Шествие веры

Подвигся люд честной еще весной,

Тогда в потопной мокроте тонули,

Пока проезжей жизнью, грунтовой,

Душой заспали в потные июли.

Под богомольческие поезда

Товарные вагоны растопила

В песке и соли дневная звезда,

Рты запекла и нары настелила.

Со снедью сидор, - русский человек, -

Обувка, медный чайник на веревке...

Хожалый люд на пекле осовел:

Не в армяках, дак ватные поддевки...

Состав, разваренный нехваткой мест.

Качнулась Выездновская платформа.

Минуя Арзамас, через уезд,

Заставленный рогатками с ремонта,

Томила богомольная волна -

Ославлен средний царский путь - дорогу,

Нести в себе и на себе вольна

Нательный крест, не все свое, но - много.

Прожарен житных горизонтов круг,

Цветочкам льна, как выпавшему небу,

Стожки уже не столько дело рук,

Недружелюбны конопли и слепы.

И тем больнее медленно глядеть,

Как тень чуть отчуждается под лесом -

С увечным днем укрыться не поспеть

В ручной тележке с лубяным навесом.

А то блаженный освещает путь

Ступней босой, толпы почтенье зыбко,

Всем лестно деловито зашагнуть

В невидимое за такой улыбкой.

Зато в Ореховец и Кременки

Переклонился вниз житейский табор:

Телеги вверх оглоблями, торжки,

Припас съестной съедал и хлебы ставил,

Толкался за казенным кипятком,

А кто и сгрудился под мутным дымом

Перед нещедрым грамоте чтецом -

Словцом о батюшке о Серафиме.

И только имя смирный разговор

Крылом заденет бабочки дрожащей,

Сама уже молитва, до тех пор

Не явленная в вечере летящем,

Как бы к престолу спустится огонь,

Посветит именем, размоет лица:

Проглядывают души, испокон

В слезах, едва не могущих пролиться.

С шести сторон смежается в лесу,

Узки с неотвратимостью тюремной

Смолу ли тропы отдают, росу

Духовной жизни, скрытой за деревья,

Пока минутный колокол вблизи

Обитель приоткрыл, опять как не был...

Песчаный лес из-за версты сквозил,

Сосновой колеёй уткнулся в небо.

За пустошью, растянутой на днях,

Ход через Сатис низкой горкой скраден

И белизной о четырех углах

От братских корпусов - взамен ограде.

Еще в саровских снах отлит песок,

Но вязнуть поколеньям полегчало,

На вечности подправлен поясок,

Покалывает блеклою печалью.

Лес обратился в верхние поля,

Развит пространствами. Жемчужной мышью

Душа в дрожащей жизни зацвела,

Нашедши почву в смуте еле слышной.

Тысячеусто шли к святым мощам,

Стихия розно омывала стены,

Незримый старец собирал-вмещал

В одно живое. Поглотила темень

Все, что давно слежалося в уклад,

Хоть и соразмерялась жизнь по звону,

Не спрятаны - икона под оклад -

Под службою молитвословий волны,

Хоругви древних русских областей

За "Умиленьем": нас еще излечат...

Последний труд несения мощей

Несчастным Государем взят на плечи.

Укрытый, в своде ангелы снуют,

От дуновенья - детский воск церковный...

Заботой батюшки сухой приют

Ночующим из Божьих звезд откован.

И днесь последнее "За упокой" -

Не злая грусть молитвы за умерших,

А долгий взгляд, которым сам святой

К своей пасхальной участи примешан.

Еще с поры, как батюшке явил

Себя Спаситель, страшным попеченьем

В медовом трепете небесных сил

Господь-любовь в слепящем рое пчельном.

И через храм, подтянутый на луч,

Сгустевший воздух вымостил стопами,

Как бы приотворил - и кинул ключ -

Свой образ рядом с царскими вратами.

Не стерлась тень, сходил с обедни след

Сыновним шествием в алтарном небе,

Но в иноке в кристаллы выпал свет:

Менялся видом - осоленным хлебом,

Последней корочкой Руси храним

При умилительном: Хвалите Имя...

Тут преподобный отче Серафим

Меж русской церкви плачет на коленях.

Не дышится, как мимо, - рядом с ним.

И нечему развоплощаться - кроме

Престрашной точки духа - те висим,

Чуть опускает - на крылечке храма.

По всенощной гроб отворен, потек

К мощам народ, ко храму храм, теснился

Един: живою лентой оплетен -

Собой, кто на колена опустился,

Одной душой прилеплены к мощам,

Заплеснуты на горку, под ворота

И там неколебимо по свечам

Дыханье веры вьет камневороты.

"Как среди лета Пасху запоют" -

Слезами перевернутые звуки

К толпе, нашедшей в пении приют,

Расход едва переносимой муки.

От крови к голове монастыря

Легла часовнею для многих тысяч

Под крестным ходом палая стерня

В молебне зеленеющего леса.

Прошло оружье просеку, елей

Помазанья на лицах, крестных линий...

Столб пыли выше елей. Кто велел

Спастись всем русским, отче Серафиме?

Вослед народу сдвинулась гора,

Увлечена им в простоте прошенья,

Земля-то на подъемы не скора,

Нам лучшая победа в пораженье,

Но главное, кто пеший, кто какой

Текли в источник, чаяли движенья

Воды - то душу надорвал слепой, -

Вон девочка, без головокруженья

И глянуть не удастся: вверх лицо

За вогнутое тело, дальше гнется,

Не предалась песку: жизнь колесо.

Там провезли прекрасного уродца

Без ног, без рук, в колодезных глазах

Невымоленность милости, крестьянка

Ребенка-мужа сносит на руках,-

Они свои тут, званые, - костлявый

Старик в плетушке подался назад,

Закинул голову, забыт собою

И никого не видит в небесах,

Повис весь, изошел уйти от боли...

Хлеб кровянист, отдать свои платки

И закрестить, укрыть, да нету силы,

На свой аршин, да пальцы коротки, -

Господь один, снеси нас и помилуй...

Дальняя пустынька

Остатнюю Пречистая взяла,

Жезлом больной материи коснулась:

Сукровицей и гноем истекла... -

"Сей рода нашего..." Да это знанье

Еще послушнику: от долгих служб

Чтоб не впадала братия в унынье,

Был весел дух пред Господом, не глушь

Пустыня, даже если обижаем

Молитву в ней и чистая без нас,

Нужна святому, дебрь пережидает

Не для беседы с Господом, письмо

Василия Великого: "В пустыне

При виде снеговидного огня

Душа вслед телу волю отпустила,

Впотьмах еще намается одна..."

В сосновом срубе пригнанные бревна,

С крылечка в сенцы, в горенку ведет

О два окна, картофельные грядки

Обнесены забором: огород - Кормилец.

Страшной благодатью в силу

От силы возрастал монах в лесном

Умиренном тепле, засыпан всеми

Сугробными словами, потрясен,

Звал имена. Афонскою горою,

Подобием монашеской горе,

Акафист мысленному Назарету

Смолился на еловой ли коре

Или Кедрон переходил за чашей,

"Аще возможно, то мимо идет,

Страстям и воскресению причастный

В шести верстах мирского на исход,

Холодным утром протопиться келье -

Колол дрова. На огородный зной

В одно житье телесный труд и пенье;

Тянул каноны, все какие знал...

А не за устроенье дома брался:

Любовь накроет стены, хочешь - верь:

Состав, прочней не сыщешь, крест-оконце,

И, наконец, Сказавший: - "Аз есмь дверь..."

В лесу под Иисусовой молитвой

Сбегались к келье лисы, зайцы, как

У старца набиралось столько хлеба,

Всем находилась корочка в руках?

Раз к пустыньке дивеевские сестры

Дошли порадоваться, испросить

Благословенья батюшкина просто,

Что и не знали как благодарить,

Когда под кельицей медведь на вырост

Средь тепла дня ознобом до костей.

- "Ступай-ка, миша, что пугаешь сирот,

Принес бы утешеньица гостям..."

Зверь потрусил, покой в сосновой зальце

Сладимых слов, вернулся, на листы

Рычал: развертывались, подал старцу

Сот меда самой свежей чистоты.

Сам батюшка с телесными трудами

Соединен молитвой и постом,

Питался больше хлебцем, овощами -

Картошкой, свеклой, луком, а потом

Три года жил: рвал да в горшочек снитку,

Водицы влить, поставить в печку, вмиг

На славу кушанье, вот только не с кем

Делить тот пост: коль инокам велик.

Враг хвойную облюбовал округу:

То обрывает скопную возню

Еловый в келью вкинутый отрубок,

С трудами вытащенный восемью,

То в пустынке, разобранной на восемь

Сторон, сновали пришлые, святой

На воздух поднят, сокрушался оземь,

Жив помощью. Кто у него искал

Свидетельства: духовными очами

Что в горних? Жалко, побывать не там:

Монахам - с бесами как с голубями,

Пустынникам - как с хищниками. Сам

Или подручным не угомониться:

Завел грабителей на огород.

Силен был батюшка оборониться,

Сложил топорик в грядки - Бог хранит.

Под обухом кровь изо рта, копали

Ногами в ребрах: нет ли тайных мест,

До одержанья ужасом, под кельей

И кинули: сокровищ - медный крест.

Приполз к Христову хлебу, окровавлен,

В больничном сне телесно различал

Пречистую с Петром и Иоанном:

"Сей - рода нашего..." Куда врачам

Нет доступа, повторено виденье,

Той радостью излечивалась жизнь

По настоянию Марии Девы,

Отдельным хлебу и воде чужим,

Не доставая до выздоровленья,

Почти до матери-земли согбен,

Разбавил срам бесовских нападений,

Тысячедневным столпничеством сбил,

Молитва мытаря цвела на камне,

Шло умиленье на любом из двух

Камней, опора росту - тело, комель,

Не изнуряя самосильно дух

Внутри молчанья будущего века,

Ни слогом бы душе не повредил,

Встречался кто - к земле, о кои веки

И так лежал, покамест проходил

С оглядкой... К пустынке, на то и дальней,

Свободной в тихих подвига сетях,

Носил еду послушник раз в неделю

И, помолившись, оставлял в сенях

Немного хлеба, квашеной капусты

На крашеном лотке, пока скудна

Молчальничества сущность не в наружной

Ограде, может, в тишине ума,

В которой бес не кроме умиленья

Не поспевает, догонять иссох,

Подобна кротость водам Силоамли,

Текущим тихо, по словам Отцов.

Род кельи - в образ печи Вавилонской

Три отрока, обретшие Того,

Чьим именем спасение беднело,

А не боязнью Слова самого.

Печаль его на Слове: если праздность

Молчальничества, мирно предпочти

Питанью алчущих, отослан-прислан

В молитву всеминутную, начни

Или продолжи безотзывный подвиг:

К причастию в больничный храм - больной,

Покинуть, не стяжать и келий по две,

В затворе в братском корпусе - в одной,

Лампадкой осветленной, кроме печки:

Не зарится ни на охапку дров, -

Лишь старца белый балахон привычный,

Как парус к скорой смерти, лодка-гроб...

Вериги не носил: - "Кто оскорбит нас

И мы евангельски перенесем,

Полезнее желез и власяницы..."

Пшеницу веры Святый Дух скосил,

В затворе велики, огнеобразны

Молитвы батюшки, но все терял,

Стоял перед святой иконой праздно,

Внутри Христа ум в сердце затворял.

Ближняя пустынька

Творец и благодати положил:

Чужой вселенной поры проникала, -

"Во, радость моя!" - затопила жизнь.

Молитва неослабна за усопших,

На вход живым еще и не совет

Молиться, где застанет - и спасется,

Хотя бы имя Божье назовет.

Всем кланялся, едва благословлял и

Сам руки целовал у всех, кому

Любовь водой изустной истекала

И как бы растворяла пелену,

Завесу с глаз долой, даль высветлялась,

Дар прозорливости по чистоте:

Что прежде объясненья обстоятельств

Бес на версте, на помысл навести,

Закрыл за теми и крючок накинул,

Согрелся оловянной чаши взгляд,

Споткнулся о дрова, задел за камни,

Вон рубища на жердочке висят,

Протоптанная в угол половица,

Сын Божий на Марииной руке -

Листок заплыл в оконную криницу,

И воздух чист в келейном роднике.

Накрыты гостю батюшкину сбоку

Уста многоречивые рукой:

- "Не так ты, радость, говоришь - не Богу,

Нам неспасенным сердце глубоко.

Ты шел ко мне - при встречном помышленье

Я, грешный Серафим, идти искать

За слабый слог не нахожу полезным,

Лишь верую, что так велит Господь".

Еще гораздо более советов

Искали помощь: - "Ты, что ль, Серафим?" -

Крестьянин в ноги: не в себе не с виду,

А с лошаденкой вместе вон свели.

За шею обнял батюшка: - "Не думай,

Молчаньем оградись, повороти, -

К селу дойдешь, - за те четыре дома,

Отвязывай там, да и выводи..."

Давалось исцеленье по молитве:

У Мантурова, вот, пошли из ног

Осколки кости... Поднесли на лавку

При келье: - "Веруешь ли?" - "Видит Бог". -

"Господь целит, коль веруешь, и рядом

Я помолюсь, убогий Серафим".

Помазал маслом из лампадки в радость

Всем радостям, отпали струпья: сам

Святому в ноги пал. - "По благодати

Тебя врачую первого. Плати,

В евангельскую цену обойдется

Вся жизнь самоизвольной нищеты".

Людей не бегал старец, семь колодцев

Не досчитал, от колокольцев зной

В келейке брошенной, в водоворотцы

Исходит небо летом и зимой. Иоанну

Богослову был источник -

Иконка в столбике, оборонил

От запустенья в плесени бесптичной,

По камушку унизывал родник,

Топорщат перья луковые гряды,

Лег огородец под сосновый крест,

Трудам, жаре, не прохлаждалась сроду,

Устроили о три аршина сруб,

А там обстроен без окошка кельей:

Лампадка, стол ли светит, пояском

Из милого темна за печкой к двери

Притянута каморка с образком.

В два пополуночи - в сырую осень

И в сушь мелькал холщовый балахон,

Мотыжка, полотенцем подпоясан,

Злу русскому молитвенный поклон, -

Назад из пустынки в семь или восемь

С мешком: спина под бременем камней,

Поверх - Евангелие да Апостол...

Зачем? - "Томлю томящего меня".

Усердствовало до двух тысяч на день

Благословенье батюшки принять,

И за полночь ворот не запирали:

Кого от Духа Свята охранять?

Любить кабы не в тягость, то в смиренье:

- "Смотри, пред Господом явися наг,

Да и огарки чтобы не сырели...

Не говори: не так, - а я-то как?"

Не то как в жизни будущего века

Споет тропарь у луковой гряды,

Напоит и подаст живую корку:

- "Гряди дорожкой гладенькой, гряди..."

Другому начатое в наказанье

Отвел: довременное огласить,

Шум мысленный - нездешнего касанье

Одной молитвой только заглушить.

- "Лечиться ли в болезни?" - "Выбор труден,

Для жизни выберись на средний путь.

Хулят тебя - хвали: тебе и судьям

Успеть покаяться подаст Господь".

- "А наказанья Богу не противны?"

- "Не ранами, но милостью, напой,

А можешь, накорми, и нас потерпит

Осьмую тысячу. В одну купель,

Но каждому дан ангел, не судите

Хранителя, не знаем наперед:

Худое что, ну а на самом деле

В дверь покаянья прежде кто взойдет..."

Чудесно исцеленный Мотовилов

От расслабленья не был впятером

Принесен в пустынку просить молитвы

У батюшки, но как бы растворен

В живице... - "Веруешь ли Иисусу,

Что он есть Богочеловек, готов

По ходатайству Матери коснуться

И вылечить? Так ты уже здоров".

- "Как же здоров?" - "Всем телом, совершенно".

В плечо поталкивая, так повел

Не круг сосны, как вознесла вершину,

Над жухлой хвоей духом приподнял,

Вдруг приостановил: - "Теперь довольно.

Христом очистился, - пока страдал,

Душа приобретала, но невольно

Страдал здоровья драгоценный дар".

...Да батюшка-то и ходил иначе,

Все реже к пустынке, сам изнемог,

Легчал, истаивал молебным плачем,

Дощатый воздух ускользал от ног,

И в обиходе жил иным законом:

Из братьи кто-то заглянул: темно,

Огонь тут потянулся из иконы,

Навился на светильник, как в окно

Открылась келья многими свечами.

- "Стараюсь я, убогий Серафим,

Кто верою ко мне - мне отвечает,

Перед святыней свечкой с ним горим..."

- "Мы не имеем строгой жизни, или

Иное время?" - "В сруб идут венцы.

Решимости нет - ежели б имели,

И жили бы как прежние Отцы,

Ведь та же нам Христова помощь ныне

Спастись, ни в будущем печали несть:

Жизнь вечная и пустынки лесные,

Все тот же Иисус - вчера и днесь".

Дивеевские девушки

Хоть батюшка и вывел за порог,

Умалена до мельничной общипки,

До инобытия - житейский круг.

Да и куда от немощи телесной:

Изгорбленный, вот в небеса уйдет,

Так радостен, нельзя смотреть, менялся,

Как бы огнем веселости одет.

В целебном свойстве травяного сбора -

Секирой Божьей срублены: вперед

Родить ужасно батюшкиных сирот, -

Не оживет, покамест не умрет.

Все странно здесь, то близостью разверстых

Ветхозаветных хлябей, а от них

И до лежаночки для бесноватых

В домке первоначальницы, самих

Слов батюшки, двухцветных либо пестрых:

- "Вон, конопля-то, радость, высока,

А как прополют, дак и небо близко,

Во, загустеет, выдернут посконь..."

То колышек с поклоном Михаилу:

- "Ступай к Казанской, от окна смотря -

До межки, пахоты и луговины,

Три раза отшагай от алтаря,

Тут колышек и вбей, чтобы заметить..."

Как Мантуров в Дивеево пришел,

Пришел и в ужас: на заглазном месте

Шаги сошлись, как батюшка расчел.

А годом позже выстругал четыре,

Перекрестил: - "По четырем углам

От колышка вбей, а потом со старым

По всем пяти чтоб камушков поклал".

И тайны никакой, а Божья Матерь

Велела Серафиму из восьми

Общинку девичью начать - обитель

И Свой четвертый жребий на земле.

Меж отслоенных декабрем окалин

Прасковья и Мария, две сестры,

Детеныш Божий, ласковый - вторая,

Две в батюшкину пустынку пришли.

Явились не без устроенья Божья:

Молился между свеч, посторонил, -

Был к первой мельничной сестре не строже,

За младшей: в Царстве порознь предстоим.

С тех пор с дивеевскими и готовил

Столбы и лес на мельницу, готов

Всю зиму был валить, и печь поставил,

Чтоб в пустынке был отдых от трудов.

Дал нитку на закладку, да не с миру,

К Казанской замолола, отлегло,

По клиросу на жернове, по вере

Жить все равно на нету ничего.

За Покровом достроились, для новых

В две линии взял келейки вести

К питательнице. - "Хлебушек прогонит

Унынье-то, пеките свой, к кваску... -

И девушкам: - Какие ваши вины?

Вливаю в мехи новые... - Велит:

- Вас бьют, а вы не обижайте, инок -

Как лапотки, отрепан и отбит.

А лавра-то устроится, живите

Одна душа: да не на все смотри -

И воздухом летит, не все лови - и

Водой плывет, лишь сумочку сбери..."

...Чулочки, что ль, у батюшки спустились,

Вперед услал, так строго поглядел,

Пошли ходчее сестры, спохватились,

Отстал, да на аршин не по земле...

Бруснику брали... - "Ну-ка, убирайтесь!" -

Лесник за плетью вырван из седла,

Искали все, а как вернуться сестрам:

- "Во, радости, дак в землю плеть ушла".

Раз кто бы из сестер молилась в келье

У батюшки, вдруг пронеслася тьма.

- "Во, грешника ведь сатана покинул,

Сюда влетал, душа-то спасена".

- "По зернышку, так все мы и спасемся,

Учены, знаешь, оржаным зерном

Молебным, без меня было посохла,

Земля тут вся святая, Божий корм".

К посту три постниковские десятины

Вместились, в замять обвели раздел,

Все обошли, куда нога достанет.

- "Три раза опахать по борозде

К весне, а высохнет, обрыть канавкой

О три аршина глубины, прошла

Своими стопочками Божья Матерь:

Теперь куда! До неба высока,

Антихристу не одолеть!" И сестрам

Дорыть канавку батюшка велел,

Хотя б на свой аршин вмолиться в остов

Огня, пополнить неба на земле...

Не всем путь в общипку, вот и Елене

Васильевне: - "Ты Мишеньки сестра,

Он мне послужит, приуготовляйся

Ему служить, не будь на жизнь скора".

У Мантуровых под еловым полом

Перед киотом, еле вынес крюк.

- "Да вы не бойтесь, братец, это дьявол",

Когда все вскинулись на мерзкий крик.

Сама у батюшкиных ножек плачет.

- "Ну, коли смеешь, за двенадцать верст

Пойди к казанским, обживи чуланчик,

Твори Исусову молитву..." Весь

Сиял и мельничным велел смиряться

Перед послушной тонкостью души,

И поручал во всем благословляться

Таинственно "у вашей госпожи".

А тут Дивеево лишилось чудной

Марии, вел молитвой Серафим,

Что спрашивала: - "А какие с виду

Монахи-то? Как батюшка?" Своим

Не занята сестра: - "Да ты ведь часто

В Саров ходила..." - "Батюшка велел,

Чтоб я платок повязывала низко,

С тропинки лапничек лишь глаз колол..."

Скорбь старец духом предузнал, оплакал

Не схимой разлученную с сестрой,

Стоящую на воздухе, из злаков

Над жатвою закликал бесов строй...

Страх не ушел, как довелось Елене

Васильевне быть позванной, снести

Предвестие, что батюшка слабеет,

В сиротстве и не думала спастись,

Услышала: - "Во, братец-то твой болен,

И надо умереть ему, велик,

Для сирот ведь дивеевских избавлен -

Ты, матушка, за Мишеньку умри!"

- "Благословите, батюшка!" Смиряться

Смутилась: - "Я боюсь..." - "Боится враг,

Что нам с тобой страшиться смерти, радость,

Ты спасена..." Шагнула за порог

И заболела к смерти, исповедать

Успела: - "За Пречистой поспевать

И в бесконечном коридоре видеть

Сестер, вам запретили называть:

Теперешних, и будущих, и прошлых -

Все шли к неизреченному Огню..."

К Отцу вернулась, трижды улыбнувшись,

За Троицей оставили одну...

А в Благовещенье одну из сирот

Зазвал: - "Не скрой, да умолчи теперь..."

В наплыве леса от порыва ветра

Сама собою отворилась дверь

Возросшей кельи, белыми цветами

Верх осветился - ангелы внесли,

Марии Деве оба Иоанна

Предшествовали, и иные шли.

Испуганная девушка, Царица:

- "Не бойся, встань, - убогий Серафим

Привстал с колен, - двоим виденье длится,

Беседовала с ним как бы с родным,

- Мзда мученицам прежняя, а ныне

Страданьям явным - тайные: сумой,

Сердечными скорбями... Серафиму

Велела: - Скоро к нам, любимче мой".

Остались с батюшкой, а келья смерилась.

- "Сама управит вас, не вознести

От мук, как в Феодосиевой церкви,

Не в алтаре - на паперти... Пройди

Канавкой, полтораста "Богородиц"

Вычитывай: Дивеево покров,

Во, радость моя, для России шуба

Дивеево-то, а рукав - Саров".

Стяжание Святого Духа

Не согласуем: Дух в деяний дни -

Апостолам в Ахаию - отстанет,

Догонит ли - как распознать могли?"

Взошло на четверть, густо порошило

Сухой крупой, мело на четверток,

Покамест батюшка и Мотовилов

Дошли до пажинки, мутнел восток,

А старец только починал беседу,

Слова отыскивались, легки,

Внимал им "служка Серафимов", сидя

На пне, подросшем прутиком ольхи.

- "Нам сказано апостолом: от глины

Едино - три состава естества,

Лишь Святым Духом вытолкнут из плена

Друг Божеский, хвалебная трава.

Когда нашло от Троицы дыханье,

Адам бысть в душу живу, что его

Огнем не жгло, водою обтекало,

Земля пожрать не смела, таково -

Дать твари имена, чтоб жили с нами

Все свойства, по которым узнают

И ангельской беседы тайнознанье

У Господа, ходящего в раю,

Где за изгнаньем след листочком свернут

От двух деревьев, дни не продлены

За вечность: зло, взойдя в природу, стерто

Хоть некогда от семени жены.

Но память Духа Божия в потере

Сумели возмутить, нельзя терять,

Иначе как узнаем: впали и прелесть,

Или пята, имевшая стереть...

Когда ж по совершении спасенья

В дне бурне на апостолов сошло

Огнеобразной мысли потрясенье,

Грех единеньем с Троицей сожгло.

Помазаны в крещенской благодати

Места скорбящей плоти, дар несут.

Бог, ваше Боголюбие, печати

Свои кладет на дорогой сосуд.

В нас Промысла пожизненная проба

До смерти не отъемлется. Беда,

Что мы, и поспевая в возраст, кроме

Себя и возрастаем - даль бедна

К себе прибегнуть, в образе спасенья

Премудрость Божья: Царство внутри нас -

Диктуем Святу Духу, непосильно

Египетскою тяготой казнясь.

От скорби зыплывем по крови Агнчей:

Нам плоть свою и подает взамен

Плода от древа жизни, нами мучим

За ревность судных ангелов Аминь.

Жизнь нашу Торжищем назвал Бог-Слово:

Окупит кто или пойдет пустым,

Хотя и наменяет дней лукавых, -

Мы тут не за молитвой и постом,

Но множить ими прибыль благодати -

Цель жизни, праведность не доросла,

Не сами по себе, а Христа ради

И Божий Дух на нас ради Христа.

В Отечнике: "Концы пути благого

В дно адово..." Да сами не вольны

И разделить, как действуют три воли:

Спасителя, своя - от духов тьмы.

И только в Троице полны собою:

Ее вселенье в жизни полутьму

Сопребываньем с духом нашим будет

Нам в Господа по Духу Своему.

А сами и сходили бы к обедне -

Нет церкви, либо служба отошла,

В кармане драном позвенели медью -

Нет нищего, пусть вы ради Христа

Другую бы какую добродетель,

Сыскали случай, да рука мягка...

Не то с молитвой: Бог один свидетель,

Себя податель - вытолкнуть легка.

Вот вы теперь с убогим Серафимом

Почли за счастье говорить, ведь так?

Ну, а молитвой - Спаса Всеедина

Беседы удостоены искать.

Вы, ваше Боголюбие, молитесь,

Покамест Духа Божия черед,

А дальше потихоньку упразднитесь

Словам, как в вашу меру снизойдет.

И не скупитесь: дар Святого Духа

В живой пример горящие свечи:

Затеплила другие, не потухла...

Приумножаем, если расточим.

Так бы желал, чтоб вас прошиб источник,

Дар огненный, с ним плесень просушу,

И если в Духе - хоть к суду Христову

Нестрашному: в чем стану, в том сужду".

- "Но как узнать?" - "Да кто ж от нас заслонит,

Когда мы оба в полноте на Треть?"

- "Мне, батюшка, зрачки от молний ломит,

Солому ломит, не могу смотреть!"

- "Да пасмурно ведь..." - "Не со мной неладно,

А вы горите!.." Серафим связал

С собой: - "Вы в том же свете благодатном,

Иначе видеть этого нельзя".

Затемнено молниеносным светом,

Тут как бы той же влагой круг промыл -

Лицо святого, теплой плоти слепок

В среде огня. - "Что чувствуете?" - "Мир".

- "Тот самый мир: уже в глаголе сладость,

В Господнем слове посреди слогов:

"Я мир даю, не мир дает..." И слабость

От полноты вселения Его.

Возрадовались кости наши, схлынет, -

Мы будем скорбны в мире, - лишь когда

Заметит по спасеньи, не как ныне,

Как бы в гаданье, темная вода".

- "Еще тепло я чувствую..." - "Да как же,

Кончается ноябрь, и на вершок,

Должно быть, снегу намело на каждом,

Вон ветер-то, какое уж тепло?"

Прибавил: - "Теплота Святого Духа

Зимой пустынникам ради Христа

Овчиной, в пагубе безводной сухо

Искала теплохладная роса,

Столп облачный гасил не пламень пещный,

По смерти плоть не влагой разлита,

И, стало быть, не в холоде воздушном,

Совлечена значенья, - теплота.

Еще мне невдомек перекреститься,

Лишь помолиться: покажу на нем,

На мне, убогом, может ли вместиться

В нас полнота в одном Лице Твоем.

Для вас сошлось Христово слово: неким

От здесь стоящих не смертельна жизнь,

Пока досмотрит Царством Божьим метким.

Из уст в уста апостолу вложил:

Не пищу и питье, принятье правды

О Духе, исступлением ума

Нельзя найти, пока возможно спрятать,

И я, убогий, не всегда бывал

В последней полноте, не благодати,

Нет, в ней и коротко нельзя пробыть,

Иначе бы сосуды нашей плоти

Надорвались, не вынесли, вступить

В наитие ужасного восторга,

Расплыться жизни временной, тому

Назад спасенье в памяти, поскольку

Нельзя разгладить вечность самому.

И вот уединенную поляну

Дух Божий обратил - разрушил в грань

Меж мысленным и явленным, по ране

Не заживает, переходим грань..."

Адские муки

Напрасно Мотовилов ездил в Курск,

Когда бы утерял невосполнимый

На языке, доощутимый вкус.

Друг батюшкин искал живых отметин

Забытой радости от первых дней,

Да нет, скорей неуловимых петель,

Увязли ангелы, улов детей,

Пожалуй, и запоминался с детства:

Народ после обедни повалил

К жилому корпусу, пождали тесно.

- "Заснул, видать, не то бы отворил...

Вот разве понаведаться за кельей, -

Раздумывал монашек, - не в окно

Ли выскочил? Гляди, раскрытым кинул,

Вон лапти-то по грядке, все одно

Не сыщете - убег, в траву заляжет, -

Так озабоченно проговорил: -

Вот разве деточкам себя окажет,

Вперед бы их..." - и прочь заковылял.

Веселая побежка без надзора

По бархату, еловый лес взрослел.

Из-под слепого иглистого сора

Метнулась в горько-сахарной смоле

От старичка проворная поляна,

Так что покинул подрезать траву,

Почуяв в милом воздухе изъяны,

Незаперты лесные закрома,

Но чуть не двадцать дискантов застали

Врасплох покорно к детям подойти:

- "Сокровища, сокровища! Устали..." -

Всех прижимая к худенькой груди.

А то еще Господним указаньем

Как собирало батюшку с детьми:

Был с матерью, присутственным касаньем

Мальчонка в келье прыгал, лет семи.

Одернула: - "Да стой же!.." Не укрыла

От взгляда Серафима: - "Не мешай!

С малюткой ангел, матушка, играет.

Христос с тобою, деточка, играй!"

Не ангелов всегдашнее служенье

Как уподобить Серафим не знал,

Одежды их - какому украшенью,

Молниеносной сути белизна

Переполняла меру не виденья -

Явленья, ярым воском до краев:

В благую церковь помнилось вхожденье,

Не то и только - выход из нее.

И промыслительными семенами,

Не матерью - вдовой сооружен,

Родному Сергию поименован,

Храм дивным иждивеньем прихожан.

То с матерью на строящейся церкви -

На колокольню только поднялись,

Как спичкой, белой рубашонкой чиркнул

По кирпичу - и не летелось вниз,

А мать почти паденьем истязала

Себя, теперь как бы и не своя,

Откуда не запомнила, сбежала...

Сыночек цел и невредим стоял.

То в десять лет болел: и ноту, в ломоте

Березовой, еловой ли, пока,

Тепла в виденьи сонном. Божья Матерь

Сказала - исцелит, своим крепка:

Из Коренной из пустыни икону,

Ударил дождь, для краткого пути

Несли двором их, поднесли больного

К иконе приложиться - смог сойти...

...Навел хранитель батюшкина слова

Поездкой в Курск не перемену мест -

В усилье к прославлению святого

Попущена геенской черни месть.

Да, памятно, во вражьих нападеньях

Не усомнился Мотовилов, - внял

Не до полна: не во плоти - в мечтаньях,

Мол, бился бесоборец тыщу дней.

В любых словах отслаиванье тени:

Не призрак, но в реальной жизни бес

Хотя бы в том, что побороться с "теми"

Одушевился батюшкин боец.

Напуган батюшка: - "Помилуй! Что вы,

Нам с вашим Боголюбием не знать,

Из них малейший, как зацепит коготь

За землю, может и перевернуть..."

- "У бесов разве когти есть?" -

"Чему же Вас в университетах... нет когтей,

Дак может и хвостов нет у чумазых -

Какими явятся... Нельзя гнусней

Изобразить подобьем, а подобье

Необходимо: нечисть отцвела

От Бога, в самовольном отпаденье

Не утаила жуткого числа.

Но будучи сотворены в незримой

Природе духов, помрачили суть,

Оставшись для людей необоримы,

И когтем могут землю повернуть.

Одной лекарственною благодатью

Вне непогоди, сушь через стекло..."

Так страшно Мотовилову: событье

Не явится как въяве, затекло,

Пустился бы в объезд почтовых станций,

А то очнулся в полусне свечи,

Добро бы в рукописях разобраться:

Записка с бесноватой, промолчит:

К причастью приступала, православной

И одержимой с лишком тридцать лет...

- "Вздор! Кровь и тело Бога, кроме слова,

Как бы в меня посмел вселиться бес?"

И в горделивое мгновенье ока

Сквозь судорожно сжатые уста

Втянулось облако из льда и смрада.

Спасительного имени Христа

Ни мысль не вспомнила и обезручен,

Ограды знамением не скроил.

Господь сподобил три геенских муки

Домой донесть, чтоб самый след кровил...

Горевший трое суток несветимо

Не сожигался, как бы на весах

Колеблемый, двоился серным дымом,

Слоями сажу скреб, видна на всех.

Второю - в лютый тартар двое суток

Вмерзал, не прожигал за полчаса

Ладонь свечой. Причастьем обе муки

Хоть есть и пить давали, как списать

Про третью, даже на полсуток меньше,

Зато велик был и непостижим

Червивый ужас, телу не помеха,

А не запомнил, как остался жив,

Мозг червем переполнен - не вмещался,

Вползренья плыл и в уши выползал,

Во внутренность входил, не прерывался:

Растягивал его и в руки брал...

Живому другу, батюшкой утешен,

Страдальцу, комнатку прошел - исчез:

- "Один целитель вам - святитель Тихон,

Как явит мощи - отслоится бес".

И тридцать с лишком лет, пока дождался,

Стоял и плакал в алтаре, дышал

Одною верой, гнет освобожденья,

А так уже намучилась душа,

Когда за Херувимской в реку пенья

Сойдет владыка Тихон, преподаст

Того премирное благословенье,

Чей беспределен замысел о нас...

Круг противления

Духовным медом, лжицею черпать,

Вблизи угодника студеной ниткой

Под медный крест точила благодать,

Хоть ангельская очередь святого

Не утоляла, но: стяжите мир,

И тысячам круг вас не уготован -

Намолен воздух, лишь вдохнуть самим.

Не для чего собой насытил дебри:

Помимо братолюбья во властех

Российских зло копилось противленьем,

Что сокрушало даже неуспех

Посланничества истины рожденья

Второго, свыше... Может, нет нужды?

Хранилась в неизвестности враждебной

До исполненья общей нищеты

Или смыканьем круга противленья:

Святого пересел лжеученик,

Чей род указан пальцем: Толстошеев.

- "Не воструби, но и не премолчи". -

Осторониться беззаконных. Страшен

Смешок остатка: тешил тонкий бес,

Увязший в Богородицыной пашне,

Без семени родил, хотя исчез.

Гостился подражатель суетливо:

Благословить в вериги позвенеть

Лихому старец отказал шутливо:

- "Почем вериги, если вволю снедь..."

Раз к Мантурову подосмел послушник:

- "Брел к старцу, - он берестой воду льет

На ручки, на головку... Так-то скушно:

Оставь то, что задумал наперед..."

Напуган живописец. Собеседник

Еще поспел к источнику. Святой

В свидетели брал, размывал усердно:

- "В душе Ивана не повинен..." Свой

Еще - уже своим остерегаться:

- "Во, радость моя! Каково пустым..."

Завязывался в послушанье старцу,

Покамест не покинул монастырь.

Канавку обходили, жил неделю,

А батюшка по скольку раз на дню

Все отсылал, да выгнать не посмели -

Лип Толстошеев к святости. "В одну

Метель и возмутитель всего света,

Весь свет и я, убогий Серафим..." -

Все восклицал не уберегший места

Тепла за часть в любой из половин.

Не то как за порожком сенец тесных,

Уже за домовину обходил,

Одной из девушек: - "Не живописец". -

Так скорбно: - "Я вас духом породил..."

Как порядили: и на беса мелок -

На дело Божьей Матери? Бог весть

Послал, свидетеля. Противник жалок,

Смеркалось время, бесоты не счесть.

И полому Ивану может статься:

Развязан по рукам, а не хитер,

Глядит отцом - не видит ужас старца -

В приобретенье мельничных сестер.

Любви нет - нищеты нет: всякий призван

Рождать духовно, в русской церкви все

Кормить вольны, вода и хлеб не пресны -

Нищ праведник, пока взойдет посев.

Любви мазок, манок - едва опасен

Для вызволенья братней добротой -

(Ведь оставлял же Серафим: "Останься") -

Не батюшкиным сиротам устой.

Под келью предсказанья подевали,

На хороводе ставили, хромым

Хлеб поднялся на корочке, ломали:

Послушником накоплен Серафим.

И вот уже "прекрасная" подмена:

Заботится подкрестный ученик

О сиротах заместо Серафима -

Господь вручил? - к Дивееву приник...

За батюшкой на девять лет хватило

Убогой пищи и простой любви,

Не мельничные девушки лучину

Жгли за молитвой - Свята Духа жгли..

Навел сосредоточенную злобу

На мельничных потом, пока честной,

Купался в поученьях, было сладу

С казанской общиной - искал шесток.

Для батюшкиных: как бы ни ютиться, -

Жизнь бедная, но начала сиять.

Не то казанским: в ревность - как поститься,

Поклоны класть, за службу достоять.

Разлад в сложении: не обе скопом -

Одна, смешенья не перенесут,

Иван усвоил: - "Ни нога не ступит,

Пока не вытравлю - змеей вползу..."

В ком Божьей Матери свидетель верный,

Не на две мельничных не поделить,

А образ русской церкви совершенной

Вручен во благовременье явить?

Кто выморочил, в свой устав смешались

Вина властей с мучительством святых,

Какой отец затмил, что Толстошеев

Спасал, а не слепец сманил слепых?

...Запекся срок церковного стоянья

Юродивой, на годы помрачил:

Как сестрам в храм - ставала с краю ямы,

Вся вымокнет, швыряла кирпичи...

Поднять духовный смысл такой работы:

Как бедной до смерти водобоязнь,

Так нерушимой Троице Господней

На службах без любви - другая казнь...

И все разоблаченья - лишь бессилье,

Растянутое на десятки лет,

Вослед за Серафимовым наследством

По родине приплясывает бес.

Так сирот мучил Толстошеев ловко:

Версту от мельницы, печатный храм,

А кельи развернул спиной к канавке,

Засыпать сором - на народе срам...

За горькою усмешкой Серафима

К одной из мельничных: - "Ты доживешь,

Суды к нам будут, нас суды не минут,

Ну, а чего судить-то - не уймешь!"

И Мантуров понять беды не смеет,

Не то чтоб изнемог нести суму,

Но батюшка не заступает сирот,

Во сне явился другу своему:

Ни малого земного утешенья,

Ни даже обнадежил, не видать,

А подал просфору: - "Для исцеленья

Отдай... да некому ее отдать!"

И показал, как отойдет из храма,

Как сам он, дополняющим число,

В часоворот, антихристово время

Кружит по толстошеевским часам.

Над чем смеялся старец? Да над бесом:

Судами, мученичеством сестер

Ничтожное великим сделать, басом

В петуший дискант втиснутым, везде

Немирным цветом русской церкви, гладко

Уставная мелела колея,

Не сдвинув заведенного порядка

С горы катящегося колеса...

Христов посланец, но кому был послан.

Когда жизнь явно рушится? Кому -

То уцелело слово: - "Я воскресну

В воскресной церкви Духу Твоему".

Апокалипсис святого Серафима

В колючки, при стране, - куда девать? -

Хоть на кости прозябнет... Не чиниться,

Одежку русскую не раздирать.

В чью меру все? Светильня, воск, немного

Пойдет огня соединить в венце,

В слиянии свечном чадит пред Богом

В течение, начале и конце.

О трех причинах: праведник с коленей

На дню седмижды падает - назвать

Едва грехом, когда за покаяньем

Преизобиловала благодать,

Не то и оскорбил Творца: касаньем

Подможет бедной совести - вон тем

Грехом окалены, за покаяньем

Кровь, Тело и елей - косились Тайн.

Но также беспричинная причина:

От церкви отмирает Святый Дух

И Бога не донес - не наученье:

Тут вера и терпение святых.

Грех сторожем, меняемся местами,

Нам, здешним, не заложены врата

По слову Тайновидца: "Побеждаяй

Наследит вся..." Молися за врага".

...Как батюшка из кельи, так качаньем

Огонь лампадный за свечным, в упрек:

- "Пока живой, не троньте, а кончину

Открою пламенем из-под дверей".

На запах гари, перед ранней, в сени

Вбежал послушник, надо б дверь с крючка,

Снег в темноте на тлевшую холстину,

На книги подле двери, хлопоча,

Монахи ощупью, по стенке, к старцу,

Коленопреклонен, нашли свечу,

Вот балахончик осветился вкратце,

Крестом ладони к белому лицу...

- "Когда меня не станет, вы ходите,

Как время, вы идите, не со мной

Рыдать - вы скорбь на гробик приносите

И оставляйте, я для вас живой...

Опасность посередке, а по краю

И Господа упросим, и под тем

Под православным радостным покровом

Искомой выспренности не найдем.

Не то чтобы за благами земными

Небесной родины искать, но раз

Вся церковь молится, себе носили

Друг друга тяготы, так не про нас:

Бесплодность добрых дел не Христа ради,

Великая подмена зла добром

Без братолюбья? В этом огороде

Покорный овощ житель не добрал..."

Но робким прозорливцем не отпрошен,

И даже камни еще не вопят,

Навязаны как будущее с прошлым

В безвидной вечности на краткий взгляд.

Как выдохнуть тот ужас, если рядом

И не спасется никакая плоть,

Не сократись те дни остатка ради,

Уже теперь как будто в крылья плеть,

Или как рыба в плавники, в утробу

Ушла земную, поднята на тех,

На праведных, не терпит почва злобу,

Хоть поношенье в воздухе и смех.

Мучительно неясно, что нам значит,

Свечной огарок в мерном камне гас,

Да не потух, не учит, а пророчит:

- "Не вам даю, а миру через вас".

Незадолго до слабых плачей наших,

Утертых предстоящими стократ,

Тогда и толкованьями не начат,

И в новой жизни еле приоткрыт

В строках царю - по батюшкиной смерти

Придет в Саров, - как милая семья,

Не пропадет Россия, Божья Матерь

Путь неутешный примет на Себя.

Покамест власть церковная ранима,

Святые посылаемы, лишь в них -

Хоть и не внял Спаситель Серафиму

Спасать владык - Своих еще хранит

В церковном омертвенье, тронул жилы -

Ни боли, уклонение владык

В забвенье цели православной жизни -

Стяжанья Духа Свята, как возник

Разлад, не только в келье инодневной -

Поныне каждым бревнышком болит -

Виденье в духе: русская равнина

Накрыта теплым облаком молитв,

Народу стала истина невнятной,

Вернее, невместимой, сам святой

Так горевал, что всякий виноватый

Обласкан впрок Христовой правотой,

В пространном батюшкином объясненье:

Что "после православья первый долг -

Усердье к царству русскому, не с нами,

Не нам терять его, не взяли в толк:

За нашу нераскаянность избавит

Не крови, не погибели - земля,

Чей крайний край сохранность православья, -

Как бы скача от радости, - взяла

Своих, как на крыло, зенице ока

Господнего - своих - и таковых,

Хранящих, как зеницу, дольше срока

Живую истину среди других,

Укрыты, как Илья, да не один ведь -

В Израиле седмь тысяч, уповать,

Не больше ли у нас, а все отнимут -

Господь окрест, чего ж нам унывать?"

По-летнему Дивеево-то рядом,

Как царская семья найдет приют,

Во, загудит Иван Великий, радость,

Да накоротко, Пасху допоют,

А там... - отплакать бы... - За былью краткой

Спешащих ангелов уже навис

Над нами окаянный. С виду латкой -

Канавка-то - стеною до небес,

Да низко русскому без покаянья,

Антихристовым множеством томим,

Пока в единственном не узнан, явном,

Белеет рожью вечность перед ним...

Живой бегущих мертвых настигает -

Как бы в себе ответил, - а настиг,

Так ведь мучителя не посчитает,

Чтоб с воздаяньем не соотнести,

Лишь бы не знать, противнику явиться

При двух прорехах, проповедь чиста -

Трехсполовинойлетнее предвестье

Уплаты за подмену - в цвет креста.

Всем сети, хлебные расставит печи,

Из ситного, не демонам одним,

Кто по причине недостатка в пище

Поклонится, не помрачится днем,

Но как бы истину - от воскрешенья

К печати, отсеченью правых дел

О праворучье, не без утешенья -

В колене Дановом не проглядел.

Рассеянный, к пределам иудейским

Сберег народ, сквозь сон монет в горсти

Нищелюбив, а милосердьем детским

Жестоковыйного не обольстит...

Пока на время бесы вознесутся

До ангелов, изменит вид. За весть

С себя отдать, за страхом не спасутся

Бежать до робкой перемены мест.

Жестоких надзирателей наставит,

Печать мучителя не на чело,

Дак на руку, и тем едва достанет

Еды, на стогнах ужас, никого

Спасенных в седмеричном исчисленье,

Век будущий глядит осьмым числом,

А мы все не насмотрим исцеленья

Под херувимов зрительным крылом.

Ко времени не слово псалмопевца,

Любовь Христова: разорим закон -

На совести проступит, не записан,

А всякий помнит очередь за кем

В шестое и седьмое время-церковь:

За братолюбной частью не сождем,

Народоправной горечи потерпим,

Не выйдем между ними, как войдем -

Столь тесно связаны, ни для какого

Не исключенья из семи времен:

Одно в другом, последнее в искомом,

Пока извергнуты, не отвернем

Лица от батюшкиного наследства,

Народу явленного в полноте

Господним словом: - "Сыне, даждь ми сердца,

Все прочее сам приложу тебе..."

Народная вера

Подземной кодлой от крылец до матиц.

Надеемся лишь, отняты даров,

Что иноки впрок наносили святость.

А батюшкина помнится вблизи:

Вольнешь в оконце, рукавом не вынешь,

Метаться станешь - внешний дом сквозит,

Двоится - расслоишь, а не увидишь.

Страшимся просто ощутить внутри

Присутствие того, чему нет мысли,

О чем бы и не только говорить,

Не думать вовсе - жили тут, да вышли.

Недобираем зоркости, кто смел -

Принять со всею правдой ко спасенью,

А не прикрасить, коль не досмотрел,

Да там и спрятаться в своем усилье?

Пусть даже то остатняя мука

В горсти дырявой всенощной целебной

И нищем далеке монастырька,

Соленых стен молитвы чернохлебной,

И лучшее - хоть меньшее, да зло,

Несет печаль, но быт - не сор житейский:

Что добрым попечением вросло

В ограду храма, разве покосичся,

За пестроту никто не укорит:

Вседневный гул, шум мыслей будто глохнет

При святости, в молитве прогорит,

И одеревенеет, то просохнет.

При нелюдимой келье забытье,

Отдача суеты, пока достроим -

Расхлебываем следом за житьем

О бок его строенье умовое.

Ни дерзновенья на народе: нет,

Не посудить о святости - не смеем,

Хотя взглянуть как на прямой предмет

Не наученья - поученья ею.

Тут русский взыскан: праведность страшна

Из недостоинства. По благодати

Войти в икону - плачем истемна,

Нещадно распинаясь на окладе.

А там не вне себя, а в ней самой

Ответ душе - кем подан? Не искомый:

Хранили с небреженьем, ждем с сумой.

Подправить русский: следует церковный.

Все притечем, своя и со своим,

Себя теряем в православном хлебе,

Голодные, пока не утолим

Успения единым на потребу.

В толпе идущему - какой ни есть

Потерянный, в сетчатку не вмещался,

Перед угодником незваных несть,

Не принятых: покаялся - вмешался.

Предстательства отыщем за святым,

Церквоточивой просьбы, припаданья,

Молебную святыню потребим,

Насытим быт духовным пропитаньем.

Частицей из просвирки вынут смысл -

Не явный, не касанием рассудка

В истории кромешной будит жизнь,

Водимую святым по общим судьбам.

Каким-то русским скопом и живем

И в нестроенье - всем церковным телом,

Хоть изредка умирены родством

Забывчивым в крестьянстве - царстве теплом.

Тут дело не в духовной глубине,

Таинственное знанье русской веры

В предметном смысле действия извне

Святых икон, остановились в двери,

Поверх сознанья к корневым сетям,

Помимо плоти даже, кровь мешает,

Подпочвенная влага жития Святого,

истинная проницает.

Телесно душно в русском храме, ждем,

Другой раз не протискаться со свечкой,

Духовно умещаемся в одном,

Покуда все не умалимся в вечном.

Вот только множественность одолеть:

Единый лес не соприроден листьям.

Тут нашу меру некуда девать,

А там душа не занимает места,

Никак из слова веры не сплетет,

Не выговорит, в сытную святыню,

Прозябнув в жирной почве, в слепоте,

Повернута церковным тяготеньем.

Повреждены, состав иной ни в ком

Не победителен, но может статься -

Во всем народе, коли подпадем

Молебной власти благодатных старцев.

Не умным вразумленьем освятят,

Но умным деланьем, стихией Божьей,

Которой ангелы не пролетят:

Воскрылья стянуты гусиной кожей.

На проповеди нам не достает

Раздельных слов: народ последней числит, -

Пусть даже истовую достоит,

Намолит службу - слышит мимо мысли.

Насколько благодатнее на нем

Церковным чтеньям - робким, не до слуха...

Быть проповеди - понятой на ум,

Не к разделенью властью Свята Духа

Евангелья у алтаря: зашло

За разуменье слово, смысл короткий,

Излитый на дополнивших число,

Молитвой взятых из среды народной.

Природным навыком устранены

Мытарства слов поверх Богослуженья.

Для русских двери приотворены

Родительских икон из вечной жизни.

Не славолюбье в местной правоте,

Не "многи горницы" - одной избою,

Не слухом полнятся, но в полноте

Страдательного слуха знанье Бога.

Еще неизъяснимей - нету Дня

Нести в чем, по воду не посылали,

Черпать ладонью, коли нету дна,

Напиться с листиками православьем.

Свои нетвердо помним имена,

А встретим в белом балахоне старца,

Несет смиренно наши бремена,

Ходатая за русских в Божьем Царстве,

И так все просто - не о чем сказать,

Ни о лампаде, для мирского глаза

Темны венцы, а просто так спасать -

От тыщи лет ни лада, ни уклада.

Равнины глинистой не просветить

Саровским светом вне Христова света,

На лавке, привалясь ко тьме, сидеть,

Лучей неизлучимых звать, ответных.

Надолго непонятно в житии,

Не сытно хлебцем на тряпице частой,

Бесцветно здешним цветом: припади

К следам от легких стопочек Пречистой

Нет меры человеческой, в лесах

Своих с холщовой торбой шел угодник

И нет, в неисследимых чудесах

Из виду выпал за трудом Господним.

Как одуванчик, батюшкин цветок,

В материи изжелта-белой - сеял,

И вот лишь Богородицын платок

Наполнен за округлым вознесеньем...

Виктор Мамонов
1981