На тихих берегах Москвы Церквей, венчанные крестами, Сияют ветхие главы Над монастырскими стенами - Кругом простерлись по холмам Во век не рубленые рощи - Издавна почивают там Угодника святые мощи.

Образ монастыря, увиденного в детстве, навсегда остался в душе поэта, - сиял, манил. В Царскосельском Лицее он любил называть свою комнатку кельей, а себя - монахом:

- Да кто ж ты, болтун влюбленный? - Взглянь на стены возвышенные, Где безмолвья вечный мрак; Взглянь на окна загражденны, На лампады, там зажженны... Знай, Наталья - я... монах!

Положим, это еще игра, примерка образа, но безнадежная любовь, нестроения в личной жизни, гонения властей подвигали его всерьез задумываться о монашестве. На развитие этих мыслей, возможно, повлияло и предсказание гадалки, напророчившей ему, что он проживет долгую жизнь, если не погибнет на 37-м году жизни от белой лошади или белой головы. Это "если" в сознании православного христианина означает: нужно дать обеты, посвятить себя религии, уйти в монастырь...

   Уже в юности ему был знаком и привычен такой образ мысли:

Успел бы я, как ты, на старость лет От суеты, от мира отложиться, Произнести монашества обет И в тихую обитель затвориться.

В 1825 году, когда он писал эти строки "Бориса Годунова", мысль о монастыре окрепла, так что он мог сам себе отвечать словами старца Пимена:

Не сетуй, брат, что рано грешный свет Покинул ты, что мало искушений Послал тебе Всевышний. Верь ты мне; Нас издали пленяет слава, роскошь, И женская лукавая любовь. Я долго жил и многим насладился, Но с той поры лишь ведаю блаженство, Как в монастырь Господь меня привел.

К 1829 году мысль о монастыре выкристаллизовалась в совершенно ясные стихи ("Монастырь на Казбеке") о любимой вожделенной мечте:

Высоко над семьею гор, Казбек, твой царственный шатер Сияет вечными лучами. Твой монастырь за облаками, Как в небе реющий ковчег, Парит, чуть видный, над горами. Далекий, вожделенный брег! Туда б, сказав, прости ущелью, Подняться к вольной вышине! Туда б, в заоблачную келью, В соседство Бога скрыться мне! Но и в 1834 году пишет стихи - все о том же: Пора, мой друг, пора! покоя сердца просит - Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить... и глядь - как раз умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля - Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.

Старец Варсонофий говорил об этом стихотворении одному из своих духовных чад: "Пушкин был мистик в душе и стремился в монастырь, что и выразил в своем стихотворении "К жене". И той обителью, куда он стремился, был Псковский Печерский монастырь. Совсем созрела в нем мысль уйти туда, оставив жену в миру для детей. Но и сатана не дремал и не дал осуществиться этому замыслу" (3).

   Но оставить жену и детей было не просто, и поэт разрабатывает промежуточный план "побега" - в деревню, а уж оттуда, видимо, в монастырь. Под стихами Пушкин записывает программу дальнейшей разработки темы стихотворения (одновременно же - и программу собственной жизни): "О, скоро ли я перенесу мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические, семья, любовь etc. - религия, смерть". Два последних слова подчеркнуты Пушкиным - как главные этапы жизненного пути.

   Монастырь здесь обозначен достаточно ясно: "обитель" - это не деревня, "побег" - это не побег в имение (побег совершается в закрытость, в невидимость, в недосягаемость), "усталый раб" - это не раб жены или царя, - это раб Божий.

   Но слово пушкинское, сколь ни точно, оно еще и емко, оно щедро позволяет каждому прочитать в нем то, что он хочет, по своему понятию и вкусу. Ярким примером различных толкований может служить неоконченное стихотворение "Когда порой воспоминанье...", написанное осенью 1830 года:

Когда порой воспоминанье Грызет мне сердце в тишине, И отдаленное страданье, Как тень, опять бежит ко мне; Когда, людей повсюду видя, В пустыню скрыться я хочу <...> Стремлюсь привычною мечтою К студеным северным волнам, Меж белоглавой их толпою Открытый (?) остров вижу там<...> Сюда погода волновая Загонит утлый мой челнок.

Б. В. Томашевский толковал это стихотворение как размышления поэта о Соловецком монастыре. В общем и целом я с ним согласна, хотя в рифмах мне слышится: волнам - Валаам... Анне Ахматовой пригрезился остров Голодай, на котором похоронены декабристы. Но если стихи и допускают некоторые разночтения, то рисунки высказываются с большей определенностью.

   Под этим стихотворением нарисована лодка и человеческая фигура в ней (знак автопортрета). Пушкин часто рисовал кораблики и лодки. Корабль, как известно, символ Церкви, направления к спасению. Лодка соответственно символизирует направление к спасению одного человека. То, что Пушкин (не всегда, но часто) использовал этот иероглиф в своем классическом значении, видно на примерах других рисунков. Например, этой же осенью 1830 года в наброске к "Домику в Коломне" Пушкин рисует кораблик с фигуркой в нем; пунктиром намечено направление - вперед, к кресту, указывающему путь. В рукописи стихотворения "Осень" (1833) Пушкин рисует челнок у крутого берега, на котором в неясной заштрихованной дали высится здание, заканчивающееся круглыми главками. В рукописи седьмой главы "Евгения Онегина" (1828) нарисован кораблик с парусом в ряде книги (прорисованы и створки, и страницы). Это - Евангелие (Подобным образом обозначалось им "Общество Елизаветы": ель - и прислоненная к ней Книга 3авет. Новый Завет). В рисунке просматриваются фигурки "кормщика" и напрягающего парус, что порождает ассоциации с "Арионом", но в данном случае нам лишь важно отметить, что корабль изображен под сенью Евангелия, чтобы подтвердить, что Пушкин зарисовками лодок и кораблей выражал чаще всего мысль религиозную.

   Особенно часты зарисовки лодок и кораблей в рукописях Пушкина 1828-30 гг. перед женитьбой. Точно он напряженно размышлял: жениться? или идти в монастырь?

   Но самая первая зарисовка парусника, в которой отчетливо прочитывается мысль о монастыре, сделана летом 1819 года: корабль у скалистого берега, море, две скалы или, лучше сказать, две вершины одной скалы, у подножия которой - пещера. Две скалы имеют сходство с головами монахов: один в камилавке с плоским донышком, другой в островерхой скуфье, - с бородами, обращенными навстречу морю и кораблю. Понятно, что это два столпа Православия, два святых, здесь просиявших. Но где - здесь? Возникает мысль о Валааме: в 1819 году Валаамский монастырь был в апофеозе славы - наконец-то было установлено общецерковное почитание преподобных Сергия и Германа, положивших начало монашеству на Валааме во времена равноапостольной княгини Ольги. Память им (совершается 28 июня. В тот же день празднуется икона Божией Матери "Троеручица". В очертании свода пещеры просматривается подобие трех каменных рук: две опоры в виде предплечий (слева и справа от входа в пещеру) и над входом в пещеру кисть руки до запястья. Дата 28 июня подтверждается и портретом бабки поэта М. А. Ганнибал, нарисованным листом ранее (значит, днем раньше): 27 июня 1819 года Пушкин отметил годовщину смерти своей бабушки. Но и это не все. Блики на воде образуют подобие двух мужских фигур: четкими точками обозначены их головы. Нарисована важная встреча: слева (смотреть нужно в перевернутом положении, как отражение в воде двух теней, некогда прошедших по этой земле) - простой мужичок, видимо, местный рыбак, справа - торжественный гость в величавой, наподобие патриаршего саккоса, ризе или хламиде. Так несколькими штрихами зыби на воде Пушкин передает сущность предания о том, что в далекой древности Валаам посетил Апостол Андрей Первозванный.

Можно было бы воспринять этот рисунок как отклик на прославление святых Сергия и Германа или как отклик на посещение Валаама Императором Александром. Но кораблик в рисунках Пушкина (лодка, ладья, челнок) - это отчетливый знак его личного стремления к спасению в лоне Церкви. Да и пещерка нарисована здесь не зря. Пещерку эту Пушкин приготовил, конечно же, для себя. Буревестник жмется распластанными крыльями к пещерке, головкой заглядывает в нее. Это значит, мысль о монастыре, выраженная в рисунке, явилась следствием предвестия бурь: "Сюда погода волновая. Загонит утлый мой челнок"...

   9 ноября 1835 года Пушкин нарисует свой портрет в образе старца и оборвет его на уровне подбородка - чтобы не рисовать бороду, ибо знает уже, что монашество его, по воле Божией, не свершится. Когда он уже совсем решился идти в монастырь, когда осталось сделать последний решительный шаг, явился во сне ему святой Старец и сказал:

Скоро, скоро удостоен Будешь Царствия небес. Скоро странствию земному Твоему придет конец, Уж готовит Ангел смерти Для тебя святой Венец.

После явления святого Старца, остановившего "побег" поэта, участие его в поединке представляется не личным хотением, а неотвратимостью, - я бы сказала: послушанием. Надо было принять бой, в который вовлекали его "свободы, гения и славы палачи", - ведь оскорблен был не только он, но и Царь, а в их лицах Россия. Надо было постоять за Россию. Надо было обозначить лицо врага, вывести его из подполья в открытый бой.

   Первый вызов был Пушкина. Но он кончился примирением. И только вызов супротивника окончился дуэлью. Разве это не поразительно? Разве это не свидетельствует о том, как Господь берег избранного своего? Не он первым поднял меч, не он первым выстрелил...

   Поразительно, как это понял простой русский народ, сложивший о гибели поэта трогательные сказы: "Я в мире положен был, как знамя, на стреляние, летели в меня стрелы со всех сторон" (5). Так говорит о себе народный Пушкин. А вот как говорит народ о нем: "И погиб он больше не из-за женки, а за народ. Он был всей Расеи освободитель" (5,95).

   Глас народа - глас Божий...

1. Измененный стих из Акафиста святой равноапостольной княгине Ольге: "ты бо аще в роде язычестем рождена еси, обаче закон в сердце твоем написан всегда имела еси".

2. Листов B. C. Вокруг пушкинского отрывка "На тихих берегах Москвы"// Болдинские чтения. Горький, 1980. С. 164-174: Сахаров А. А. Сентиментальное путешествие Пушкина. "Москва", №6, 1999.

3. О русских писателях: Из бесед старца Варсонофия с духовными детьми// Христианская культура: пушкинская эпоха. Вып. XI, СПб., 1996. С. 23.

4. Профиль этот отождествлен М. Д. Беляевым и Р. Г. Жуйковой с Императрицей Екатериной II. Однако нежность, вложенная в рисунок, скромное, теплое выражение лица, линия прически, направленная вниз (во времена Екатерины волосы зачесывались наверх), внятно высказываются за отождествление портрета с М. А. Ганнибал.

5. Анненкова А. А. Пушкин в простонародном сознании. //Московский пушкинист. Bып. III, M.,1996. С. l00.

Л.А.Краваль