Благословен угодник Божий,

Смиренный, изможденный,

С очами под иссохшей кожей,

Горящими бездонно,

С очами ясными, как просинь

Нерукотворных высей,

Насквозь горящими, как осень,

Сжигающая листья.

Согбенный старец, что в стоянье

Тысячедневном, в боли,

Вымаливал себе познанье

И радость Высшей воли,

С поднятыми руками к небу

И на колени павший,

С несъеденной краюхой хлеба,

Но голода не знавший.

Что был тебе нестройный гомон

Бушующих событий,

Когда ты пополам разломан

В огне святых наитий,

Когда, уединясь от братьи,

Уйдя в затвор молчанья,

Испытывал ты боль распятья

В молитвенном стоянье.

Не суетой обуреваем,

Ты выстоял на камне.

Пока ты мною будешь славим,

Не измени, рука, мне.

* * *

Когда в Париже баррикады

Воздвиглись тьмой бесовской,

Зажег уже ты свет лампады

В обители Тамбовской,

Когда перед Наполеоном

Святую Русь у Бога

Ты вымолил, и сосен звоном

Звала к тебе дорога,

Вся Русь придвинулась к Сарову,

Крестом твоим хранима,

И встала грозно и сурово

На камень Серафима.

А ты в молчанье и в затворе

Звал к ней архистратигов,

Чтобы мечом рассекли горе, -

Нашествие языков.

И не одна Москва пожаром

Сожгла те рати вражьи.

Так воском высветлилась ярым

В Сарове Русь на страже.

В стяжании Святого Духа

Палим ты верой ровной,

И недоступен был для слуха

Шум суеты греховной.

Не слышал, как, ломая заросль,

Медведь, тебе покорный,

Смирив под шкурой зверя ярость,

Обнюхивает корни.

Не раз он приходил к святому,

Брал хлеб с его ладоней,

У ног его, свернувшись комом,

Лежал ягненком в лоне.

И что-то к зверю тайно плыло,

Плакучее, как жалость,

И нарастало, и томило

Невынутое жало.

Чудеснейшее единенье

Затосковавшей плоти!

И зверь, и человек в томленье

В своей слепой работе.

Но исстари все жаждут чуда,

Блаженной ищут дали,

Томятся на земле, покуда

Нет жизни без печали.

Пусть лев с ягненком лягут вместе,

Как лодки у причала!

Пускай перекуют меч мести

На мирные орала.

Душа моя, добудь познанье,

Взойди ввысь по ступеням,

Постигни мудрый дар - молчанье

Под куполом осенним.

* * *

Так ведь и я покорным зверем

Прибрел к святому в чащу;

Израненный я лег у двери,

Дышу больней и чаще.

Я приволок, как груз, с собою

Всю боль. Не зная страху,

Клонюсь повинной головою

Пред старцем, как на плаху.

И я рыдающую совесть

Всю отдаю Сарову,

Слезами оболью я повесть

От слова и до слова.

О, исцели больную душу,

Коснись чела хоть ногтем,

Покорности я не нарушу,

В себя вбираю когти.

Я грешен, но и я тоскую

По святости нездешней,

Я след ноги твоей целую,

Я плачу безутешней.

Утешь меня, великий старче,

И влей мне в сердце сладость,

Чтобы в душе светилась ярче

Лампадой чистой радость.

Вступление

Век восемнадцатый, век пеший,

В России был дремучий век,-

Или в лесу аукал леший,

Или молился человек.

Иль по проселочным дорогам

Фельдъегерь гонит лошадей,

Иль странник в образе убогом

Бредет с котомкой средь полей.

Обоз мужицкий еле-еле

Ползет угрюмо на ночлег.

У родника, где дремлют ели,

Смолкает скрип сухой телег.

Разбойник под мостом в засаде

Уж держит наготове нож,

И хвои сумеречной пряди

Свисают так, что не пройдешь.

Русалка в лунном освещенье

Блестит брильянтами косы.

Чу! Колокол бьет в отдаленье

Ночные поздние часы.

И чары ночи мигом сгинут:

Русалка скроется в волне,

Разбойник страшный пост покинет,

И леший скорчится на пне.

Все умирит звон колокольный,

Растаявший над жизнью дольней.

Покой полям и мир лесам

Шлет русский православный храм.

Век восемнадцатый, кровавый,

В Европе был безумный век.

Тогда с бессмысленною славой

Восстал на Бога человек.

Король в Париже сброшен с трона,

И кровожадна, и слепа,

Отвергшая ярмо закона

Чинила дикий суд толпа.

Под звуки гневной Марсельезы

Епископы, монахи, крезы,

Маркиза в буклях и аббат

На фонарях висели в ряд.

Людское темное возмездье,

Обиженных неправый счет.

Какое страшное созвездье

Над вами яростно течет!

Первая часть
1

За тридцать лет до Божьей кары,-

Начала страшного конца,-

В семействе курского купца

Родился сын. Еще не старый,

Отец его среди курян

Своею набожностью славен,

Благочестив и благонравен.

Ему талант от Бога дан -

Торговые дела умело

Вести, накапливать барыш.

Но... дни идут. "Ты ешь и спишь,

Свое ты ублажаешь тело,

А душу... душу как сберечь?" -

Так ежедневно вел он речь

С женою и молился Богу.

Чтоб утолить свою тревогу,

Одной он мысли предан весь,

И начал храмы строить здесь.

Был не один храм Божий им

Воздвигнут в Курске, но строитель

Неутолим, неутомим,

Святыни Божией ревнитель,

Задумал возвести собор

В честь Богородицы Казанской,

И, радуя окрестный взор,

Возвысился храм христианский.

В лесах еще стояло зданье,

Как вдруг Исидор занемог

И умер. Что ж? Судил так Бог.

Благословенье? Наказанье?

Супругу верная вдова

Закончила его строенье.

Собор стоит, как украшенье.

Сияет золотом глава.

2

Ребенок Прохор рос и цвел,

Он не был омрачен утратой:

Ему четвертый годик шел.

И кроме матери и брата

Он никого не знал в семье,

Подрос, учиться начал рано.

Молитвы у него в уме

Запечатлялись неустанно.

Он был способностей отменных,

Ученье шло совсем легко.

Во все вникал он глубоко,

Впивая мудрость книг священных.

И вот, когда он болен был,

К нему явилась Приснодева,

Под звуки райского напева

Он исцеленье получил.

То было первое явленье

Пречистой Матери Христа.

И с этих пор его уста

Вкусили сладкое забвенье.

3

 Он рос, мужал, был крепок, строен,

Но мир соблазном не прельстил,

И юношей был удостоен

Внимания Небесных Сил.

В молитве и труде он время

С утра до ночи нес, как бремя

Блаженное. Так, он мирским

Не стал, хоть мир был рядом с ним.

Достигши совершеннолетья,

Он упросил родную мать

В послушники его отдать.

Тогда Россия лихолетья

Не знала: Русь святой была.

Над всей страной колокола

Гудели медью православной,

И крепок был наш строй державный.

Сначала в Киев он ушел

К печерским старцам. Досифеем -

Подвижником он был лелеем

И в дальний путь благословлен

В обитель скромную Сарова

На подвиг трудный и суровый.

Из Киева спеша домой,

Зашел он к матери любимой,

И принял медный крест простой,

Благословением хранимый.

Тот крест он на своей груди

Носил до самой смерти, зная,

Что с ним верна дорога к раю,

И слышал зов он: "Ей, гряди!"

4

Он шел и в ночь и в полдень знойный,

Обвеян запахом полей,

С молитвой чистой и спокойной,

И встречных не боясь людей.

Давно уж шелестела осень,

И он вступил уже в леса,

И сквозь верхи деревьев просинь

Мысль уводила в небеса.

И вот он входит в бор дремучий,

Где ломит заросли медведь.

Чу! благовест гудит могучий,

Широкой грудью дышит медь.

Он знает этот день Господень,-

Канун Введения во Храм.

Приблизившись к святым местам,

Целует он ступени сходен,

О, как вокруг прекрасен бор,

Как чуден храм, как дивно пенье!

О, как ласкает слух и взор

Чудесное богослуженье!

Уж всенощной окончен чин,

На паперти стоит игумен.

Пред ним стал юноша бесшумен,

Покорен и смирен, как сын.

Из Киева от Досифея -

Подвижника принес поклон.

В глаза глядит он, не робея,

И просится в обитель он.

И принят был он в монастырь

Среди других ему подобных,

Благочестивых и незлобных,

На келью променял он мир.

5

Покорно нес он послушанье

В просфорной, в хлебной, в мастерской

Столярной, где он дарованье

Явил искусною рукой.

Он метко наносил удар

По дереву резцом покорным,

Веселый в одеянье черном,

Он был искуснейший столяр.

Не вел он разговоров праздных,

Средь иноков разнообразных

Был молчаливо погружен

В молитву и рубанка звон.

Он уходил весь в созерцанье

Незримых Божеских красот,

Читал Священное Писание,

Святых отцев он чтил преданья

И мудрости их пил он мед.

Ища Божественное слово,

Вбирал его, как мед пчела,

И Симеона Богослова

Творенья чтил он и дела.

И свет, и тишину, и радость

Совлек с мистических страниц

Григория Паламы, в сладость

Их обратил, как пенье птиц.

Благоговейным Исихием

Ему открыта тишина,

Молчание, часы благие,

Обетованная страна,

Молитвенное средоточье,

И созерцанье днем и ночью,

Касание к иным мирам,

Нерукотворный белый храм.

Пустыннический подвиг скитский

Митрополит Фессалоникский

К нам в Русь забросил, как зерно,

И пышно проросло оно,

И всход дало такой обильный,

Что никакой рукой всесильной

Его не заглушило зло.

И Сергий Радонежский инок,

Пустынножительства гранит,

Средь заболоченных былинок

В виденьях света весь стоит.

6

Смерть Сергия несла иные

Событья,- начался расслой:

Одни стремились к киновии,

Другие чтили скитский строй.

Одни шли к северу, в Заволжье,

В непроходимые леса

Искать в молчанье правду Божью,

Иные слушать голоса,

Коснуться мира неземного,

Реальнейшего всех вещей,

Божественную тайну Слова

Постичь, соприкоснуться с ней.

И в озере, на дне хрустальном,

Священный Китеж-град обресть,

И насладиться звоном дальним,

Несущим к нам благую весть.

7

Почто любили заволжане

Вести беседы средь полей,

Где попадались им крестьяне,

О Боге, о тревоге дней?

Почто в их избах ночевали,

Уча смирению Христа,

И княжий двор не посещали,

А шли в убогие места?

Так Русь святая верой чистой

Воспламенялась и росла,

И Церковь жгла елей душистый

И ярый воск в свечах лила.

8

В народе русском вера крепла,

И испытания судьбы

Он нес покорно. Из-под пепла

Нашествий вражьих и борьбы

Он храмы воздвигал святые

Среди таинственных лесов,

И от Москвы шли киновии

До Соловецких островов.

Теперь не тот век, и не все мы

Смысл понимаем давних лет,

Виденьем на столбцах поэмы

Сияет Русь средь наших бед.

Но в мире души есть и были,

В них мужество и чистота,

Благоуханье свежих лилий

И святость алых роз Христа.

О Сергий Радонежский, ты ли

Не был благоуханный крин,

Возросший средь цветочной пыли

Раскинутых в лесах равнин?

Ты Пересвета и Ослябю

Благословил в священный бой,

Чтоб сбросила личину рабью

И встала твердою ногой

Святая Русь на щит державный

Отчизны нашей православной.

О Симеоне Верхотурский,

Ты рыбаком был на челне

И так же, как и Прохор Курский,

Молился о родной стране.

Твой лик изнеможденный, постный,

Угоден Богу, ладан росный

Ты с трав прибрежных собирал,

Облагочестив им Урал.

О, мудрый Нил пустынножитель,

Муж дивный, ты взошел на столп,

Чтоб обозначить путь в обитель

Для многих богомольных толп.

И не на дне ли Селигера

Таится светлый Китеж-град?

Какой огонь, какая вера

Зажгли лучи его лампад!

О преподобный Серафиме.

Ты ангел Руси во плоти.

Ты крылья на спине незримо

Прижатые умел нести.

Ты был пронизан весь сияньем,

В тебе преобразилась плоть,

И на челе твоем касаньем

Таинственным почил Господь.

В твоих очах горели зори

Нездешней радости земной.

Кто нес к тебе больное горе,

И кто беседовал с тобой,

Кто был охвачен весь томленьем,

Кто звал тебя издалека,

Того коснулась с умиленьем

Твоя целящая рука.

9

 Угодник Серафим - светильник,

Зажженный Богом в мгле людской,

Среди других смиренных сильных

Стоит, как кедр, над головой.

Такой простой, такой согбенный,

Со знаком неба на челе,

В лесах страны моей священной

Он - оправдание земле.

Он повторил, не чаяв даже,

Тот образ святости былой,

Что в первые века на страже

Встал над тоскующей землей.

Не из пустыни ли Сирийской

Он изведен в Саровский лес,

Чтобы над всей страной Российской

Явить нам высший дар небес?

Не похищал он с неба голос

И не таил святой огонь,

И мудрости созрелый колос

К нам нес, раскрыв свою ладонь.

Откуда он? Тот путь нам ведом.

Питомец новый заволжан,

Он за отшельниками следом

Шел по тропинкам средь полян.

Григория Паламы слово,

"Под крылием святых житий",

И Симеона Богослова,

Аскетов тихих, не витий,

Его чудесно озарило,

И мудрость, словно мед, текла -

Святое столпничество Нила

И Радонежские дела.

10

Пустынножительство он рано

На утре дней своих повел.

Он до рассветного тумана

Смиренно в чащу леса брел.

Пока спала еще обитель,

Пока монах, суровый житель

Убогих келлий, видел сны,

Молился Прохор у сосны.

Тогда уж он вооруженным

Встал на "невидимую брань",

Он был спокойно напряженным.

Душе он говорил: "Восстань!

Конец приблизился. Тревога.

Бодрись. Да пощадит Христос".

И он стоял уж у порога

Пред Вечностью, у ранних рос.

Пред ним вставал святой

Пахомий Великий, и из уст в уста

Он повторял, как в отчем доме,

Молитвы с знаменьем креста.

Суровых правил исполнитель,

Он возвращался вновь в обитель,

И первый приходил во храм,

И утренний жег фимиам.

Потом в столярне до заката,

Работая за верстаком,

Беседой утешал он брата

И пел стихиры тенорком.

Внезапно сваленный недугом,

Не пощадившим юный цвет,

Он слег в постель; сомкнутым круто:

Болезнь шла около трех лет.

Пречистая явилась вновь,

(Был Иоанн апостол с Ней),

И молвила в целящем слове:

"Сей рода Нашего".

Своей Рукою головы коснулась,

А жезлом бока, и тотчас

Болезнь, как призрак, пошатнулась

И отошла, как сон от глаз.

Прошло три года. Прохор инок

Знак равноангельского чина

Приял, венец и терны с ним,

И наречен был Серафим.

В иеродиаконовом сане

Молился, пел, служил семь лет.

Он целый день горел во храме

И в келье лишь встречал рассвет.

Дни таяли Страстной недели,

Пришел Великий Четверток,

Молились люди слезно, пели:

"Я вижу, Спасе, Твой чертог,

Украшенный. Одежд не имам,

Да вниду, недостойный, в онь.

Одень меня в святой огонь,

Окутай благовонным дымом".

Господь услышал те моленья,

Когда их молвили уста,

И Серафим узрел Христа,

Грядущего в сопровожденье

Бесплотных Сил. Он ослеплен

На литургии сном сладчайшим.

Он говорить не мог, тишайшим

Виденьем страшно потрясен.

11

Гудит удар печальный.

В ночь Трезвон уходит похоронный.

Уснул Пахомий старец. Звоны

Рыдают. Скорбь не превозмочь.

Вся братия монастыря

Сошлась. Их лица бледны, хмуры.

У гроба черные фигуры

Склонились, воском щек горя.

И пламя погребальных свеч

Костра зажженного пыланьем,

С надгробным слитое рыданьем,

Ведет таинственную речь.

Огонь! Огонь! Огонь! Огонь!

Преображающий. Священный.

Неугасимый. Неизменный.

Парящий дух. Крылатый конь.

Не он ли знак предвечной жизни,

Всеочищающий, святой

Своей стихией золотой,

Несущий нас к иной отчизне?

Но здесь, покоясь в гробе зримом,

Перед скорбящим Серафимом

Наставник, старец, духовник

Главой почившею поник.

"Какая сладость на земле

Печали не причастна смутной?"

Что человек? Лишь гость минутный

С нетленной искрой на челе.

Давно ль он был учеником

Усопшего в науке строгой?

Давно ли у его порога

Склонялся, истомлен постом?

Давно ль пил мед из мудрых уст,

В слова сладчайшие вникая,

И постигал блаженство рая

Среди лесов? Но... скит уж пуст.

12

И снова он уходит в бор.

Века в вершинах сосен дремлют.

Сквозь ветви в небе звезды внемлют

Смиренный с Богом разговор.

Один остался Серафим.

Уж нет наставника и друга.

Серебряным покровом вьюга

К ногам кадильный стелет дым.

Один и должен быть один.

Уединенье. Скит суровый.

И в "Дальней пустыньке" сосновой

Молитва в шелесте вершин.

13

Он подвиг нес в лесной глуши

Неизглаголанный, незримый.

Кругом не видно ни души.

Лишь вьюга мчится мимо, мимо.

На лоне снежном красота.

Цветут молитвенные розы.

И ни метели, ни морозы

Не застят светлый лик Христа.

Пустынножительство текло,

Как воды рек, благоговейно.

И тишина души келейной

Легла, как чистое стекло.

Но дух подвижника ведет

К высотам горним и незримым.

И пред смиренным Серафимом

Суровый подвиг предстает.

Он встал на камень для молитв,

И тысячу ночей и дней он,

Восторжен и благоговеен,

Пронес победно знамя битв.

С поднятыми руками к небу

И на коленях, павши ниц,

С несъеденной краюхой хлеба,

С лицом сияющим, зарниц

Прекраснее, богоподобен,

Смиренномудр, правдив, незлобен,

Он столпнический путь прошел,

Как райский крин, в лесу расцвел.

К нему медведь ходил в бору,

Брал хлеб с его ладони бледной,

И спал у ног его безвредный,

И возвращался ввечеру.

Лесная птичка на плечо

К нему доверчиво садилась,

И щебетала, и резвилась,

А он молился горячо.

Мохнатый зверь, смиряя бег,

Скакал на камень, встав на лапки,

Глядел, как светлый человек,

Склонившись, молится без шапки.

Березки, что сплошной стеной

Молящегося обступили,

Златые ветки наклонили

Над серебристой головой.

И каждый лист был умилен

И ввысь стремился к дальним зорям,

И небеса казались морем,

Бросающим чудесный звон.

Вкруг Серафима здесь вся тварь -

Зверье, и человек, и птицы,

Березы, сосны, огневицы,

Молились, как бывало встарь.

Все чуяло присутствье Божье, -

Благословение небес, -

Что столпник низводил на лес,

Преображаемый в подножье

Грядущего на Русь Христа

В сопровождении Пречистой,

Апостолов,- тропой росистой

Под тяжкой ношею креста.

14

  Пустыннический подвиг чуден,

Но розы ль он сулит одни?

Суровые приходят дни.

Лес молчалив, угрюм, безлюден.

Как колют острые шипы!

Как искус отреченья труден!

И слуги дьявола слепы,

Они идут тропинкой бора.

Пути разбойника и вора

Пересекают хмурый лес.

Заранее ликует бес.

Идут с ножами два злодея

И видят - старец над бревном

Постукивает топором.

Сгустились сумерки. Уж поздно.

Они к нему подходят грозно,

И злобою горит их взор:

"Где деньги?" Опустив топор,

Скрещает руки он послушно

И молвит: "Делайте, что нужно!

Я денег ни с кого не брал".

И под ударами недужно

Смиренный Серафим упал.

Злодеи били топором

По голове, плечам святого,

Свалили с ног и били снова,

Связали, бросили потом,

Когда он потерял сознанье,

Приняв смертельное страданье.

Очнулся он перед зарей,

Молясь за палачей ужасных,

С трудом веревки с ран опасных

Снял и едва прибрел домой.

Меж жизнию и смертью в схватке

Неделя круглая прошла.

Горело тело в лихорадке,

Опасность каждый миг росла.

Но вновь явилась Матерь Божья,

И с Нею Иоанн и Петр, Апостолы.

Взглянув на одр

Больного, молвила, как встарь:

"Сей рода Нашего".

И дрожью Священною в палящем жаре

Пронизанный, подвижник вдруг

Смертельный перемог недуг.

15

И снова в "Пустыньке" убогой

Отшельничать усердно стал:

Сухой валежник собирал,

Молился, постничал и строго

Обет молчальный исполнял.

Он на глухой поляне малой

Возделал огородик свой.

Там рос картофель, лук простой,

И мак цвел чашечкою алой.

Он жил плодами рук своих

И перестал брать хлеб у братьи,

В груди своей он нес распятье

И нимб на волосах седых.

И в "Ближней пустыньке" спроста

Построена без окон келья.

Чудеснейшее новоселье!

Вокруг священные места -

Голгофа, Вифлеем, Фавор,

Иерусалим. Здесь Гроб Господень.

Здесь ладаном курится бор.

Здесь попран демон преисподней.

Здесь ясли, колыбель Христа,

Преображения вершина,

Здесь Гефсиманский сад и ночь

Моления о Чаше трудной.

Здесь Мать скорбит о казни Сына.

Здесь дышит свет Фаворский чудный.

Как эту радость перемочь?..

Часть вторая
16

В то время в мир открыто зло

Вступило силой самовластной,

И революции ужасной окровавленное чело.

Пылала в судоргах Европа,

Король в Париже был казнен,

Во Франции исчезнул трон

В волнах кровавого потопа.

И на парижской живодерне

Голов отрубленных не счесть.

И право гордое и честь

Гильотинированы в корне.

Парижем управляла чернь

В руках преступных демагога,

"Собранье" отметает Бога,

Грызет людей сомненья червь.

В мир брошено зерно растленья

Под маской братства и свобод.

И одураченный народ

Ведут дорогой преступленья.

Кровавый совершен посев,

И жатва сатаны обильна.

Смерть косит жертвы, ложь всесильна,

Бесчестие венчает дев.

17

  Россия, как червленый щит,

В руках напруженных святого;

Над ней Божественное Слово

И веры каменной гранит.

И вот ведет Наполеон

Свои бесовские дружины

Кровавить русские равнины,

Поджечь страну, низвергнуть трон.

Как раненый медведь, народ

Встает во весь свой рост и с ревом

Бросается к врагу, суровым

Отпором заграждает вход.

Европа ломится в наш дом -

В поля, леса, сады, деревни,

Подходит к нашей славе древней,-

Москва охвачена огнем.

18

Печален православный Царь:

Вокруг он видит смерть и пламя,

Он хочет верными руками

Хранить страну свою, как встарь.

Он в бой пошлет свои полки,

Он даст сраженье и отступит,

Вновь примет бой, но не уступит,

Войска российские крепки.

Он бороду отрастит, станет

Сам мужиком, в леса уйдет,

Коварного врага заманит

Во глубь страны, смертельно ранит

И тем опасность отведет.

Он это знает,- враг бессилен

Такой страною овладеть.

Пускай в лесу ревет медведь,

Пусть ухает зловеще филин.

Ему приметы нипочем:

Он верит в Бога, суеверья

В нем нет, как нет и лицемерья.

Он стоек за святым щитом.

Он, не спеша, врага сразит

И окончательно раздавит.

Затем ведь он Россией правит,

Что русский в нем мужик сидит.

Он выполнит суровый долг

Носителя верховной власти.

Не даст Россию рвать на части.

В Европу он за полком полк

Отправит доконать злодея,

В зародыше убить мятеж.

Он перейдет родной рубеж.

И, русской славой пламенея,

В Европе утвердит закон.

Потом домой вернется он

И скинет царскую порфиру,

Чтобы уйти бродить по миру

И не снимать сумы с плеча,

Грехи замаливать и плакать

В осеннюю сырую слякоть

Под видом старца Кузьмича.

19

Наполеоновы войска

Недалеки и от Тамбовской

Губернии, но шаг бесовский

Задержит Божия рука.

И здесь антихристовы рати

Уступят силе благодати.

Зачем Господь нас пощадил?

Зачем всю мощь Небесных Сил

Многоочитых Херувимов

И шестикрылых Серафимов -

Послал и путь к нам заградил?

Затем, что праведник Сарова

Воздвиг оплот твердыни новой,

Священной пустыни немой,

Во глубине Руси Святой.

Затем, что нам судил Господь

Преображать бореньем плоть,

Стремиться к подвигу и чуду,

Лечь с гимном к Богу на устах

На зубья пыток, в огнь костра

Взойти без страха, чуять всюду

Присутствье Божьего Лица

В венце страдального конца.

20

В те годы страшные, когда

Наполеонова орда

На Русь надвинулась стеною,

Топтала села и поля,

Разверзлась бездной роковою

Вся истомленная земля.

Когда объял Россию стон,

И галлы ото всех сторон

На нас полезли в злобе ярой,

И стены древние Москвы

Лизали языки пожара,

В лесах Сарова без молвы

Затворничал, склонясь пред Богом,

Смиренный старец Серафим.

Пятнадцать лет в молчаньи строгом

Он, Провидением храним,

Отмаливал грехи России,

Он слезы лил у ног Христа

И Божьей Матери Марии.

Молчали сжатые уста,

Но стлались, словно дым, моленья

Перед иконой "Умиленья",

Стоявшей на простом столе

С лампадой чистою во мгле.

Пятнадцать лет молитв молчальных,

Святых затворнических лет,

Но не унылых, не печальных,

А с Богом радостных бесед,

С Пречистой Девой разговоров,

И кротких умиленных взоров,

Молчанья в разуме, в тиши,

Для очищения души,

Подъема светлых восхождений,

Пятнадцать лет освобождений

От плоти и мирских забот

И достижения высот,-

Предел земного совершенства,-

И возведение твердынь

В глуби молитвенных пустынь,

И радость высшая блаженства,

Созданье крепости духовной,

И камня веры, что, как щит,

Святую Русь всегда хранит

От всякой нечисти греховной.

21

Но Богоматерь старцу вновь

Являет милость и любовь:

Она велит затвор оставить

И двери кельи отворить,

И приходящего учить,

Как веровать и Бога славить.

Тогда к подвижнику текли

Со всех сторон Руси убогой

Искатели живого Бога,

Поклонники Святой земли

Шли дни и ночи напролет

Из Вятки, Перми и Полтавы,

С верховьев Волги и Оки,

Из Киева - купели славы

Российской, сквозь ветра и лед

Подростки, бабы, старики

С клюкой, с сумою через плечи,

Несли, кто ладан свой, кто свечи.

Горел у всех в душе огонь,

И крест сжимала их ладонь.

22

О подвиг старчества, ты лег

Над головою, как венок;

Как нимб, чело обвил ты кругом;

Как исцеленье над недугом.

Ты снизошел, как спелый плод,

Упавший с дерева, как сот,

Наполненный янтарным медом;

Ты рос, как мудрость, год за годом.

23

Он был весь слух, вниманье, весть,

Отзывность, жалость, состраданье,

Ясновидение, и знанье

Всего, что было и что есть,

Что будет. Он предрек России

Ее ужасную судьбу,

Кровопролитную борьбу

И годы страшные, лихие.

Он зрел антихристов набег

И торжество бесовских ратей,

Захват святынь и гибель братий,

И сатанинский страшный век.

Он зрел в рассеянии сущих

Детей Руси на всей земле,

Христовой правды дней грядущих

Победный свет в кровавой мгле.

И радостен, и осиянен

Он тихим светом весь пронзен.

Земной он совершал поклон

Пред тем, кто шел к нему, кто ранен

Был терниями острых зол,

Кто приходил из градов, весей,

Он руки целовал тому,

Приветствовал: "Христос Воскресе!"

Его молитва, как огонь,

Сжигавший туки жертв, всесильна,

Его слова, как дым кадильный,

Мир низводящая ладонь

Светла над головой склоненной.

И сединою убеленный,

Объятый радостью святой,

Стоит пред нами он живой.

Стоит он ангелом с небес,

Ниспосланным на землю Богом,

В своем обличии убогом -

В простой скуфейке и лаптях,

И в скромной ряске на плечах,

В сияющей епитрахили,

Благоуханней роз и лилий.

24

Никто еще не умер стоя,

А если умер, то упал.

В сраженье это смерть героя,

Подкошенного наповал.

Но смерть святого на молитве

Прекраснее, чем гибель в битве.

Был Новый год. Обедни ранней

Он службу отстоял, молясь.

И Таин Вечных приобщась,

Весь полон светлых ожиданий.

Из кельи целый день текла

Мелодия молитв пасхальных

(Как в годы служб первоначальных),

Доколе их не скрыла мгла.

Сквозь дверь закрытую, сквозь сени

Наутро пробивался дым.

Сорвали дверь, там Серафим

Стоял, склонившись на колени,

С руками накрест на груди.

С лицом молитвенным он Богу

Преставился, ушел в дорогу

Таинственную. Ей, гряди!

Не пал он в прахе и не лег,

Молясь, коленопреклоненный

Перед Пречистой умиленный

Приник на неземной порог.

Переступил его, горя,

Он очутился за пределом.

Оставшись здесь сожженным телом,

Он там зажегся, как заря.

Как огнь, испепелив костер,

Перебежал в иные сферы.

И глянул Серафима взор

Непреходящей славой веры.

Его закат затмил восход

Светильников первоначальных

В годины русских бедствий дальних,

Спасающих родной народ.

Смерть победил он и не дал

Ей торжества в своей кончине,

Весь в Божьей Матери и Сыне,

В огне незримых опахал.

* * *

Широколиственная сень

Лесов мистических Сарова,

Сойди к нам в душу и одень

Нас в светлые одежды снова!

Пролепечи нам о святом,

Что встал на подвиг, как на битву,

И лес дремучий в Божий Дом

Преобразил своей молитвой.

Всегда блистающий, как снег,

С светилом утра дивно схожий,

Средь ангелов он человек,

Средь человеков ангел Божий.

Он сердце чудное открыл

Для страждущих сестер и братии

И шорохом священных крыл

Их ограждал от страшных ратей.

Больных он исцелял своим

Заступничеством перед Богом,

Он, шестикрылый Серафим,

Себя именовал убогим.

Чистейших душ, простых черниц

Он ласковый был покровитель,

Свою Дивееву обитель

Он зрел в очах, склоненных ниц.

Он говорил им, как родной:

"Когда меня не станет, радость

Моя, приди на гробик мой,

И горечь обратится в сладость.

До дна ты выплачь боль души,

Все расскажи, припав на камне.

Услышу голос твой в тиши,

И станет скорбь твоя близка мне.

Вся тяжесть схлынет с бедных плеч,

Порвутся трудные вериги,

И будет боль легка, как в книге

Божественной Иисуса речь".

Он собеседника учил:

"Стяжайте дар Святаго Духа!"

Да ловит глаз, да слышит ухо

Весь затаенный шорох крыл.

Он был душой священных рощ,

Расцветших средь полян Сарова.

В душе и нежной, и суровой

Какая неземная мощь!..

Он сыпал молнии из глаз,

Когда звал силу Божью свыше.

Увы! Саров ушел от нас,

Истаял в мир иной, как Китеж.

Осиротели мы. Эдем

Отнят. И ангел встал у двери

С мечом! Во Царствии Твоем

Нас помяни, Господь, по вере,

Егда приидеши во Царствии Твоем!

1949
Александр Булдевич