ичность Серафима Саровского – это значительный духовный этап не только в истории православия, но и в истории русской культуры в целом, в том числе и в истории литературы. Мы имеем не только житийный образ батюшки Серафима, в русской литературе за последние сто лет сложился и его поэтический образ. А ведь в современном литературоведении проблема исследования поэтического образа Серафима Саровского даже еще и не ставилась. Правда, мы имеем ряд оригинальных работ по теме «Пушкин и Серафим Саровский», посвященных гипотетической встрече великого русского поэта и великого русского подвижника Болдинской осенью 1830 года. Но неисследованными остаются не гипотетические, а подлинные обращения к образу Серафима в русской литературе. По достоинству не отмеченный и неоценённый современниками, образ преподобного Серафима осветил новым духовным светом русскую жизнь (светскую и церковную) начала ХХ века. Пожалуй, нет ни одного значительного в культуре «серебряного века» писателя или философа, которого бы оставил равнодушным пламенный идеал святости старца. В. Розанов, В. Ильин, С. Булгаков, Д. Мережковский, П. Флоренский , А. Белый, Ф. Сологуб, М. Волошин, И. Бунин, И. Шмелёв и многие другие оставили нам свои философские и поэтические размышления о Серафиме.

Это всеобщее обращение поэтической и философской мысли «серебряного века» к образу Серафима, на наш взгляд, объясняется не только фактом канонизации святого в 1903 году. Сам факт канонизации исторически и мифологически не случаен: образ Серафима, его завещание пророчески совпадали с духовными исканиями начала века. Можно выделить несколько таких «точек соприкосновения».

1. Начало XIX и XX вв., несомненно, близкие исторические эпохи, эпохи, которые можно назвать кризисными, переходными: война 1812 года, восстание декабристов – три революции, первая мировая война. Нельзя не отметить, что именно в такие эпохи происходит потеря личности, обезличивание, или ее разрушение. На наш взгляд, способность преподобного Серафима сохранить индивидуальность и целостность личности в опасную эпоху и привлекла многих литераторов и философов «серебряного века». В очерке Д. Мережковского, посвящённом Серафиму Саровскому, «На аршин от земли» вопрос о сохранении личности звучит особенно четко: «Дух Божий и дух тьмы столкнулись, как два урагана, в крутящемся смерче революции, и рушились царства, гибли народы, а он стоял тысячу дней на камнях в безмолвной молитве. Люди боролись с людьми за будущность мира, а он боролся с небесами за себя одного». Отсюда и интерес к пониманию Серафимом старчества как утверждения личности в монашестве (существует распространённое обывательское представление, что монашество есть обезличивание, отказ от личности). Серафим Саровский личным примером показал, что монашество не только не обезличивает человека, а наоборот позволяет ярче раскрыть его индивидуальность. Это подчёркивал Владимир Ильин в своём «Житии Серафима Саровского»: «Надо здесь отметить ещё одну особенность старчества (и всякого другого подлинного старчества); особенность, которая тоже пропастью отделяет его от светского учительства. Всякий приходящий видел и чувствовал в нём не общее место святости, не благочестивую пропись (для этого достаточно и книги), а особое, к нему только обращенное и для него только существующее живое лицо. Старчество и состоит ведь в полноте духовного участия и в попрании, преодолении всякой прописи, всякой схемы, всякой самости, которая и приводит к безжизненной схеме...»

Василий Розанов тоже отмечает эту особенность: «Старчество, теперь уже могуче поднявшееся на Руси, - ибо в редком хорошем монастыре нет своего «старца» - представляет именно воскресение личности в монашестве и вместе углубление её, субъективизм, снятие с себя официальности в отягощающих чертах. Таковы были самые древние «отшельники», века II и III, без «пострига», без службы, свободные во вдохновении и подвиге».

2. Обратной медалью страха потери собственного «Я» выступает ярко выраженный индивидуализм в культуре начала ХХ века, нашедший отражение прежде всего в разнообразии литературных направлений: эгофутуризм, имажинизм, символизм, акмеизм и другие. Всеобъемлимость духовного гения Серафима, включившего в свой духовный путь все возможные подвиги иночества: пустынножительство, столпничество, затворничество, молчальничество, старчество, - не раз отмечалась современными исследователями, но была близка и синтетическому началу «серебряного века». «Универсализм» и синтез были свойственны в равной мере и символистам и реалистам начала ХХ века. Вспомним «единого» и «многоликого» А.И.Куприна – военного, землемера, грузчика, рыбака, певца в хоре, спортсмена, писателя – или Вяч. Иванова – эллина, варвара, европейца, ницшианца, мистика, поэта и мыслителя – или, наконец, В.Брюсова, призывавшего поэтов объединить в своем творчестве две противоположные и непересекающиеся ранее традиции русской поэзии: пушкинскую, «дневную» и тютчевскую, «ночную» «замирную». Расколовшаяся на десятки «измов», на сотни индивидуальностей литература начала ХХ века тосковала по «всеединству», зримыми идеалами которого были для нее личность Серафима.

3. Кризисные эпохи всегда несут в себе предчувствия надвигающегося Апокалипсиса: пример тому апокалиптические пророчества Серафима (о Крымской войне, «страшной революции в России») и апокалиптические настроения в литературе «серебряного века», которая насквозь пронизана декадентским мироощущением с присущим ему чувством отчаяния, бессилия, ожиданием конца жизни и обречённости человека. Показательны в этом отношении слова Д. Мережковского: «Русский народ – самый крайний, последний, близкий к пределам всемирной истории, самый апокалипсический из всех народов».

4. Еще одной точкой сближения между духовными исканиями начала XX века и Саровским старцем можно назвать идею Вечной Женственности в литературе «серебряного века» и особое преклонение перед образом Богородицы и женским началом религиозной святости в житии Серафима, который пришёл в Саровский монастырь накануне праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, молился пред иконой Божией Матери «Умиление», называемой им «всех радостей Радость», взял на попечение Дивеевскую женскую обитель и двенадцать раз он был удостоен «дивных посещений Царицы Небесной».

Многие писатели «серебряного века» в своих произведениях обращаются к теме Вечной Женственности, начиная с В. Соловьева с его философским обоснованием этого образа и заканчивая А. Блоком, не один цикл своих стихотворений посвятившего Незнакомке и Прекрасной даме. Более того, практически у всех литераторов начала ХХ века можно найти хотя бы одно стихотворение, посвящённое Богородице: Ф. Сологуб «Заря заряница, \ Красная девица, \ Мать Пресвятая Богородица…»; К. Д. Бальмонт «Спящая Мадонна»; А. Блок «Был вечер поздний и багровый…» ( 1902 г.), «Кто плачет здесь? На мирные ступени…» ( 1902 г.), «О жизни, догоревшей в хоре…» ( 1906 г.), «Благовещение» ( 1909 г.), «Успение» ( 1909 г.), «Глаза, опущенные скромно,..» ( 1909 г.); С. Есенин «Чую радуницу Божью…» ( 1914 г.), «О Матерь Божья…» ( 1917 г.); М. Волошин «Гностический гимн Деве Марии» ( 1907 г.); И. Бунин « На пути из Назарета» ( 1912 г.) и другие.

5. Наконец, духовное единение Серафима с природой и призывы к рождению в себе «шестого чувства» в поэзии позднего символизма и акмеизма (стремление вырваться из «адища города»), можно назвать еще одной точкой сближения эпох.

Большинство произведений начала ХХ века до 1910 года урбанистические, особенно ярко в творчестве В.Брюсова. Но проблема духовной ущербности человека в городе и проблема гибельного воздействия на его душу всех благ цивилизации впервые начинает звучать в русской литературе именно после 1903 года, то есть после канонизации Серафима.

Так, уже В. Розанов в своём путевом очерке «По тихим обителям» (1904 год), посвященному паломнической поездке в Саров, обращает внимание на то, что люди начала ХХ века разучились замечать красоту природы и жить с ней в гармонии. Вот как он описывает дорогу в монастырь: «В первый раз я видел пустынь. Это вот что такое: вы едете полями, лесами, кругом – хлеба и сосны, кругом – деревня на много десятков вёрст, а иногда – на сотни вёрст. Всё серо, грубо, бесприветно. Всё – глубоко необразованно и, кроме вчерашнего и завтрашнего дня, ничего не помнит и ни о чём не заботится. И среди этой буквально пустыни, культурной и исторической, горит яркая точка истории, цивилизации, духа…». Но уже в Саровской пустыни его посещают другие мысли о необходимости единения с природой: «…уйди на всю жизнь в леса, к звёздам, к утреннему солнцу, к живительной росе на утренней заре или, поднявшись на пригорок, следи, как солнце садится в купы деревьев, – и так сегодня, завтра, всегда, - и душа очистится, станет прозрачна, как слеза росы на зелени, без мути в себе, без пыли на себе. Она сольётся с природой, сделается от неё неразличимой. И природа как бы уже прижизненно вберёт в себя такого человека, как она вбирает всякого после его смерти. И тогда придут к такому человеку животные, не боясь его, даже любя его, даже понимая как-то его, - и он их постигнет новым постижением».

* * *

Образ Серафима Саровского изначально воспринимался народно-поэтически. Такие эпитеты, как «пламенный», «вдохновенный», «радостный», вы вряд ли найдете в житиях других святых. Даже ранние его жития ( XIX века) содержат достаточно широкий ряд образно-выразительных средств, гораздо более разнообразный, чем жития, например, Сергия Радонежского или Иоанна Крондштадского. Хотя поздние варианты житий старца Серафима, то есть современные изводы (второй половины ХХ века) содержат более яркие и насыщенные стилистические тропы. Такие изменения можно объяснить развитием языка художественной литературы, расширением его системы выразительно-изобразительных средств, особенно интенсивно проходившего именно в эпоху «серебряного века». Например, в житии В. Ильина «Преподобный Серафим Саровский» насчитывается около 15 семантических вариантов образного обращения к Серафиму, но большинство этих оборотов не несут яркой эмоциональной окраски: «великий подвижник», «саровский чудотворец», «молодой подвижник», «инок», «рукоположенный», «преподобный», «святой», «старец», «пустынник», «убогий Серафим», «саровский подвижник». Все эти обращения вполне традиционны для житийной литературы, но сравните их с вариантами современных изводов житий Серафима: «пламенеющий человек», «горячий молитвенник за весь мир», «носитель небесного огня на земле», «величайший девственник», «дивный тайновидец». Таким образом, можно говорить о развитии поэтического образа Серафима Саровского.

В поэтическом образе Серафима Саровского, каким мы его видим в литературе «серебряного века» можно выделить 1) традиционные житийные формулы (то есть эпитеты, обращения и т.д., которые характерны для всех житий), 2) канонические индивидуальные черты (то есть черты, присущие только образу Серафима) и 3) авторские литературные атрибуты (описания Серафима, встречающиеся только в конкретном произведении конкретного автора). При изучении образно-выразительных средств, употребляемых в различных житиях преподобного, можно заметить, что традиционными являются только сами обращения, а эпитеты, которыми эти обращения распространяются, обогащаются и усиливаются, представляют собой индивидуальные житийные и литературные черты образа Серафима Саровского:

Если, например, мы сравним жития Сергия Радонежского и Серафима Саровского, то мы увидим много общих духовных эпитетов:

Но такие совпадения нельзя считать лишь традиционными житийными формулами, эти совпадения умышленно литературные, сближающие по своему значению для русской земли личности Сергия и Серафима. Подобных совпадений мы не найдем при сравнении житий Серафима с житиями других подвижников. Поэтому перечисленные атрибуты относятся к каноническим индивидуальным составляющим поэтического образа Серафима Саровского.

Ещё одной важной особенностью житий преподобного Серафима от других житий является то, что ни в житии Иоанна Кронштадского, Сергия Радонежского (написанного Епифинием Премудрым, а также Епифанием и Пахомием Логофетом) не встречается ни одного внешнего описания святых. И только в каждом житии Серафима Саровского и XIX, и XX века обязательно встречается описание внешности старца, причём на разных этапах его жизненного пути (в юности, зрелости, после нападения разбойников на отца Серафима, перед смертью). То есть описание внешности Серафима тоже можно отнести к каноническим индивидуальным особенностям его поэтического образа.

Большинство описаний внешнего облика Серафима основано на рассказах лично знавших его людей. В «Житии старца Серафима, Саровской обители иеромонаха, пустынножителя и затворника» (третье переиздание жития 1863 года) говорится, что существует всего «два верных изображения старца Серафима. Одно написано в то время, когда старцу было около пятидесяти лет. Отец Серафим представлен с открытою головою; лицо у него чистое, белое; глаза голубые, нос прямой, с небольшим возвышением; волосы светло-русые, густые с проседью; усы и борода густые с проседью; рука одна с другою соединены на груди. Старец стоит одетым в мантию. Этот портрет написан академии художником Дмитрием Евстафьевым для госпожи Анненковой… Другой портрет писан с натуры лет за пять до кончины старца. Отец Серафим изображён в мантии, епитрахили и поручах, как он приступал к причастию Св. Тайн. По этому портрету видно, что лета и иноческие подвиги имели влияние на внешний вид старца. Здесь лицо представлено бледным, удручённым от трудов; волосы и на голове и на бороде густые, но не длинные и все седые. Правая рука положена на епитрахили у груди. Этот портрет написан художником Серебряковым, который после был иноком Саровской обители и в ней опочил вечным сном».

Поскольку эти портреты выполнены, когда преподобный Серафим был уже в зрелом возрасте, то можно только догадываться, насколько точны и правдивы описания его внешности в более ранние периоды. Но, несмотря на это, все эти описания во многом совпадают. Так, например, везде отмечается, что был он «силён телесно и крепок здоровьем», «росту… высокого», «лицо имел белое, нос прямой и острый, глаза светло-голубые под густыми бровями, взгляд проницательный, волосы светло-русые», «имел он ум светлый память острую, сердце милостивое, волю твёрдую и дар слова живой и обильный, а речь столь действенную, что слушатели получали от неё всегда душевную пользу…». Также все жития указывают на то, что старец носил неизменно белую одежду: «одеждой преподобному служил неизменно один и тот же белый холщовый балахон и чёрная крашеная шапочка…», «сверх подрясника из толстого чёрного сукна на нём неизменно бывал надет белый холщовый ветхий балахон и кожаная полумантия…».

Кроме обязательного обращения к описанию внешности старца, можно выделить и ещё несколько канонических черт в поэтическом образе Серафима, свойственных только его личности. Это те черты, которые обязательно отмечаются и в житии, и в художественных размышлениях о старце. Такими можно считать духовное веселие, пламенность и белый свет, исходивший от всего облика чудотворца и символически акцентированный даже в одежде святого.

Очень важным является тот факт, что каноническими перечисленные атрибуты Серафима (пламенность, духовное веселие, белый свет) становятся именно благодаря различной их контаминации в произведениях писателей, поэтов и философов начала XX века.

Следует отметить, что многие писатели «серебряного века», хотя достаточно глубоко изучали личность Серафима, его труды и подвиги, но мало кто из них внёс в образ старца какие-либо свои личные, авторские, художественные черты. Самым ярким и оригинальным среди литературных образов Серафима можно назвать образ, созданный Андреем Белым. В своём стихотворении «Св. Серафим» (1903 год, июль) А. Белый находит такое необычное описание внешности старца, способ представить и передать читателям его образ:

Бледно-лазурный атлас
В нежнокисейном…

Большинство писателей использовали вполне традиционные и часто употребляемые обращения к образу Серафима Саровского. В. Розанов употребляет следующие атрибуты: угодник, великий угодник, старец, чудотворец, преподобный. У Д. Мережковского встречаются несколько другие: последний святой, о. Серафим, старец, убогий Серафим. В. Ильин: преподобный Серафим, саровский угодник, огнь попаляющий, величайший старец земли Русской, саровский чудотворец. Протоиерей Сергий Булгаков: великий избранник Божий, вестник небес, преподобный Серафим, великий Серафим, монах-пустынножитель, строгий затворник, но любвеобильный старец, столпник и трудник, пророк, нарочитый избранник, убогий Серафим, духоносец, блаженный старец, старец, молитвенник, целитель, утешитель, дивный старец, белый старец, прозорливец. Иван Шмелёв: могущественный, радость; наш, самый русский, преподобный ходатай. С. Бехтеев: старец Божий, гонец небес, прозорливый, вдохновенный.

Православный философ С. Булгаков и поэт Максимилиан Волошин первыми в размышлениях о Серафиме пытались объяснить согбенность Серафима Саровского мифологически. Сергий Булгаков писал: «Из-под чёрной монашеской мантии ангельского образа выступали ангельские крыла». Волошин тоже объяснял согбенность Серафима наличием крыльев:

Проблема «Поэтический образ Серафима Саровского в русской литературе» не может быть решена в рамках одной статьи, тем более посвященной только одному этапу истории литературы. Наша задача была лишь открыть эту тему. Но, несомненно, она должна обогатится новыми исследованиями, потому что с каждым годом растет число художественных и публицистических произведений, посвященных Серафиму Саровскому, а значит поэтический образ Серафима по-прежнему в развитии.

Н.В. Суздальцева,
кандидат филологических наук, Саров.