письма”. Составление и подготовка В. С. Лопатина. М., Наука, 1986.

4. Афоризмы и рассказы выбраны из различных изданий.

© Ю.М. Гупало, составлении, 2002

Формат 70x100/32. П.л. 11,5. Тираж 4000. Заказ № 549

Отпечатано в ООО “Типография ИПО профсоюзов Профиздат”:

Москва, Крутицкий вал, 18.

Приход храма Святаго Духа сошествия:

129272, Москва, ул. Советской Армии, 12, стр. 1 и 2.